А шаровой краски — целый потоп. Хвалили здесь два корабля. Согласен: заслуженно хвалили. Но почему по возвращении из похода сомовский тральщик сияет свежей покраской, а вот пугачевский корабль в местах ржавления металла наспех заляпан суриком? Стоит на швартовых, будто пятнистая пантера на привязи. Я понимаю, — комбриг поднял большую ладонь, как бы упреждая возможные возражения, — вы можете сказать, что почистить и выкрасить корпус можно и на берегу, а в море и без того забот хватает. Что ж, вполне резонно. И тем не менее позволю себе еще раз вернуться к вопросу об элементарной морской культуре. Выход в море для нас — это праздник, возвращение с моря — вдвойне. А под праздник, как известно, хороший хозяин в своем доме непременно белит печь, красит полы и надевает чистую рубаху. В походе все надо успевать — и по мишеням стрелять, и тралы ставить, и корабль содержать в полном порядке.
«Ну, все ясно, — подумал Семен, — повод есть. И первого места опять нам не видать…»
После ужина, когда корабельная кают-компания опустела, Семен позвал Захара и усадил рядом с собой на кожаный диван. Подробно, как бы разыгрывая все происходившее в лицах и подтрунивая над собой, Пугачев стал пересказывать выступления «флажков» и «тронную» речь комбрига.
Ледорубов встал и, заложив руки за спину, принялся возбужденно расхаживать по кают-компании, пожимая плечами и едко хмыкая.
— Послушай, — перебил он Семена, — да как же можно Сомова ставить нам в пример, если он чистейшей воды халтурщик? Его боцманы красили шаровой краской прямо по ржавчине.
— Это не важно, комбриг ногтем краску не колупал. А с виду сомовский тралец конечно же кажется более привлекательным, чем наш. Завтра же они эту халтуру устранят и все сделают как надо. Морская находчивость, ничего не скажешь.
— Ну почему же ты не встал и не рассказал всем об этом очковтирательстве?
— Зачем же ябедничать? У Сомова — своя совесть, у меня — своя.
— Совесть командира — не личное достоинство. Она общая для всего экипажа. Не пугачевская и не сомовская, а как таковая одна-единственная.
— Не поднимай волну, Захар. — Перекинув ногу на ногу, Пугачев откинулся на спинку дивана, изобразив на лице полную безмятежность. — Главное — как раз то, что мы по некоторым нормативам заткнули Сомова за пояс. И это достаточно очевидно. Свой экипаж я бы сейчас не променял ни на какой другой. Люди у нас — чистое золото! А медалями как-нибудь сочтемся.
— И тем обиднее снова получать «серебро», оставляя Сомову «золото».
— Конечно, тут и я малость виноват, — признался Семен. — Не блеснул своим внешним видом. А комдив не любит, когда в «тронном зале» по паркету шаркают яловыми сапожищами.
— Помнится, подсказывал тебе: переоденься, — ворчливо напомнил Захар. — Мелочь, кажется, а ведь и она обернулась против нас. Согласись: за такие мелочи особенно обидно и досадно.
— Прав, Захарище. Как всегда, прав, — зажмурившись, кивнул Пугачев. — Закрутился я, пока механизмы в исходное положение приводили. Потом решил, что, если пойду переодеваться, непременно опоздаю к началу совещания. Но быть неточным во сто крат хуже, чем быть неэлегантным.
Перестав расхаживать, Захар остановился и, посмотрев пристально на Пугачева, проговорил с сожалением:
— За что он все-таки не любит тебя? Не понимаю.
— Любит, не любит, — Семен с досадой поморщился. — Это уж не столь важно. Я не смазливая баба, чтобы всем нравиться. Дело свое знаю, в людях уверен. Посему смею надеяться, что и мне тоже верят. Иначе я не командовал бы кораблем.
Пугачев резко встал, оттолкнувшись от спинки дивана.
— Тебе в городе что-нибудь нужно? — спросил Захара.
— Пожалуй, нет.
— Тогда оставайся на корабле за меня. Я пошел. А то Кирюшка заждался, верно, у проходной.
9
Настало лето. Приморский городок утонул в густой зелени деревьев. Чисто прибранные улицы выглядели нарядными. Кусты вдоль тротуаров подстрижены, на газонах высажены цветы. Воздух насытился сладковатым дыханием цветущих лип.
Воспользовавшись тем, что тральщик стоял в планово-предупредительном ремонте, Семен выхлопотал отпуск. Буторин отпустил его лишь после того, как Ледорубов сдал все положенные зачеты и был допущен к самостоятельному управлению кораблем.
Отдыхать всей семьей поехали в Геленджик, где жила старшая сестра Ирины, Ольга. Неподалеку от моря у нее был свой небольшой домик, сад.
Встреча была радостной. Сестры почти десять лет не виделись и потому долго не могли наговориться и наглядеться друг на друга.
Потекли праздные дни под знойным южным солнцем. Днем загорали, купались, вечером лазали по горам, жарили шашлыки, пили сухое вино.
Только беззаботная отпускная жизнь скоро порядком надоела Семену, и он принялся уговаривать жену, чтобы всей семьей хоть на недельку наведаться в его родное село. Ирина об этом и слышать не хотела, убежденная в том, что перед школой Кирюшке лучше всего отдыхать и набираться сил на юге.
В один из вечеров почтальон принес служебную телеграмму. Прочитав ее, Пугачев удивился. Его зачем-то срочно вызывали в Москву, в Главный штаб.
С женой договорился, что она вместе с Кирюшкой погостит еще недельки две у сестры, после чего вернется домой, на Балтику. Тотчас Пугачев собрал свой чемодан и, попрощавшись со всеми, отправился в аэропорт, намереваясь лететь в Москву ночным рейсом.
На другой день, точно в назначенный час, Семен Пугачев входил в приемную большого морского начальника. В просторной комнате кроме Пугачева находились еще двое ожидающих. Оба — в звании капитана первого ранга. Спрашивать о том, кто их должен принять, было не совсем удобно, и Семен молча перелистывал журнал, дожидаясь, когда подойдет его очередь.
— Капитан-лейтенант Пугачев, — произнес наконец адъютант, заглядывая в блокнот. — Пройдите к товарищу адмиралу.
Семен встал, подтянулся и твердым шагом, будто на экзамен, отправился в кабинет.
Навстречу ему из-за стола поднялся моложавый, среднего роста человек в погонах вице-адмирала.
Пугачев выпрямился, собираясь представиться. Но адмирал вдруг широко улыбнулся ему как старому знакомому. И только теперь
