Он сказал это искренне, он на самом деле не мог в это поверить. Но Михаил в ответ холодно замолчал, а Виктор резко поднял голову:
— Как вы сказали? Потерял? — И сухо заметил:
— Не то слово. Антонов голос — не перчатка и не носовой платок. Его нельзя потерять.
— Так... принято говорить, — сдержанно пояснил Геннадий, — у певцов, у медиков.
— Я не об этом, — устало возразил Виктор.
Геннадий уловил в его голосе скрытую неприязнь и подумал, что все они — и Виктор, и Михаил, и Шатько, и Люся, конечно, — видят в нем прежде всего дублера. Дублера, ценой Антонова несчастья выходящего на первый план. И им неприятно, что он сменит Антона. Не потому, что он. А потому, что сменит.
...Радовался за окнами первый весенний день, бросал в стекла солнечные зайчики, тянул через открытую форточку лукавые лучики и по-прежнему никак не мог пробиться через плотную завесу табачного дыма, через глухое и отрешенное слово «был». Казалось, одна эта квартира во всем городе оставалась безучастной к веселому празднику истосковавшейся по теплу природы, в одной этой квартире сидели сейчас подавленные, растерявшиеся перед чужой бедой люди.
Виктору вспоминалось, как осенью сорок первого отходили они к Крестцам. И виделись почему-то не переправа, не «юнкерсы», густо сыпавшие фугасками, и даже не Сашка Акиничев, тяжело раненный шальной разрывной пулей, — ему виделось невероятно огромное, шумное, белое, как разлив потревоженного ветром озера, стадо гусей. И он не мог оторваться от этого странного видения, потому что чувствовал: с ним связано что-то еще, очень важное для него сейчас.
...Шли и шли по черному обгоревшему полю белые гуси, прикрывая неуместной праздничной белизной изуродованную больную землю, обтекали воронки и торопливо продвигались к лесу. Даже когда голова этого несметного полчища скрылась в изрубленном осколками старом березняке, стадо все текло и текло по полю, и не было видно его конца.
Парень, которого посылали разведать, все еще удивленно смеялся: радовался, что не танки пылили на горизонте, не пехота немецкая обошла с тыла. Крутые коричневые кудри его сыпались из-под пилотки, вздрагивали над высоким красивым лбом.
Виктор вскинул автомат, чтобы срезать с краю нескольких жирных птиц, и только тогда заметил двух мальчишек с длинными хворостинами в руках. Неуклюже обмотанные поверх курточек серыми женскими платками, они шли устало и деловито. А чуть отстав, старательно шагала за ними кукольно-аккуратная — в коротком красном пальтишке и красном капоре — девочка, тоже с хворостиной.
Кудрявый парень, перестав смеяться, обалдело разглядывал ребятишек. Виктор опустил автомат.
А потом и Виктора, и кудрявого парня, и еще пятерых солдат послали разведать шоссе, и они пошли, сначала не таясь, открыто, потом маскируясь, перебегая. И большого труда стоило им исполнить приказ — вернуться к своим, не ввязавшись в перестрелку, не подорвав на шоссе ни одного, набитого боеприпасами или солдатами, тупорылого «Бьюссинга».
Вернувшись, они уже не нашли на месте свою часть. Доложили начальнику заградотряда, выспросили у артиллеристов, куда ушла их стрелковая, и отправились догонять. Километров через шесть нарвались на немцев, вклинившихся в болотную глухомань уже после того, как прошла дивизия. Чудом прорвались все семеро, перевязали поцарапанную немецкой пулей белобрысую голову Василенку, перетянули жгутом раненую, кровоточащую руку его дружка Спиридонова, пожевали сухарей, размоченных в студеном — до зубовной ломи — ручье, и пошли дальше. А к вечеру наткнулись на одинокий, застрявший грузовик из своей части.
Обнялись с шофером, одним махом вытащили машину, севшую задним мостом в желто-зеленую ряску придорожной болотины, помараковали над старой неточной картой, оказавшейся у водителя, и тогда только увидели в кузове, на охапке сена, привалившуюся к ящику с гранатами, крепко спящую девочку.
Кудрявый парень откинул прикрывавшую ее шинель и присвистнул:
— Да это же та... Красная Шапочка!
Девчушка спала, подтянув острые коленки к подбородку, по-старушечьи сложив на груди руки, и во сне судорожно подергивала истрескавшимися сухими губенками. Перепачканный засохшей грязью, красный шелковый капор развязался и съехал набок, открыв тоненькую светлую косичку.
В надвигавшихся сумерках солдаты не сразу заметили, что желтые исцарапанные ее ботинки, трикотажные шерстяные гамаши, пальто и руки запятнаны, забрызганы кровью. Но когда разглядели, они, уже привыкшие видеть и кровь, и смерть, испуганно замолчали.
Возившийся в кабине шофер открыл дверцу.
— Садись кто ко мне! И дите — на руки. Вот ты, раненый, — позвал он Спиридонова. — Или нет, руку намаешь. Вот ты давай, шах персидский!
