как и во многих дехканах, сидела инерция мышления, она и не позволяла ему бесповоротно принять новое слово и то, что стоит за ним, тем более, что оно еще воспринималось как нечто, скрытое в густой пелене тумана. Немалая роль в этом принадлежала слухам и сплетням, что бродили по мазанкам Гамбура, вселяя в сердца страх и сумятицу.
Муллы и приспешники кулаков, баев, затаившихся до поры до времени, всячески раздували эти слухи, используя для подтверждения их любую возможность. С этим Пулат сталкивался чуть ли не на каждом шагу. Надоело ему сидеть без дела, разозлился он и пошел как-то в кишлак, чтобы поговорить с председателем ТОЗа, Товарищества по обработке земли. А в кишлаке кипели страсти. Разделившись на группы, во дворах, а то и просто у чьих-то ворот, люди спорили, доказывали друг другу что-то, сообщали небылицы.
Председателя Наркула-ота он нашел на суфе возле мечети. Высокий кряжистый старик лет шестидесяти сидел под карагачем и что-то пытался доказать молодому парню. Несколько человек сидело рядом, изредка бросая реплики. Увидев Пулата, он встал, сказав парню:
— Вон представитель власти идет, йигит, что непонятно, объяснит.
Пулат поздоровался с людьми. Ответив на приветствие, он произнес:
— Очень кстати пришли, Пулатджан. Прошу. — Он указал место рядом с собой.
— В добром ли вы здравии, ота? — спросил Пулат, присаживаясь.
— Аллах милостив, йигит!
— Милостив! — усмехнулся тот парень. — Тогда почему он засуху послал? Чем я буду кормить жену и сына, если ячмень на корню засох? Опять в долг жить?! Зачем мне такие милости?
— Как ты в толк не возьмешь, Юлдаш, — сказал ему ота, — год змеи, тут даже, прости меня, о, аллах, небо ничего не в силах сделать. Испокон веков так было.
— То год змеи, то скорпиона, — проворчал парень, — нашему брату, бедняку, все они боком выходят. Еле концы с концами сводим, а тут еще какой-то колхоз придумали. Прав Сайдулла-ишан, все наши беды от них…
— От кого? — переспросил Пулат.
— От гяуров и тех, кто в рот им смотрит!
— Ты это брось, — сердито сказал ота, — за такие слова можно и голову потерять!
— Она у него пустая, — сказал кто-то, — так что не велика потеря.
Как бы ни было тяжко на душе, меткое слово всегда приносит облегчение, вызывает улыбку. Шутка развеселила мужчин.
— Обычно пустую кубышку сохраняют, — произнес кто-то, — может, Юлдашу не резон терять свою, а?
— То кубышку, а тут… у него же она дырявая, воду не удержит!
— А где сама вода, — огрызнулся Юлдаш, — в арыке дно звенит, как такыр!
— Аллах милостив, сегодня нет, завтра будет.
— Жди, когда красный снег выпадет.
— Хош, Пулатджан, — обратился к нему ота, — с какими новостями пожаловали к нам?
— Какие новости?! — развел он руками в ответ. — Уеду я домой, пожалуй, вашим дехканам, мне кажется, ничего не надо. Думаю, не сговорились ли они?
— О чем?
— Будут жить завтра или нет?
— Если аллах дал дни, деваться некуда, йигит!
— Тогда почему гамбурцы ведут себя так, точно ни у кого из них нет земли?!
— Нет, — сказал Юлдаш. — Все отдали колхозу, пусть он и думает.
— Ты помолчи, — прикрикнул на него ота, добавив: — Верно, людей охватила паника. Надо кончать этот базар!
— В самом деле, — не унимался Юлдаш, — к чему мне теперь заботиться о земле, раз я ее отдаю колхозу?
— Но пока она твоя, земля?
— Надолго ли? Зачем он, этот колхоз?!
— Вы гляньте на свои руки, — сказал ему Пулат.
— Руки как руки, — сказал тот, вытянув их перед собой и растопырив пальцы.
— Сейчас каждый ваш палец в отдельности, — сказал Пулат, — малосилен, а сожмете их в кулак… Так и люди. Колхоз — это сообща, а не каждый сам по себе.
— В общем все теперь сообща, — проворчал Юлдаш, — уважаемые люди так и говорят: дом, жена, дети…
— Земля, работа — да, — сказал Пулат, — а все остальное — чушь, сплетня. А насчет ваших уважаемых людей… пока никто из них не бывал в колхозе и судить о нем не может!
— Но и вы, тракторист-ака, в нем не были!
— Верно. Но если мы все сейчас будем проявлять нерешительность, то и колхозу…
— Не суждено родиться? — воскликнул Юлдаш.
— Он родится, только с трудностями. Вам бы пора уже знать, что Советская власть ничего на полдороге не оставляет. Раз задумала — сделает.
— Бог в помощь ей, а я подожду, — сказал Юлдаш. — Мне покойный отец, пусть земля ему пухом будет, всегда говорил, чтобы я не торопился с большим делом.
— Уж коли ветер унес верблюда, — усмехнулся ему ота, — то козла ищи в небе. Колхоз от твоего желания не зависит, так что не считай пельмени сырыми, йигит. Хочешь ты или нет, колхоз будет!
— Вы сами-то вступаете в него? — спросил Юлдаш.
— Я первым подал заявление.
— А-а…
— Так что мне, ота, уезжать? — напомнил о себе Пулат, чувствуя, что спор дехкан не скоро закончится.
— Что вы, Пулатджан. Я сегодня же переговорю с людьми!..
Нельзя сказать, чтобы дела шли как прежде, но после разговора с Наркулом-ота они пошли значительно лучше, теперь, по крайней мере, Пулат не бездельничал. И вот однажды, когда он вспахивал наделы недалеко от кишлака, прямо в поле к нему пришел человек. Был он одних примерно с Пулатом лет, только одет в чабанский чекмень, с палкой в руке. Черная борода и пышные усы чуть старили незнакомца, но блеск в глазах выдавал молодость. Лицо его показалось Пулату очень знакомым, но он не мог вспомнить, где, когда и при каких обстоятельствах встречался с ним. Человек остановился на краю поля и стал ждать, когда с ним поравняется трактор. Пулат подъехал к нему, выключил скорость и, сидя за штурвалом, стал разглядывать незнакомца.
— Не узнаешь, палван? — громко спросил тот.
— Хамидбек! — воскликнул Пулат. Он спрыгнул с трактора и пошел к нему.
— По голосу узнал? — произнес тот, стискивая Пулата в своих объятиях.
— Ну. Я, может,
