Жизнь все громче подавала свой голос, и Асе как-то сразу опротивела мысль о смерти. Опять Асе казалось, что нет конца ее молодости и жизни... А когда далеко-далеко гремела гроза, сердце било в грудь: впереди мерещилось какое-то неописуемое счастье.
С новой силой вспыхнула тоска о море. Теперь Ася думала о нем каждый день. В свободные минуты с удовольствием перечитывала Новикова-Прибоя и Грина. И радостно чувствовала: ничто не может помешать ей доехать до моря. Пусть здесь останется Грузинцев, ее неоткрывшаяся легкая любовь, частица ее жизни, — она поплывет дальше. Ей снились корабли на горизонте и острова с пальмами. Она просыпалась, задыхаясь от радости, и долго лежала, прижимая к груди ладонь, чтобы успокоить расшумевшееся сердце.
Однажды в такую ночь она разбудила сестру и зашептала:
— Славка! Милая! Ведь нам уже пора укладывать рюкзаки. Мы не будем работать второй год. Может, и так примут. Пора уже ехать! Ты понимаешь, что до моря остались последние километры!
О палатку тихонько скреблась ветка, тихонько, будто бабочка крылышками, трещал о нее листок. В темноте палатки тоненько ныл комар. Нежно, лесной поляной пах невидимый букетик. В дырку пробился лунный лучик, уперся в бумажку на земле.
— Я тебе сказала: ни к какому морю я не поеду. Хватит с меня, я слышать о нем не могу, — прошептала Славка.
— У тебя это минутное. Не поддавайся. А то потом будешь волосы на себе рвать, — доказывала Ася. — Ты предаешь мечту. Ты нарушаешь клятву.
— А если я ошиблась? А если я не люблю море, — тайгу люблю. Я хочу быть геологом. Понимаешь ты или нет? Я нашла свое.
— Не ври! Ты хочешь жить около могилы! — воскликнула Ася. — Кому это нужно? Живым, мертвым?
— Не касайся этого!
— Ты безвольная. Раскисла: «Жизнь моя пропащая!» А ведь жизнь-то у тебя еще не начиналась!
— Черт с ней, с этой жизнью. Пусть и не начинается!
— Ты что это, девка, ополоумела? — раздался сонный голос Максимовны. — Ты не дури. Как это язык у тебя повернулся такое брякнуть о жизни? Да ее, милую, сто лет хлебай и все мало, и все вкусно.
Славка молчала. Ася тоже молчала. Она не могла смириться с тем, что теряет своего друга, спутника. Ей казалось, что, если Славка не поедет, она будет несчастной! И Ася переполнялась решимостью вырвать сестру из этой скрытой, озлобленной тоски. «Нет, я тебя из рук не выпущу», — упрямо думала она...
Еще несколько раз спорила с сестрой Ася, но Славка уперлась. Они поссорились.
А вечером пришли грузовики, и Ася написала заявление.
— Я уезжаю, — сказала она Славке, — больше ждать нельзя.
— Поезжай, — раздраженно ответила Славка.
— Остаешься?
— Я уже сказала.
— Знаешь, как это называется? Это удар ножом в спину из-за угла. Я понимаю, что тебе тяжело. Но это не значит, что нужно бросать меня в дороге. Забывать то, чем мы жили. Хорошо. Я поеду, я доеду одна. А ты подумай, за что мы мучили отца с матерью? Болтали на весь город о море! А ты...
Расстроенная Ася понесла заявление Грузинцеву. Она поняла, что Славка доехала раньше ее, нашла свое место и глупо тащить ее за собой.
А Славка уткнулась в спальный мешок и все припомнила. И свою комнату-каюту, в окна которой призывно трубили паровозы, и маму с папой, и как они с Асей встречали и провожали поезда, и как она остригла волосы, и как они через окно убежали в жизнь.
Она вспомнила московский вокзал, кабинет Чугреева, клятву на площади. В памяти прошумела великая дорога, мелькнул Лева Чемизов, тявкающие во тьме лисицы, возникло лицо Анатолия, несущиеся нарты, белый олень с палевыми копытами, припомнился поцелуй в палатке...
Какая широкая река самых неожиданных чувств шумела тогда в ее душе. И главным чувством было изумление от встречи с жизнью. Она, Славка, как тот прозревший слепой, не верила своим глазам, ощупывала жизнь. Все это было милым, трогательным, незабвенным, но таким наивным, детским. А вот серьезное, настоящее подошло к ней только сейчас. Не было в нем тех красок, было оно простым, суровым, не нарядным, но зато настоящим, чему можно отдать жизнь.
Над гольцами пылал раскаленный закат — солнце озаряло половину земного шара, шумящего городами, дорогами, реками.
Низко над лосиным урочищем пролетели красные утки-огори. Малюсенький колокольчик прозвенел в горлышке синицы-лазоревки. Белка уронила шишку. Вот и все, больше ей, Славке, ничего и не нужно.
В открытую дверь заглянул Космач, угрюмо буркнул:
— Грузинцев зовет.
