Маевский взглянул на Скоробогатова и ответил:
— Ну, это свой, сам найдет, что ему нужно! Настя, прими гостя!.. А, да ну вас ко всем чертям! У меня были две червы и я вистовал.
Но появление Макара спутало игру. Гости с пьяным радушием усадили Скоробогатова за стол. Макар рассказал историю с Малышенко и спросил Маевского:
— Как быть теперь?..
— А тебе чего нужно?
— Мишку жаль — умный мужик. Выручить охота!
— Ну, вот и кстати, — здесь прокурор и следователь.
— Да отвяжитесь, ради бога! Дела эти наскучили, — капризно ответил следователь.
— А коли надо? — настойчиво сказал Скоробогатов.
— А коли надо, будьте любезны — в камеру.
Скоробогатову не понравился Рогожин, хотя он и не почувствовал насмешки. Глядя исподлобья, он сказал:
— Мне только слово от вас сорвать.
— Слово сорвать можно, но преступника вырвать не так-то легко… А знаете что, господа? Его превосходительству, председателю суда, пришла хорошая мысль — взять на паях Акимовские лога и начать там работать… Говорят, богатейшее месторождение. Не правда ли? Это было бы очень забавно? Оригинально? Стараться — ха-ха-ха!
Скоробогатов беспокойно завозился на стуле, схватил пузатый графин, плеснул в чайный стакан водки и залпом опрокинул его. Он представил себе, как «его превосходительство», с широкой генеральской бородой, в мундире ходит по разработкам, а под руку его поддерживает этот хромой Рогожин. Его превосходительство тупо смотрит на смывку, дотрагивается белой перчаткой до ручки кайла, а Рогожин, улыбаясь, разъясняет — «Вот этой штукой ковыряют землю».
— На паях, — это хорошо, — сказал Скоробогатов. Только вы тут будете — не к рукам куделя.
— Это очень грубо сказано и… неуместно! — огрызнулся следователь.
— Аккурат, в такту, — ответил Скоробогатов.
Из угла раздался густой бас Боярских:
— Да вы чем перекоряться, взяли бы и дали друг другу по рожам.
— Тоже не остроумно, — ответил Рогожин. — Нет, вы сообразите! В дело золотопромышленности нужно внести здоровую струю. Нужно уничтожить кустарничество. Никоим образом невозможно согласиться, чтоб этим делом ворочал мужик-старатель, варварским способом и хищнически. Главное — золото и платина это, господа, опора нашей валюты, да?.. И оно проходит мимо нас, то есть мимо государства, куда-то, — чорт знает.
«Ловок! — подумал Скоробогатов, — язык — что твоя лопата по грохоту — зудит».
Ему хотелось отделать Рогожина, но он терпеливо молчал.
— А вот Германия, так и жди — нас бить будет. Она издавна готовится к войне.
— Ну и что же, пусть-ка сунется! — врезался в разговор прокурор Ануфриев. — Что она может сделать с такой великой страной, как Россия?.. Много ли их?..
— У них техника, — сказал инженер Боярских.
— А что их техника! Никакая техника не сможет противостоят живой силе.
Ануфриев это сказал с большой уверенностью и быстро зашагал по комнате по-военному.
— А культура?.. У них культура, а у нас?
— У нас?.. У нас?.. У нас цельность… Народ наш одухотворен волей. Если он раскачается, то никакая ваша техника не устоит. Он, брат ты мой, почнет ломить…
— Я с вами не согласен, — закричал Рогожин, вставая между Боярских и Ануфриевым. — Культура у них — это верно, но ведь и у нас… И культура в войне — ничто! Война обнажает человека-зверя! А вот о технике — это, пожалуй, правильно. Кронид Захарыч — человек техники.
— А ни черта, — проговорил прокурор, небрежно отмахнувшись рукой.
— Но численность тоже, господа, сила, так что техника ведь тоже… Ну, как вам сказать… Ну, вещь еще гадательная.
«Запутался, подштопка», — подумал Скоробогатов.
— Какой чорт — гадательна! — поднялся со стула Боярских. — А история?.. Мы еще не забыли, как нам набил в загривок япошка. Мы тоже вышли с кулаками да с иконами, а они с пулеметами…
«Эх, хорошо глушит», — подумал Скоробогатов.
— У них была и техника и культура, — продолжал Боярских. — Они вышли воевать с солдатами, а мы с баранами — с серой кобылкой.
— Это преступно так называть наших солдат! — желчно сказал Рогожин.
— Ну, перестань! — наливая водки, говорил Боярских. — Создайте сначала армию, а потом уже говорите, что, мол, у нас солдаты, а то вы, с одной стороны, боготворите солдата, а с другой — низводите его до собаки.
— Это дисциплина! — блеснув глазами, сказал прокурор.
