— Ограду возводим вокруг шахты, — ответил Рогов.
— Не высока ли будет?
— Почему высока? — Рогов недоуменно посмотрел на Воронова. — Обыкновенная трехметровая ограда, надо же хозяйство шахты огородить.
— А ты не думаешь, что эта ограда заслонит от тебя Кузбасс?
— Кузбасс? — инженер рассмеялся. — Этого не может быть, Иван Леонидович, Кузбасс я даже из-за крутых прикондомских гор вижу.
— Подожди, не горячись, — остановил Воронов и, опустившись в кресло, продолжал: — Не думай, пожалуйста, что это легкий урок географии. Я тебя спросил о Кузбассе в прямой связи с разговором об умении учиться у народа.
Рогов внимательно посмотрел на Воронова.
— Да, именно об этом речь, — подчеркнул секретарь. — Вощин у вас зачинает хорошее дело: скоростной метод проходки. Что ж вы его не выпускаете на широкий простор, что ж вы сиднем сидите на его опыте?
Рогов вскочил.
— Сиди, сиди, — снова остановил Воронов. — Ты хочешь сказать, что Афанасий Петрович и так днюет и ночует по чужим забоям? Хорошо. А об остальных шахтах рудника, о всем Кузбассе ты думал? Неужели? Странно. Слушай, чтобы тебе не грешно было, немедленно пиши статью в областную газету — это раз, во-вторых, проконсультируй своего профессора скоростной проходки — старшего Вощина, обеспечь транспортом, пусть побывает на всех трестовских шахтах да расскажет там о своем умении. Только смотри без проволочек.
Рогов подумал и согласился, что это, пожалуй, правильно, — так и придется сделать, — и спросил:
— Иван Леонидович, а какое у вас впечатление вообще о делах на шахте?
— А вот посмотрел сегодня, как вы тут расставили силы на направлении главного удара. Ведь ты как будто именно так формулируешь свою задачу?
— Так.
— Вот. Значит, цикличность. Но ведь цикличность — это и комплексная механизация и новая, более совершенная организация труда? Понимаю. Смотрел на пятом и седьмом участках — понравилось, это по-настоящему, по-деловому. Но… Тут опять «но». Не забываешь ли ты о том, что, поднимая шахту на новую ступень, ты это делаешь вместе с коллективом? Ведь механизируя забои, ты механизируешь труд людей, и тут одним административным напором, одними знаниями инженера мало что можно сделать. А? Подумай.
В это время вошел Бондарчук, и Рогов не успел ответить.
— Садитесь-ка оба против меня, — пригласил Воронов. — Вот так. А теперь слушайте. Думаете, чего я вас сегодня от работы отрываю? Не догадываетесь?
Бондарчук с Роговым переглянулись. Воронов внимательно посмотрел на них, глаза у него стали строгими, черты лица отвердели, когда он сказал негромко:
— Мне сообщили сегодня решение всесоюзного жюри по итогам соревнования угольщиков… Знамя министерства у вас отбирают, передают в Прокопьевск ворошиловцам. Вот что.
Парторг медленным, упрямым движением поднял голову, посмотрел на секретаря, потом вдруг на Рогова. Воронов спросил в упор:
— Скажите мне, можно было удержать знамя?
— Нельзя! — отрезал Бондарчук, Рогов возразил:
— Почему же? Если бы мы действовали по-дроботовски, знамя еще на месяц удержать можно было.
— А если яснее? — Воронов чуть приметно двинул темными прямыми бровями.
— Я буду говорить ясно. — Рогов уперся кулаками в подлокотники кресла. — «Капитальная», ее коллектив могут, должны быть образцовыми, сильными, способными уже завтра, сегодня, если хотите, решать задачи, поставленные в конце пятилетки. Но для этого нам нужно было упорядочить горные выработки, отремонтировать механизмы, развернуть учебу. Да, мы должны были бросить все силы, все средства на направление главного удара. Мы загадывали далеко вперед!
— И прогадали в настоящем! — в тон Рогову заговорил Воронов. — Вы не маленькие, уверен, что подумаете и сами во всем разберетесь. Только перед коллективом не мудрите. Расскажите шахтерам коротко, толково, почему не удержали знамя, несмотря на то, что такая пробка, как Дробот, вышиблена, несмотря на то, что люди шахты могут теперь выйти на простор.
Воронов встал и, уже прощаясь, добавил:
— Подумайте, да честно подумайте. И не ждите — за ручку для объяснений с коллективом не поведу.
Секретарь ушел. Бондарчук через минуту медленно поднял взгляд на Рогова; тот выпрямился и сказал:
— Хорошо, давай честно думать!
