— Интересно рассказываешь, — сказал Калпе. — А кто будет этими катерами править, с мотором работать?
— Всякий сможет. Ты, например, сможешь.
— Так и смогу? Сел и поеду?
— Зачем? Ты поедешь на курсы, подучишься и будешь еще как водить эти катера! Потом пересядешь на трактор и начнешь пни корчевать, землю пахать.
— Что такое трактор?
— Трактор — это машина, по земле ползает, такая сильная, что перетянет сто лошадей, впряженных в одну упряжку.
Молодые рыбаки беспокойно заерзали, незаметно потирая вспотевшие ладони. Многие из них видели катера, моторы, ездили на пароходах и со страхом и изумлением смотрели на сверкавшие сталью двигатели в брюхе парохода. Теперь им рисовались картины, как они лихо водят катера по Амуру, по кривым протокам, по голубым озерам. Дух захватывало!
Калпе тоже вспомнил свою первую поездку в Хабаровск на поиск Пиапона, которого тяжело ранили хунхузы. Как он завидовал умельцам, которые заставляют работать пароход! Слова Ултумбу его задели. Что же, если пошлют его на курсы, где можно научиться управлять машинами, то он готов поехать.
— Когда появится колхоз, — продолжал Ултумбу, — вы будете заниматься земледелием. Знаю я, сам нанай, как вы не хотите копаться в земле. Непривычное это дело, но что поделаешь, надо научиться выращивать картофель, овощи. На одной рыбной ловле, охоте вы не проживете, хозяйство не поднимете, это мы знаем, опыт других, давно организованных коммун подсказывает нам. Посмотрите на русских, на корейцев, многие не охотятся, рыбу не ловят, живут только земледелием. Сыты, одеты, все в достатке. А мы чем хуже, почему бы к доходам от рыбалки и охоты не добавить доходы от земледелия…
— Земли нет, кругом тайга.
— Русские и корейцы тайгу раскорчевали, мы тоже это сделаем.
— Не умеем мы землю копать.
— Научимся.
— Тебе легко так говорить, — сказал Холгитон, — поговоришь, поговоришь и уедешь. Землю-то рыть мы будем. Это тяжелое, неприятное дело. Это мы лик земли будем изменять, разрушать…
— Изменять будем, это верно. Будем изменять, и ничего в этом нет плохого. Кроме этого, будем держать коров, лошадей. Это все доходы, деньги для хозяйства. Вы все видели пароходы ночью, какие яркие огни горят у них. Это электрические лампочки. Человек поймал молнию и заставил ее работать. Она зажигает лампочки, двигает машины. Когда колхоз будет богатым, сильным, вы зажжете в своих домах электрические лампочки. В домах ваших из черных тарелок заговорит человек, люди запоют, музыка заиграет. Это радио придет в ваши дома.
— Такие сказки даже отец Нипо не придумывал, — сказал Полокто, — интересная сказка. Рассказывай дальше.
— Сказка, говоришь? Ты видел воплощенную в жизнь сказку? Не встречал?
— Сказка для того, чтобы людей тешить…
— Как так? А города с каменными домами? — сказал Хорхой.
— А пароходы? — поддержал его Кирка.
— Про самолеты вы слышали? — спросил Ултумбу. — Человек поднялся в воздух на самолете, летает выше орлов, дальше уток и гусей. Из самого главного города Москвы в Хабаровск летают. В прошлом году из Москвы в Америку слетали. Вот как, Полокто, а ты говоришь, сказка не может воплотиться в жизнь.
— А как летает, крыльями машет? — спросил Кирка.
— Не знаю, я сам не видел.
— Чего тогда врешь? — рассердился Полокто.
— Я не вру. Об этом писали все газеты, говорили по радио. Все грамотные люди в нашей стране следили за этим полетом. Если бы ты, Полокто, был грамотным и читал газеты, то ты тоже знал бы об этом. Мы теперь похожи на птенца, который раскрыл глаза и увидел впервые белый свет. Раньше мы видели только то, что лежит рядом, а что дальше, за той сопкой, за той речкой — не знали и не видели. Теперь мы можем через газеты и радио знать все, что делается во всем мире. Советская власть нам открыла глаза на весь мир!
— Мы тебе верим, Ултумбу, — сказал Холгитон, — ты первый грамотный нанай, все знаешь, все понимаешь. Ты верно говоришь, сказки могут былью сделаться. Все верно. Лампы от молнии я видел, ярко горят, а вот говорящих тарелок не видел, дома есть всякие тарелки, но они все молчат. Ладно, пусть молчат, не о них разговор. Разговор о колхозе. Что в общее хозяйство надо отдавать из своего? Это скажи.
— Прежде всего все то, что требуется в хозяйстве для работы. Лошади, сетки, невода, неводники.
— Собаки первые помощники, их отдавать?
Ултумбу посовещался вполголоса с русским товарищем и сказал, что собак, пожалуй, не стоит обобществлять.