А Скоробогатов, глядя исподлобья на Рогожина и прокурора, подумал:
«Дрянцо-человечишки!»
— Да, — согласился Рогожин, — это дисциплина и требование общественности… Мужик, — будь он того богаче, — не сможет себя вести в обществе. Рядом с благородной дамой он влепит в душу, в печенки. Как пускать таких в сады, в театры?
— А ежели заслужит, эта ваша дама? — сказал Скоробогатов.
— По заслугам и награда. Вот ваш Малышенко по своим заслугам засажен в тюрьму.
— Ну и что же, достанем его из тюрьмы, — сдержанно ответил Скоробогатов.
— Ну, это еще вопрос!
— Достанем, — умняга парень!
— У каждого человека ум направлен на пользу, а у него во вред.
— А что вредного-то сделал?.. Казанка ухлопал?.. Так это ерунда. Этому Казанку в торговый день цена три понюшки табаку.
— Человек! — подняв вверх палец, строго сказал Рогожин. — Но главное тут не убийство. Главное — организация какого-то общества без разрешения властей. Представьте, собрал людей, создал какой-то коллектив, без разрешения отвел реку… Как вам это нравится?..
— Так ведь вам же лучше.
— Как?
— На готовое теперь придете, на Акимовские-то лога. Они ведь сухие?
— Дело не в том. Вы, господин Скоробогатов, под своим носом не видите, что у вас делается. Этими прорезами хотят затопить ваши разработки.
— Ну, это ты врешь!
— Как это — «ты», и как это — «врешь?» — краснея, крикнул Рогожин.
— Врешь, да и только!
— Вот послушайте, господа! Я не привык к такому обращению… после этого вы… вы — нахал!
«Эх, ты, моль», — подумал Скоробогатов.
— В другом месте я бы еще и чище сказал тебе.
— Как это «тебе»? — перебил следователь. — И что бы сказал?
— Ну, вот приду договариваться насчет Михайлы, тогда поговорим.
— Ну, там я с вами иначе буду говорить, а арестованного вряд ли вы получите.
— Получу!
— Не получите…
— Получу!
— Вопрос…
— Замолчь на пять минут! За взятки получу!
Скоробогатов, с налитыми кровью глазами, вскочил со стула и шлепнул увесистой ладонью по столу.
— Нельзя так, Макар Яковлич! — уговаривал его Маевский.
— А что он рисуется… Не хуже мы их, голодранцев…
В углу у рояля громко фыркнул Боярских и сейчас же заглушил свой смех бравурным маршем.
Следователь быстро направился в переднюю. Нервно натягивая на тонкие руки лайковые перчатки, красный от гнева, он тихо говорил:
— Нет каково?.. Хам!..
— Плюньте, Афанасий Хрисанфович, чорт с ним, — уговаривал его прокурор, стоя у косяка.
— Нет, не плюньте, я пока — дворянин.
— Не умеете вы обходиться с денежными мешками.
— Не хочу… До свиданья…
— Напрасно, — пожимая тощими плечами, бросил вдогонку прокурор.
К Скоробогатову подошел Боярских.
— Ну, брат, хоть смешно, но нетактично ты поступил.
Наливая в пузатую рюмку коньяк, Скоробогатов глухо ответил:
— Не люблю, когда всякий сопляк умом своим щеголяет! — Он неожиданно расхохотался. — Распетушился!.. А все-таки Мишку Малышенко достану из тюрьмы! До губернии дойду, — а достану, разорюсь, — а достану!
Проснувшись утром, он старался припомнить подробности вчерашнего вечера. Голова ныла, в ней стоял шум.
В полусне он слышал, как в соседней комнате тихо ходила Татьяна. Скоробогатову вспомнилось, что ночью он ей сказал какую-то грубость, отчего Татьяна заплакала и ушла.
В комнату робко заглянул Гриша. Увидев, что отец не спит, мальчик спрятался за косяк. Скоробогатов видел его в зеркале и продолжал следить за ним взглядом. Он удивился, как незаметно вырос его сын! Теперь Грише шел уже шестой год. На голове шапкой рассыпались темнорусые волосы. На прямоносом лице светились синие глаза, такие же, как у матери.
Макар вспомнил первую ночь, проведенную с Татьяной после шумного столованья, во время которого пели песни, били посуду, вспомнил и мучительный момент, когда Татьяна, вздрагивая, упрямо старалась вырваться из его объятий. Лицо молодой выражало отвращение… Замкнутая в строгое молчание, эта женщина теперь живет с ним рядом.
Скоробогатову стало нестерпимо скучно. Ему хотелось видеть возле себя женщину, которая бы его ласкала. Он закрыл глаза и вспомнил Наталью, потом представил себе Марию Петровну, ее глаза, выглядывающие из-под козырька.
Тихий шорох послышался рядом в комнате. Ему стало обидно за себя.