В камералке, кроме Грузинцева, сидели Петрович и Ася. На столе была расстелена геологическая карта, испещренная значками. На ней лежало несколько кусков кварца.
— Что же вы, Ярослава, изменяете сестре? — приветливо спросил Грузинцев. — Вы нас с Петровичем расстроили. Нам дорого ваше море.
— Я приплыла к своему морю. Я собираюсь пойти в геологический, — сказала Славка, присаживаясь на шаткий раскладной стул.
— Вы это твердо решили? — спросил Петрович. Из-за того, что он редко говорил, голос его всегда казался неожиданным.
— Твердо, — ответила Славка.
Ася подошла к двери палатки, смотрела на тайгу, не видя ее.
— Мне понравилось у вас, — звучал голос Славки. — Нет, это не то слово! Я просто поняла: вот настоящее дело. И, кроме него, я ничего не хочу.
Все долго молчали. Наконец Грузинцев посоветовал:
— А вы все-таки съездите. А то будете потом сомневаться, жалеть. Ведь остались последние километры. Пройдите их, выполните до конца свой маршрут, а там, на берегу моря, все и решите.
— Если вся эта ваша история не завершится так, как мы ожидали, нам будет и грустно и обидно, — промолвил Петрович.
Славка не могла понять, что ее взволновало в этих словах, что в них прозвучало особенное.
— А если я захочу вернуться, вы возьмете меня? — спросила она.
— Вот вам моя рука.
Славка от суеты сборов, от всех дорожных вещей, от определенности решения почувствовала прилив силы и бодрости. А у Аси при мысли, что все уже отрезано, что потеряна Славка, что уходит в прошлое Грузинцев — заненастило на сердце. С болью отрывалась она от бивака геологов. «А может, и мне остаться здесь? — подумала она. — Пойти со Славкой в геологический?» Но тут же отбросила эти мысли, как предательские.
Славка сказала: «Все это детство. Подумай-ка сама, туда ли едешь?» Нет, нет! Вечно будет тревожить ее пылинка дальних стран на ноже карманном. Ей хочется увидеть мир, она любит дороги, просторы, она поплывет в южные гавани, с ней произойдут в ее скитаниях сотни событий. Ей нужен мир, и полет на Марс. Но это будет не прогулка фантазерки. Это будет суровая, будничная работа. Она же не девочка — понимает.
Это был прощальный маршрут.
Июльское солнце обрушивало на тайгу потоки света и жары. Разморенная, распаренная тайга вспотела капельками смолы, пахла хвойным настоем. Птицы слетались к бурлящим ручьям. Старый лось с огромными рогами не вылезал из озера, фыркал, жевал кувшинки.
Ася едва успевала за Грузинцевым. Она думала о том, что придет время, и где-то здесь будет поймано ускользающее коренное месторождение. А потом вырастет прииск. Он будет напоминать о геологах, а значит, немножко и о ней, Асе. И так ее удивила эта мысль, что она заговорила об этом с Грузинцевым:
— Знаете, о чем я думала сейчас? Вот я умру, и меня забудут. Ведь так же? Но нас — понимаете? — нас не забудут. Всех вместе не забудут. Наши дела, наши прииски, города, книги, песни не забудут. Пройдет тысяча лет, и нас, только всех нас, будут помнить. У одного человека есть смерть, а у народа ее нет. Давным-давно жили эллины. А мы и сегодня почитаем эллинскую культуру. Значит, смерть не так уж страшна? Нужно только со всеми вместе и думать, и жить, и работать.
Ася говорила и сама удивлялась своим мыслям. Они казались ей новыми, никем еще не открытыми. И сосущая тревога пиявками отваливалась от сердца.
Грузинцев пристально смотрел в глаза Аси, явно не видя ее. Потом он оторвался от каких-то своих мыслей и ласково усмехнулся.
— Должно быть, все проходят через отчаяние, когда впервые столкнутся со смертью. Я тоже открывал для себя эти древние истины. И чувствовал себя Колумбом.
Уже вечерело. Они спускались с сопки. Языки каменных осыпей, нагретые за день, дышали теплом.
— Абай сказал величественные и грустные слова: «Мир — океан, времена, как ветры, гонят волны поколений, сменяющих друг друга». О смерти думают или в юности, или в старости, а для меня ее сейчас нет. Жизнь хороша, и не стоит ее отравлять мыслями о ведьме с косой. Думаю, что еще отмахаю лет сорок.
— Сорок лет! Как это много, — проговорила Ася, — через сорок лет... вы меня и не вспомните.
— За сорок лет встретишь тысячи людей...
Ася как-то странно, вроде бы умоляюще, посмотрела на него, сломила ветку с березы. Грузинцев уловил необычность этого взгляда.
— А вы меня через сорок лет вспомните?
— Я-то вас вспомню, — тихо ответила Ася, покусывая горький листок. — Как же забыть вас? Ведь вы первый и, наверное, последний... геолог в моей жизни.