— Одну-две сетки себе можно оставить, чтобы на талу, на уху ловить себе?
— Нельзя, потому что вместо одной сетки пять оставит кто-нибудь, драные, изодранные сдаст, а хорошие оставит. Лучше все отдавать.
— Если я в колхоз отдам всех собак, даже щенков, а лошадей оставлю? — спросил Полокто.
— Лучше ты лошадей отдай, а собак оставь себе, — усмехнулся Ултумбу. — Все, что надо отдать в колхоз, надо отдать. Все по-честному должно быть.
— Скажи, Ултумбу, ты знаешь, я человек верующий, — проговорил Холгитон. — Как верующий скажу тебе. На охоте, рыбной ловле нам сильно помогают некоторые наши бурханы. У одних есть сильные, у других слабые, у одних счастливые, у других несчастливые. Я думаю, неплохо бы объединить всех этих бурханов, они сильно помогут колхозу, мы много будем рыбы ловить, много пушнины добывать. Надо обязательно заксоровский жбан счастья, что находится в Хулусэне, в колхоз перенести, колхозным, общим сделать.
— Не выйдет! — выкрикнул Полокто. — Жбан счастья — священный жбан, он только наш, заксоровский!
— Когда колхоз будет, когда все общее будет, жбан тоже должен быть общим.
— Не будет!
— Тогда что, выходит, ты, Полокто, собираешься колхоз организовать из одних Заксоров и жбан священный себе оставить? А мы, люди других родов, в ваш заксоровский колхоз не можем войти?
Русский товарищ по напряженным лицам понял, что разгорается какой-то скандал, и дернул Ултумбу.
— Религиозный спор, — сказал Ултумбу. — Черт знает что! Все хорошо было, так этот жбан проклятый вмешался.
— Мы сами отказываемся вступать в ваш колхоз! — заявили несколько человек из семей Бельды, Киле и люди других родов.
— Слушайте, друзья! — крикнул Ултумбу. — Советская власть отделила церковь, она против церкви, против шаманов. Скоро придется расстаться с бубнами. Колхоз не объединяет бурханов и жбан счастья тоже. В колхоз входят все: и Заксоры, и Бельды, и Киле, и Ходжеры, и все, все, кто желает.
— А кто не желает?
— Кто не желает, тот может не войти.
Ултумбу, этот прирожденный агитатор, в горячке даже не заметил, какую допустил оплошность. Когда он начал записывать желающих вступить в колхоз, записалось только пять человек, пять семей, пять домов. Ултумбу стал спрашивать каждого, кто передумал войти в колхоз, в чем дело? И каждый ответил, что подождет, посмотрит, как пойдут дела в колхозе.
— Выходит так, кто-то должен организовать колхоз, укрепить хозяйство, а вы потом придете на готовенькое? — жестко спросил Ултумбу.
Никто ничего не ответил. На этом закончилось первое организационное собрание.
— Погорячились, Ултумбу, так я понял, — сказал русский товарищ, — по лицам было заметно.
— Да, надо было не так сказать, — ответил Ултумбу. — Это же сказать, но не так. Совсем не так. Пиапон, почему вдруг отказались вступить Холгитон, Полокто, не знаешь?
— Не знаю, — сознался Пиапон. — Брат мой, видимо, не хочет лошадей в колхоз отдавать. Это понятно. Да и живет он хорошо, у него теперь большой дом, три жены, двое сыновей, и внуков полный дом. У него свой колхоз. Но почему Холгитон не вступает — этого я не понимаю. Он раньше сильно верил в эндури, потом из Маньчжурии привез мио и молился им, роздал всем ияргинцам, учил их молиться.
— Буддизм, что ли, привез? — спросил русский.
— Не знаю, новую молитву привез, мио привез. Теперь старик мало молится, больше по хозяйству хлопочет, дом строит. Он тоже большим домом жить хочет, может, потому и в колхоз не идет. Надо с ним поговорить. Я поговорю, узнаю. Если он пойдет в колхоз, многие за ним пойдут.
После отъезда Ултумбу и русского товарища Пиапон встретился с Холгитоном. Старик прятал глаза, чувствовал неловкость. Пиапон прямо спросил:
— Почему не записываешься в колхоз? Тебя белые пороли при женщинах и детях, ты был всегда против богатых и жадных торговцев, ты был за новую жизнь. А теперь, когда приходит новая жизнь, ты прячешься за спины других. Почему? Ты честно только скажи.
— Скажу, Пиапон, все скажу, — торопливо ответил Холгитон, не глядя на председателя сельсовета. — Новая жизнь — хорошая жизнь, теперь это все знают. Наверно, еще лучше будет, поживем — увидим.
— Ждать будешь?
— Зачем? Ждать не буду. В колхоз я пошел бы, да знаешь… — Холгитон замялся, достал из кармана халата трубку, стал закуривать. — Почему вы, Заксоры, не хотите жбан счастья в колхоз отдать?