Он кивнул Василенку, голова которого, как чалмой, была замотана широким бинтом и, вдруг обеспокоенный, весь вытянулся из-за дверцы кабины, привстал на подножку, заглянул в кузов:
— Чего там?
И сразу понял.
— Да нет! — сердито крикнул он на солдат. — Гуси это! Гусей поубивало несметно. Под обстрел попали. А она одного ухватила и бежать. Сама ревет, гусь кричит, кровь из него хлещет... Эти самые гуси, можно сказать, нас и спасли. Вывалились откуда-то из лесу и дорогу, и все вокруг затопили... Мы-то еще до ихнего нашествия проскочили, а потом... Немцы, видать, побуксовали на этом гусином месиве.
— А пацаны? — вспомнил кудрявый парень.
— Убило одного. Другого Машулин взял — батальонный повар. Братовья — пацаны-то...
Шофер спрыгнул на землю, обошел машину, попинал носком сапога скаты. Заторопился:
— До ночи, что ль, торчать будем? Поехали...
Кудрявый парень, примеряясь как поудобнее, стал поднимать девочку. Все так же нервно подергивая губами и не просыпаясь, она ухватила его руками за шею, ткнулась лицом в черствое сукно шинели. Кудрявый передал Василенку спящую девочку, тот влез с ней в кабину, остальные устроились в кузове, и не ходко, не бойко, подпрыгивая на оплетавших проселок корневищах, машина потянула лесной дорогой на северо-восток.
Тишина была спокойной и мирной, и солдаты в кузове, привалившись друг к другу, дремали. Василенок напряженно держал на коленях девочку, и Виктору, сидевшему у стенки кабины, видны были в застекленное оконце его одеревеневшая спина и остро торчащий локоть.
Постепенно фигура Василенка расплылась, кабину затопила темнота, и только покачивающаяся, подпрыгивающая голова Василенка смутно белела на уровне запылившегося оконца.
Не зажигая фар, все медленнее и медленнее ползла машина проселком и наконец встала. Шофер клацнул дверцей, возник над бортом грузовика.
— Не вижу дороги.
— Подфарники включи, — неуверенно подсказал кто-то.
Шофер обрезал его молчанием и повторил!
— Ни черта не вижу! Что делать?
— Останавливаться нельзя. — Виктор узнал голос кудрявого парня. — Если верить карте, до ближней деревни километров десять. Надо ее ночью пройти: может, там немцы...
— Разве что пешим, — враз поугрюмел шофер. — А так — застрянем. Или в лесину врежемся.
Солдаты повставали с мест, Виктор под полой шинели чиркнул спичкой.
Шофер подождал ответа и с малой надеждой проговорил:
— Горючего-то еще хватит.
И все поняли, как жалко ему свою обшарпанную, побитую полуторку и каким неприкаянным, беспомощным почувствует он себя, когда придется оставить машину.
— Нас... вместе мобилизовали, — как о человеке, сказал он о грузовике. — В эмтээсе работал. Мобилизовали и сразу — на передовую. А передовая-то от наших мест была...
Он вздохнул и замолчал: видно, совсем рядом была от его МТС передовая.
Виктор, затягиваясь спрятанным в кулаке окурком, все смотрел в оконце на едва маячившее белое пятно. И когда шофер безнадежно спрыгнул на землю, перемахнул борт за ним следом.
— Слушай, — остановил Виктор шофера, возившегося под сиденьем. — Один пусть пойдет впереди и что-нибудь белое себе на спину накинет. Понимаешь?
— А то! — бойко откликнулся шофер. — Парни! — постучал он по кузову. — Скидывай кто рубаху! Я свою на бинты сполосовал.
— Не надо рубаху, — сказал кудрявый парень и, повозившись в сумке из-под противогаза, прошел вперед по дороге.
— Видно? — крикнул он приглушенно.
И все увидели в кромешной и плотной мгле движущееся белое пятно.
— Хорош! — сорвался на крик обрадованный шофер и, включив малую скорость, подъехал к пятну вплотную.
— Не сомни только, — пошутил парень.
— Дви-нули! — не приняв шутки, скомандовал шофер.
— Постой! Значит, так, — распорядился кудрявый. — Всем в кузове спать! Через час меняться.
— Решение верное, — по-командирски поощрил Виктор и тронул белую тряпку, повязанную парнем через плечо на манер чемпионской ленты.
— Орден чистой портянки, — на улыбке пояснил парень. — Прикажете идти?
Они так и шли, меняясь, впереди машины, у самого ее радиатора, и шофер, изнемогая от усталости, тянул свою полуторку на самых малых оборотах. Когда стали попадаться признаки близкого жилья — зароды сена, штабеля заготовленных дров, — поехали еще осторожнее. В кузове перестали дремать и сторожко смотрели в черноту ночи, сжавшую со всех сторон медленный, по-черепашьи ползущий грузовичок.
