— На сцену их!
— На показ давай!
На сцену поднялись и построились в две шеренги комсомольско-молодежные бригады. Представитель райкома комсомола сунул в руки Анке древко, снял чехол, и над головами молодежи заревом полыхнуло знамя, окаймленное золотистой бахромой.
— Районный комитет комсомола поручил мне передать это знамя лучшему комсомольско-молодежному коллективу передовой рыболовецкой артели! Товарищи! Крепко держите знамя, не сдавайте взятых темпов, всеми силами боритесь за большевистские путины!
Из первой шеренги выступил Дубов.
— Эту честь мы разделяем с нашими стариками. Под этим знаменем всей артелью будем бороться за перевыполнение правительственных планов!
И снова в зале загрохотали сапогами, заскрипели скамейками, замахали шляпами.
В первом ряду молча встал Кондогур, взошел на сцену, повернулся, — но не сказал ни слова. Постояв, решительно шагнул к Евгенушке, — она стояла крайней, — схватил ее за руку и, притянув к себе, поцеловал в голову.
— Знать… подножку… — проговорил он взволнованно, — …подножку старикам?..
— Что вы, дедушка! — Евгенушка пожала ему руку.
Жуков переглянулся с Кострюковым, встал.
— Товарищи! Первому Герою Труда на нашем побережье — ура! Качать его!
— Кача-а-ать!
Комсомольцы подхватили Кондогура, раскачали и бросили со сцены на руки подбежавшим рыбакам.
Кондогур зажмурился…
— Ура Герою Труда! — гремели рыбаки, подбрасывая его все выше под аплодисменты всего зала.
Тронутый до глубины души, старик прослезился. Возле него суетился Панюхай, заглядывая в глаза, спрашивал:
— Обиделся, что ли?.. Зря… Не надо… Эти ерши хоть кого допекут. За ними не угонишься. Резвые!
— Вижу, — улыбнулся Кондогур. — Ерши! С хвоста не бери… не проглотишь. — Он на минуту задумался, потом поднялся, сказал твердо: — Ничего, старина! — и похлопал Панюхая по плечу. — Мы с ними еще потягаемся…
Синие сумерки заволакивали море. Гости разъезжались.
Кондогур не расставался с Панюхаем, на прощанье обнял его.
— По сердцу пришелся ты мне. Славный человек, сердечный. Но — потягаемся. Поглядим еще, чья возьмет.
— Ваша ли, наша ли возьмет, а радость будет общая, — вставил Жуков.
Взобравшись на бот, Кондогур крикнул:
— Так мы еще поглядим, чья возьмет! Без обиды говорю.
И пока не скрылся в сумерках бот, видно было, как старик, стоя у руля, помахивал широкополой шляпой…
Волны вперегонки бежали к Косе и, бросаясь на берег, шелестели песком:
— Ч-ш-ш-шья возьмет… Ч-ш-ш-шья возьмет…
I
Небольшой старенький пароход «Тамань», курсирующий между Керчью и Ростовом, вышел из Мариупольского порта в открытое море и взял курс на Бронзовую Косу.
«Тамань» сопровождали белокрылые чайки. С жалобными воплями они кружили над пароходом, покачиваясь в прозрачном воздухе. Пассажиры с любопытством наблюдали за легким полетом птиц, бросали за борт кусочки хлеба. Чайки стремительно падали на воду, подхватывали смоченный в соленой воде хлеб и снова взмывали вверх, почти касаясь верхушек мачт.
На мостике стоял капитан «Тамани» Лебзяк, высокий, сухощавый мужчина лет пятидесяти, в ослепительно белом кителе и черных на выпуск брюках. На форменной морской фуражке золотом отсвечивал распластавшийся краб.
Много лет плавал Сергей Васильевич Лебзяк на «Тамани». Рыбаки и жители портовых городов Приазовья хорошо знали приветливого, добродушного капитана. Проходя мимо рыбацких флотилий, Лебзяк обязательно обнажит голову, помашет фуражкой. В ответ на его приветствие над моторными судамии парусными баркасами замельтешат широкополые шляпы рыбаков…
Не раз в Управлении Азово-Черноморского пароходства предлагали Лебзяку должность помощника капитана одного из больших черноморских теплоходов. Сергей Васильевич упорно отказывался:
— Не могу, свыкся я с «Таманью», как с живым существом. Покину борт парохода только тогда, когда старушка отслужит свой срок…
…Потянуло свежим ветерком, море покрылось «барашками». На мостик взошел помощник капитана. Разрезая форштевнем встречные волны, «Тамань» шла полным ходом. Вдали показалась кильватерная колонна рыболовецкой флотилии.
— Бронзокосцы? — спросил Лебзяк помощника.
— Надо полагать, они. Идут на глубинный лов, осетра и белугу брать.
