Рогов невольно заслушался, залюбовался, как секретарь легко, умело находит в речах выступавших какое-нибудь одно — самое нужное, самое главное слово или одной-двумя репликами очищает стержневую мысль от словесной шелухи. Потом Воронов умолкает и сидит, чуть потупившись, глубоко вдвинув свое угловатое массивное тело в кресло, сидит, как будто бюро идет само собой, без его участия. Люди выступают, спорят, настаивают, и плывет маленький зеленоватый кабинет в ночи по точно заданному курсу. Но вот… что это? Крен? Ага, Ременников что-то слишком уж разошелся. Чудак, ну чего горячится, сказал бы спокойно, что для выполнения квартального плана ему требуется еще сорок забойщиков, обосновал бы это цифрами, фактами.
Внезапно Рогов гасит на лице благожелательную улыбку — этот Ременников не только чудак! Ведь совсем недавно он хвастался по телефону, что у него в резерве на подсобных работах есть около двух десятков навалоотбойщиков, чего же он сейчас ерепенится?
Воронов слегка двинул широкой бровью, повел взглядом на начальника планового отдела треста.
— Ты что скажешь?
Начальник откашлялся, подумал и сказал, что из последней партии новых рабочих на десятую будет передано только двадцать человек, остальные двести распределяются примерно так же по всем шахтам, исключая «Капитальную», которая получит шестьдесят пять.
Сначала Рогов подумал, что ослышался, но инженер из треста еще раз повторил:
— На «Капитальную» пока что передаем шестьдесят пять.
Заметив резкое нетерпеливое движение Рогова, Воронов слегка выдвинулся из кресла, кивнул:
— Говори.
Бондарчук рядом даже не шевельнулся, как сидел, сомкнув пальцы на колене, слегка наклонив к плечу голову, так и продолжал сидеть.
— Ничего не понимаю!.. — Рогов недоуменно раскрыл перед собой ладони. — Откуда и зачем такая благодать на «Капитальную»?
Начальник планового отдела тоже развел короткими ручками.
— Тогда я тоже ничего не понимаю: человек отказывается!
— Не человек, не человек! — перебил Рогов. — Не путайте, государственное предприятие — целый коллектив вам говорит: ради истинного, обойдите нас этой своей заботой.
— Яснее! — потребовал Воронов.
Рогов раздельно выговорил:
— «Капитальной» не нужны сейчас рабочие.
— А завтра?
— Тем более! Лишние люди — это груз, который будет давить на производительность труда, на зарплату.
— Позволь! — это подал голос Черкашин, главный инженер треста и он же временно исполнявший обязанности управляющего. — Позволь, Рогов, я думаю, ты не из тех, кому нравится красивый жест. Чем же вызвано это твое фанфаронство? Ты же сам полтора месяца твердишь: «Уклон, уклон! Нужно форсировать уклон!» Вот и форсируй! К тому же, к весне необходимо развернуться с жилищным строительством.
Скулы у Рогова порозовели, и, когда Черкашин закончил, шумно вздохнув, он почти выкрикнул:
— Не нужны «Капитальной» рабочие! Не возьму!
Бондарчук покачал головой: «Спокойнее!»
— Не возьму, — медленнее повторил Рогов. — В тресте не могут не знать, что мы механизировали полностью лесной склад, сократили раздутые штаты в коммунальном, в орсе и получили от этого около ста рабочих. Есть и еще резервы. Я уже не говорю о коренной механизации подземных работ.
— Та-ак… — Воронов очень медленно, но зорко оглядел собрание.
Ременников сидел потупившись, Рогов все еще стоял. Черкашин что-то медлил, обдумывал. Потом тоном окончательного решения проговорил:
— А рабочих придется взять.
— Нет! — Рогов потряс головой.
— Возьмешь! С трестовской каланчи виднее.
— Я не знаю, что вам видится с вашей каланчи, товарищ Черкашин! — Рогов оглядел притихшее бюро. — И сама ваша каланча мне не нравится.
Черкашин и начальник планового отдела гневно замахали руками, но Иван Леонидович негромко кашлянул и, словно не замечая разгоревшихся страстей, подытожил, постукивая карандашом о пресспапье:
— Очень интересно… и принципиально! Прошу, товарищи, запомнить позицию Рогова. Решать пока ничего не будем, а завтра… с утра… с утра ты, Черкашин, зайдешь ко мне с планом по кадрам. Очень интересно!
Заканчивая бюро, Воронов все посматривал на Рогова, при этом лицо его трогала добрая усмешка.