Увидеться и поговорить Рогову с Бондарчуком удалось только на следующий день. Рогов до вечера был занят с Филенковым, уточняя графики работ; Бондарчук провел день в тресте.
Приехав оттуда, парторг сразу прошел в кабинет начальника шахты. Остановившись посреди комнаты, он кольнул Рогова сердитым взглядом и сказал:
— Знаешь, что мне сегодня трестовский начтехотдела сказал? «Иногда, — говорит, — лучше синица в руки, чем журавль в небе».
— А ты?
— Что я? Я сказал, что мне обе эти птицы в его должности не нравятся. Поругались.
Бондарчук потер открытый выпуклый лоб, спросил:
— Как думаешь, на что вчера Иван Леонидович намекнул, сказав: «Подумайте и не ждите — за ручку не поведу»?
Рогов пожал плечами.
— Он на многое намекал…
— Нет. Видишь: свет из окна по всей комнате, а солнечный луч падает только на стол. Так вот и здесь — намекал секретарь на многое, но имел в виду прежде всего одно конкретное положение. Он хотел сказать, что работать с коллективом — значит, советоваться с ним, держать все козыри на виду, а мы с некоторого времени горячку порем, нам, видишь ли, все некогда. Оторвались немного. А не оторвались бы — выдюжили.
— Что правильно, то правильно, — сказал Рогов. — Но уже только потому, что мы знаем теперь об этом…
— Траурных мелодий исполнять не будем? — подхватил Бондарчук. — Конечно, не будем. И все же скребет на сердце, словно от него живой кусок отрываешь. Я вон сейчас иду мимо красного уголка, а там шахтеры толпятся. Не успел спросить, в чем дело, как один забойщик приглашает: «Проходите, — говорит, — товарищ парторг, вам тоже полезно запомнить этот момент».
Оказывается, люди молча наблюдают, как профорг семнадцатого участка осторожно снимает чехол с переходящего знамени. Мне больно и радостно стало.
— Радостно? — усомнился Рогов.
— Да! Именно так! Больно потому, что мы с тобой не сумели вывести коллектив из дроботовских закоулков без такого крупного срыва, как потеря знамени, и радостно, что рядом с нами работают такие люди… Такие люди!..
— Советские люди!
— Именно! — поддержал Бондарчук и уже спокойнее посоветовал: — Вот ты сейчас и подумай, как будешь держать ответ перед этими людьми. Только без этого… без жалоб. С первых же слов наступи на горло всем синицам и журавлям, всем «теориям» дальнего и ближнего прицела — все это макулатура. У нас есть ясные указания партии: безусловно выполнять план и этим выполнением готовить завтрашний размах строительства. Не иначе!
Рогов кивнул. Ему почему-то захотелось сейчас рассказать взволнованному Бондарчуку, сколько передумано им за последние недели, сколько бессонных ночей проведено, рассказать, что полнее, чище он себя никогда не чувствовал. Бывает трудно? Конечно, бывает!
Почти каждый раз засыпаешь с мыслью: «Не успел сегодня что-то очень важное сделать…». Ну и пусть будет трудно, пусть крутят беспокойные мысли, лит» бы знать, что ты всегда вместе с шахтерами, что сердцем, помыслами живешь в завтрашнем дне. Вчера дежурный статистик выписал на щит показателей цифры суточной добычи. Обыкновенная цифра — 102,1 процента. Но позавчера было только 102, а одной десятой не было. Ожившей предстала эта дробь в сознании Рогова, он знал, как она появилась, сколько за нею труда, горячих исканий. Комсомольцы на участке Дубинцева за сутки вырубили в три раза больше, чем полагалось, а потом Черепанов прибежал и стал жаловаться, что ему не дают развернуться. Приходил сын Вощина — Григорий и, стесняясь, попросил, чтобы для него выделили сразу пять подготовительных забоев, обещал принести исполнительный график, разработанный им на основе многозабойного метода. Конечно, прав был вчера Иван Леонидович, хотя и не сказал этого ясно: Рогов и Бондарчук виноваты перед шахтерами, что не сумели организовать одновременной и решительной перестройки и перевыполнения плана. А силы для этого есть, они пробиваются на шахте всюду, как свежие родники. Надо, значит, так организовать жизнь, чтобы эти родника слились в могучий поток, которому на пути ничего не страшно. Не потому ли часто засыпаешь с мыслью, что не успел за день сделать что-то очень важное?
Но ничего этого Рогов сейчас не сказал, он внутренне подтягивался для выступления перед шахтерами. Вот и Бондарчук все ходит и ходит, то руками разведет, то за ухом с досадой почешет и все повторяет:
— Такой, значит, разговор состоялся о птичках.
— Оставь ты, пожалуйста, этих перелетных птичек, — отмахнулся наконец Рогов. — Дались они тебе…
