«Комсомолец» медленно приблизился к боту кормой, не выключая мотора, скрепился канатами. Ребята сняли с себя винцарады, — корзин не было, — и, рискуя быть сброшенными в море, начали перетаскивать в них рыбу на «Комсомолец». Сашка дежурил у мотора, следил за работой.
— Черпай, братва! Мигом дело, черпай!
Волны остервенело хлестали по палубе холодными брызгами. Кондогур, глядя, как промокшие насквозь ребята, скользя и падая, ползком тащили к трюму рыбу, шептал про себя:
— Вот как?.. Подножка старикам?.. Подножка?..
Анка уронила в трюм винцараду с рыбой, обхватила грудь и безмолвно рухнула к ногам Сашки. Тот приподнял ее за плечи:
— Что ты? Анка?
— Ничего… Качнуло…
— Никак заболела?
— Немного муторно… Ничего… Пройдет.
В это время закричали с бота:
— Готово! Давай!
— Евгенушка! Пригляди за Анкой… Плохо ей. Дубов! Отпускай веревку! Даю вперед!
— Давай!
— Передай на бот, чтобы там включили мотор!
— Есть включить мотор!
Сашка ласково пошлепал по мотору:
— Ну, дружок, вывози!..
«Комсомолец» дернул канат, на секунду ослабил его, снова натянул, вздрогнул, закачался.
— Вывози, милый! Вызволяй!
И сейчас же послышалось громкое, торжествующее:
— А-а-а-а!..
Сашка оглянулся и увидел, как бот шел кормой. Он выключил мотор, и на боте перенесли канат на носовую часть, махнули: «Давай!»
Шли на два мотора и на три паруса. Быстро миновали маяк, черной лентой прополз длинный мол; вошли в порт. И только бросили якоря, как с моря налетел ураган.
Теснимая морем, река Кальмиус, вздулась ощетинилась зыбью и потекла вверх.
— Ушли… — Кондогур облегченно вздохнул и полез в карман за трубкой.
Сашка привел Анку в контору портового управления и вызвал врача. Врач осмотрел ее, покачал головой.
— Сколько ребенку?
— Месяц.
— Как же вы решились оставить его? У вас нарывы в грудях. Перегорает молоко. Вы теперь не сможете кормить.
— Как?.. Никогда? — испугалась Анка.
— До новых родов.
Она облегченно вздохнула.
У двери Сашка задержал врача, несмело спросил:
— Не опасно?
— Нет. На ногах перенесет. Болезнь не страшная, но неприятная. — И добавил с укоризной: — Беда с вами. Вот видишь, до чего девку довел? А, небось, любишь ее и мужем зовешься!
XXXII
Качая на руках ребенка, Панюхай ни на шаг не отставал от Кострюкова.
— Как же наши?
Кострюков неохотно отвечал:
— Не знаю. Послал Жукова, и тот будто в воду канул.
— Может, беда случилась, а? Ведь буря какая пронеслась.
— Подождем до утра. Оно смекалистей ночи.
Но и утро не принесло ничего определенного.
Члены комиссии предложили Кострюкову начать торжество.
— Но у нас не полные сведения. Подождем еще, — отвечал он, думая: «Какое там торжество, когда люди, может быть…»
— Мы знаем, что ваша артель и «Соревнование» идут впереди. Последние сводки покажут, кто первый пришел к финишу, а пока мы распределим менее ценные премии между остальными артелями. Зачем же время терять?
Доводы были убедительные, и Кострюков согласился.
Выступали представители партийных и общественных организаций. Они отмечали проявленные рыбаками героизм, самоотверженность и большевистскую сноровку в борьбе за путину. Каждый из ораторов старался придать своей речи парадную торжественность, но праздничной обстановки не чувствовалось. Бронзокосцы часто выходили курить, вполголоса переговаривались.
Все премии, кроме первых двух, были распределены между артелями, и делать стало вроде бы нечего.
В это время в клуб вбежал забрызганный грязью парень, на минуту задержался у дверей.
— Товарищи! — обратился к рыбакам председатель конкурсной комиссии. — Как же дальше быть? — и, опустив голову, начал перелистывать лежащие на столе бумаги.
По залу гулко протопали сапоги — парень приблизился к сцене.
— Кто из вас Кострюков?
— Я.
— Получите.
Кострюков пробежал записку и радостно заулыбался.
— Товарищи! Едут наши! Слушайте.
«Товарищ Кострюков! Чтобы вы не тревожились, посылаю нарочным записку. Сообщаю: все в порядке, „Комсомолец“ вывел из шторма баркасы кумураевцев и спас их бот, севший на мель. Он принял на себя его груз и доставил бот на буксире в порт. Наш улов за эту неделю следующий: одна тысяча триста два центнера. Кумураевцы дали семьсот девяносто девять центнеров. Море улеглось. Выходим на Косу. Надеемся быть часам к десяти.