И Рогов не удивился, когда через день Черкашин не без иронии сообщил ему по телефону:
— Ваше желание, товарищ начальник шахты, трест удовлетворил — рабочих вы не получите. Изворачивайтесь.
Назначение Рогова начальником шахты Семён Стародубцев принял спокойно, как событие, которое он предвидел и чуть ли не предсказал. Он как-то даже подмигнул Рогову доверительно:
— Наш курс удачливый!
Но в остальном начальник транспорта держался просто, не заискивал, в разговорах был подчеркнуто деловит, казался исполнительным. Между тем подземный транспорт попрежнему оставался самым неблагополучным участком на шахте. Рогов последние дни сам занимался всеми транспортными делами. Семен не удивился этому и, как показалось, даже обрадовался. Вместе осматривали путевое хозяйство, подвижной состав, электровозный парк, депо. Часто, предупреждая замечания Рогова, Стародубцев здесь же, на ходу, устраивал трескучий разнос подчиненным, а потом пожимал узкими плечами:
— Ты же видишь, Павел, какой народ? Неучи. Долби такому хоть сутки, а он все по-своему.
«Неуч» — машинист, высокий парень, с узким лицом и насупленными бровями, слушая начальника транспорта, медленно поглаживает корпус электровоза, остановившегося по неизвестной причине на перегоне.
— Ну что ты его оглаживаешь? — шагнул к нему Стародубцев. — Нашел сивку-бурку!
— Что ж мне, бить его? — возразил машинист. — Бить других полагается.
— Ты без намеков! — озлился внезапно Стародубцев. — И почему стоишь? Немедленно вызывай аварийную машину!
Парень выпрямился и, смотря почему-то на Рогова, заговорил чистым, звенящим голосом:
— Не кричите! Не виноват. Предупреждал механика. «Езжай, — говорит, — не разговаривай!» — Машинист коротко передохнул и, сжав губы, ударил по корпусу машины. — Пять месяцев без ремонта ходила, загоняли. Все на живульках держалось. А мне больно. Понятно?
Рогов еще несколько раз встречался с этим машинистом, приглядывался к нему, расспрашивал, как он работает.
— Это вы про Анатолия Костылева? — отвечали транспортники. — Ну, это такой машинист — на одном свисте может поехать, были бы только колеса!
Вызванный Роговым, Костылев явился точно в назначенное время, подтянутый, выбритый, в хорошо сшитом костюме, ослепительной сорочке и аккуратно, умело завязанном галстуке. Весь он был воплощением аккуратности и порядка, даже вещи вокруг него становились, казалось, нужнее, красивее.
— Три года на машине, — коротко сообщил он. — А насчет разговора с начальником транспорта вы не сомневайтесь, Павел Гордеевич, я тогда… очень взволнованный был.
Рогов попросил его рассказать, что он думает о своем транспортном цехе, о своей работе, о людях. Рогов слушал его с удовольствием — такая ясная голова оказалась у этого парня.
Перекладывая с сосредоточенным видом мерлушковую шапку с одного колена на другое, Костылев обстоятельно сообщил, откуда, по его мнению, навалились беды на транспортников:
— Во-первых, путевые бригады не укомплектованы, текущий ремонт пытаются организовать субботниками; во-вторых, вагончики давно пора заменить на большегрузные, в крайнем случае следует нарастить борты у тех, которыми приходится пользоваться; в-третьих, — и это основное, — электровозы. Нужен срочный и капитальный ремонт. Говорят, что нет запасных машин, чтобы заменить для ремонта действующие. Ерунда. На линии их каждый день работает двенадцать, а можно обходиться восемью. Что для этого нужно? Пусть дежурные диспетчеры круче поворачиваются, пусть на участках организуют погрузку по-человечески.
— Все это очень серьезно, — сказал Рогов. — Вот и беритесь за транспорт. Завтра Стародубцев сдает вам дела. Справитесь?
— Справлюсь, Павел Гордеевич, — ничуть не удивившись, сказал Костылев, и глаза у него были строгие и спокойные. — У нас сто двадцать комсомольцев! Показать им, что и как, организовать учебу.
— Сами-то учитесь? Машинист даже удивился:
— Я? Обязательно, только заочно.
— Трудно вам будет… — подосадовал Рогов. — Но ничего не поделаешь, учиться ни в коем случае не бросайте, а то завтра вам нечего будет делать на шахте. Учитесь! Завтра я вас вызову. Поговорим еще.
И вот теперь настал срок поговорить со Стародубцевым. Семен вошел чрезвычайно оживленный, улыбающийся.
— Ничего не знаешь? — спросил он загадочно. — Все хозяйством занят? Подвижник ты. А у меня, Павел, радость: Клавочка третью дочь подарила.