Капитан потянул за шнур, и морской простор огласился мощным ревом сирены. На судах флотилии рыбаки замахали шляпами.
— Узнали старушку, — довольно улыбнулся в усы капитан.
— Моряк моряка видит издалека, — отозвался помощник.
Жуков, сладко спавший в каюте, услышал сквозь сон рев сирены, открыл глаза и вскочил. В иллюминатор струился яркий солнечный свет. Слышно было, как за бортовой обшивкой булькала вода. Сосед Жукова лежал в постели, но не спал, читал книгу.
— Что, мы уже в пути? — спросил Жуков.
— Два часа, как в открытом море, — ответил сосед. — Подходим к Бронзовой Косе.
— Батюшки мои! Как же это я заспался? — он достал из чемодана полотенце, мыльницу, зубной порошок, щеточку и торопливо вышел из каюты.
В Мариуполь Жуков прибыл ночным поездом. Он мог бы утром выехать в район автобусом, но решил проделать этот путь морем.
«Кстати, повидаю друзей бронзокосцев, а от Косы до районного центра рукой подать», — и Жуков отправился в порт. У причала стоял дряхлый пароходик со знакомой надписью на бортах и спасательных кругах — «Тамань». Жуков поднялся по трапу на палубу, спросил матроса, проверявшего билеты:
— Скажи, голубчик, на «Тамани» хозяином все тот же капитан Лебзяк?
— Так точно.
— А можно сейчас повидать его?
— Капитан как раз отдыхает.
— Хорошо, пускай отдыхает. Повидаемся утром…
Жуков ушел в каюту и, завалившись в постель, мгновенно погрузился в глубокий сон. Он спал так крепко, что не слыхал, как отчалили от пристани. И вот теперь, наскоро умывшись, он, прихрамывая, вышел на палубу. Яркое солнце ударило в глаза, Жуков зажмурился, прикрыл ладонями лицо. Затем повернулся спиной к солнцу, открыл глаза и улыбнулся.
— Море…
Он стоял зачарованный, любуясь легким и плавным полетом чаек, шаловливыми волнами, бежавшими навстречу пароходу; дышал полной грудью и не мог надышаться.
— Море… — повторил он, снимая с головы белую фуражку.
Ветер взъерошил его серебристо-русые волосы, и светлая прядь упала на крутой лоб. Возбужденное лицо и широко открытые голубые глаза светились радостью.
Жуков направился к капитанскому мостику. Он был в хромовых сапогах, темно-синем галифе и светло-серой полувоенного покроя гимнастерке, перехваченной широким кожаным поясом. Лебзяк сразу узнал его по прихрамывающей походке, сошел с мостика и, улыбаясь, протянул навстречу обе руки:
— Андрей Андреевич!..
— Здравствуй, Сергей Васильевич, — Жуков крепко сжал его руки.
— Вот не знал, что на борту «Тамани» такой гость!
— Да я заполночь прибыл на «Тамань». Ты уже отдыхал.
— Надо было разбудить! Экий недогадливый народ! — подосадовал капитан.
— Я попросил матроса не тревожить тебя.
— Напрасно. Мы ведь не видались так давно, — вновь оживился Лебзяк.
— Да, ровно десять лет, — Жуков задумчиво окинул взглядом обрывистый берег, поросший буйной молодой травой.
— Где же ты пропадал все эти годы?
— В Якутии. Партийное поручение выполнял.
— А сейчас, значит, отдыхать в родные края?
— Хватит, два месяца отдыхал, лечился. Я теперь работаю в обкоме партии. Еду вот в Белужье на районную партконференцию. Хотел было остаться в Якутии, да здоровье не позволило. Суровый там климат. Попросил перевести на юг, здесь чувствую себя лучше…
— А контузия все еще дает себя знать?
— С ней, видно, уже не расстанусь. — Он усмехнулся и продолжал: — Хотели было меня в отставку… на пенсию. Но не тут-то было. Руками и ногами, можно сказать, отбивался, а настоял-таки на своем. В наших пороховницах пока еще хватит пороху.
— Да а-а… — улыбнулся капитан. — Старую ленинскую гвардию не так-то легко на пенсию посадить.
Разговаривая с Лебзяком, Жуков время от времени бросал взгляд на носовую часть, где, опершись руками о поручни, стоял высокий молодой человек в новеньком коверкотовом костюме. На ногах его блестели старательно начищенные желтые полуботинки. Парень оторвался от поручней, выпрямился и небрежным движением руки сдвинул на затылок коричневую шляпу. Солнце ярко освещало его немного широкоскулое лицо, прямой с горбинкой нос, темные блестящие глаза, спадающие на лоб смоляные кольца волос, разлет бровей, как крылья ласточки. И жест и внешность молодого человека кого-то напомнили Жукову. Он перебрал в памяти всех своих знакомых.