Жуков».
Кострюков передал записку комиссии.
— Вот вам и сводка. Установите, на сколько процентов выполнен план.
Бронзокосцы заволновались:
— А где же они?
— Ведь теперь, почитай, двенадцатый час!
Отдышавшись, парень провел ладонью по лицу, ответил:
— Идут. Я тоже запоздал. На полдороге конь поломал ногу. Сдал его для присмотра на Буграх и ударился пешком. Ну, пока дотащился по грязи до вашего хутора, гляжу — идут…
…Доведенный до отчаяния плачущим младенцем, Панюхай ежедневно выходил к обрыву, тоскующими глазами молил безответное море вернуть ему дочь. Потом возвращался в хутор, ловил на улицах женщин, просил покормить ребенка.
Заметив на горизонте моторные суда и баркасы, он поспешил в клуб известить рыбаков, но, пройдя немного, раздумал и вернулся к морю, будто боясь потерять из виду баркасы. Так и простоял одиноко над обрывом, пока прибывшие не сошли с подчалков на берег.
С ними были Жуков и Кондогур.
— Почему не встречают? — изумился Жуков. — Даже женщин и детей нет.
Но Панюхай не слышал его, он пробирался к Анке.
— Что же ты, чебак не курица, петлю мне на шею? Анка!..
Анка подобрала одеяло, завернула ребенка и, не глядя отцу в глаза, смущенно спросила:
— Молоко принимала?
— Плохо. Твоего требует…
— Ладно. Привыкнет.
Сашка потянул Анку за руку:
— Идем. Ну, ребята! Запевай!
Панюхай и Кондогур молча переглянулись и пошли следом за молодежью. По дороге разговорились, придя в клуб, сели рядом.
Рыбаков встретили шумно. Все вскочили с мест, захлопали.
Сашка бросился на сцену, сел за пианино и заиграл туш. Анка обратилась к первой попавшейся женщине, шепнула ей на ухо:
— Молоко есть? Покорми.
— А сама?
— У меня перегорело. Возьми скорей. Кострюков зовет.
— Эк, скаженная, — проворчала женщина, давая ребенку грудь.
— Товарищи! — начал председатель конкурсной комиссии. — У нас осталось еще две премии для двух артелей. Возьмем «Соревнование». Эта артель в течение прошлого года шла впереди всех. И теперь она выполнила правительственное задание на сто девять процентов…
В зале зашептались. Он выждал, пока шум улегся, и продолжал:
— Конкурсная комиссия постановила: премировать артель «Соревнование» постройкой рыбницы, столовой и клуба!
— Это не все! — заявил представитель райрыбаксоюза. — Кондогуру семьдесят лет, Но он круглый год работает наравне с молодыми, берет на буксир отстающих, перевыполняет планы. Учитывая его заслуги перед республикой, рыбаксоюз послал свое ходатайство в центр о присвоении ему звания Героя Труда!
— Го-го-о-о!
— Давай его сюда!
— На сцену! На сцену!
Подталкиваемый Панюхаем, Кондогур вышел вперед, взглянул на ревущую толпу и, отмахнувшись, вернулся на место. Позади него долго кричали рыбаки, требовали на сцену. Панюхай сердито проворчал:
— Зря упрямишься. Нехорошо. Кличут — иди.
Не поднимая головы, Кондогур ответил:
— Я-то при чем? Всей артелью трудились…
Председатель позвонил.
— Тише! Перехожу к артели «Бронзовая Коса». Эта артель, товарищи, самая молодая. Организована она в этом году. До нынешней осени бронзокосцы работали плохо, срывали путины. Но теперь они достигли прекрасных успехов. Результаты налицо: план выполнен на двести двадцать девять процентов. Сто два процента они скостили на покрытие недобора весной и летом, и все же на сегодняшний день имеют сто двадцать семь! То есть, на восемнадцать процентов больше кумураевцев.
— Как? — вскинул голову Кондогур. — Разве не мы?..
— Тише! Дайте кончить!..
— Так вот. Если взять только сто двадцать семь процентов, то все же бронзокосцы обогнали кумураевцев и пришли к финишу на восемнадцать секунд раньше! Комиссия… комиссия… Да тише же!
— А ты покороче!
— Давай!
— Так вот. Комиссия постановила: премировать бронзокосцев постройкой рыбницы, новой столовой, клуба и школы! — и он первый зааплодировал. — Ура комсомолу!
— Ур-а-а! — загудел зал.
Топоча ногами, махая руками и шляпами, рыбаки настойчиво требовали:
— Даешь комсомольцев!
— На сцену их!
