class="p1">Миша провожает Степана до ворот.
— Придешь? — в темноте тихо спрашивает малыш. — Ты не хочешь, я знаю…
И в голосе слышится такое грустное сожаление, что Степан не удерживает сложного щемящего чувства, наклоняется к замершему мальчугану и шепчет, погладив его по голове:
— Приду, Мишенька! Обязательно приду, хорошо?
— Ладно, — также полушепотом говорит Миша. — До свидания…
Шагая по темной улице к общежитию, Степан с изумлением размышляет о том, как сложны человеческие чувства. Ведь разве мог он знать еще минуты назад, что его так затронет и взволнует беспокойная мальчишеская просьба: придешь ли еще?
«Видно, отцом уже мне пора быть, — с легкой насмешкой подшучивает над собой Степан, втайне убежденный, что в скором же времени постарается увидеть Мишеньку. — Но люди разное могут подумать. Скажут, к матери зачастил парень. Хм…»
Возле дома Лушки Степан замедляет шаги. В окнах горит слабый свет, мелькает на шторе чья-то тень… Что там сейчас происходит? Там, в далеком и недосягаемом сейчас для Степана окружении Лушки… Кто он такой, тот человек? Нет, не верит Степан, что навсегда разошлись дороги с Лушкой, сердцем отказывается понимать это!
А глаза жадно ловят, не мелькнет ли знакомая тень в окне.
Лушка, уперев локти в край стола и зажав ладонями щеки, неотрывно смотрит на Филарета. Она замечает каждое его движение, стараясь запомнить слова из евангелия, которые читает Филарет, но это ей плохо удается. Совсем не о божественном ее беспокойные мысли. Многочасовые чтения священного писания, монотонные даже в устах Филарета, утомляют ее. И Лушка оживает, едва Филарет отрывает глаза от книги, принимаясь за толкование текста. Говорит он интереснее, убедительнее, чем читает. Он решил, вероятно, что живой рассказ отвлечет Лушку, позволит быстрее забыть недавний приход Степана…
Но нет — Лушка все больше думает о Степане. Нехорошо, что так резко обошлась с ним. Откуда они взялись — злые слова? Она просто хотела сказать ему, чтобы не мешал им с Филаретом. И сказать так, чтобы и Филарет услышал и понял: она ценит внимание и время, которое он охотно уделяет ей. А получилось совершенно неожиданно… Да, этого Степан ей не простит.
«Пусть, — усмехается Лушка, близко разглядывая красиво изогнутую бровь на склоненном лице Филарета, подрагивающую в такт словам. — Тем более, с их бригадиром, Андрюшкой Макуриным, мне в ладах теперь не быть. Все равно напоет Степану: такая она да сякая… А Филарет не хуже их, только бы поменьше с евангелием возился. А если он женат? Об этом подумать надо, пока до серьезного не дошло. А видно, что нравлюсь ему…»
Жарко полыхает лицо: Филарет мельком, словно угадав ее тайные мысли, поглядывает на нее.
В комнате только двое. Отец ушел на дежурство, он сторожит склады на шахте. Ребятишки, первые два дня с любопытством слушавшие, что читает папин знакомый Филарет, теперь задерживаются на улице, откровенно избегая скучных, неинтересных бесед, ждущих их вечерами дома.
Звякает ведрами в соседней комнате мать. Лушка знает: сейчас она пойдет за водой. Раньше это делала Лушка, но сейчас мать избегает отрывать дочь от бесед с Филаретом, боясь обидеть гостя. А Лушке так хочется пройтись на озеро, перекинуться парой слов с кем-нибудь из подружек! Может, Любку Пименову встретит? Хотя…
Она вспомнила пименовского квартиранта, и на душе неприятно стало. Любку видеть расхотелось.
— Подождите, я сейчас! — вскочив, бросает Филарету Лушка и выбегает к матери. — Сама я схожу к озеру, делай что-нибудь дома! Сейчас я, скажу только Филарету.
— Ладно уж, как-нибудь… — отмахивается грустная Аграфена. — Перед человеком-то неудобно. Скажет, посидеть спокойно не дают.
— Нет, нет, я пойду! — забирает коромысло Лушка и уходит в комнату, где сидит Филарет.
— Вижу, надо матери помочь, — опередив ее объяснения, просто говорит он. — Закончим вот эту главу, тогда пойдешь… Сейчас вдумайся, когда буду читать, и поймешь ты, сестра моя, что еще в те далекие времена предостерегал Иисус Христос о злонравии тех, кто и сейчас старается быть посредником между богом и людьми. О священнослужителях, в просторечии именуемых попами, пойдет речь. Конец главы двенадцатой евангелия от святого Марка…
И начинает читать медленно, словно не замечая, что Лушка так и стоит с коромыслом в руках посреди комнаты.
— «…И говорил им в учении своем: остерегайтесь книжников, любящих ходить в длинных одеждах и принимать приветствия в народных собраниях, сидеть впереди в синагогах и возлежать на первом месте на пиршествах.
Сии, поядающие домы вдов и напоказ долго молящиеся, примут тягчайшее осуждение…»
— Об этом же говорят и святой Матфей, святой Лука, святой Иоанн, — замечает Филарет, закрывая книгу. — А попы умалчивают от людей сии места священного писания в своих корыстных целях. Поняла, сестра моя? Ну, иди, иди… Потом примемся снова с божьей помощью.
Лушка кротко кивает и, торопливо перебросив коромысло из одной руки в другую, выходит из комнаты. Она уже устала от рассуждений Филарета. Конечно, сам он человек неплохой, от цепкого взгляда его темных глаз Лушкино сердце бьется трепетно, но вот слушать бесконечные чтения нет никаких сил…
За воротами тишина, в пепельной темноте, словно в вязкой вате, глохнут слабо наплывающие откуда-то звуки радио. Лушка беспричинно вздыхает и идет к проулку на озеро. Неожиданно послышавшийся из-за палисадника негромкий разговор, в котором выделяется голос Устиньи Семеновны, заставляет Лушку остановиться.
— А Лушке-то все едино, на кого языком трепать, вот на Андрея и болтнула, — говорит Устинья Семеновна. — Завидки ее, небось, берут, что не с ней, а с нашей Любкой гуляет Андрюшка-то. Ни за что ведь гробит парня, а у него — не сегодня-завтра свадьба. Можно так-то разве?
— Нельзя, конечно, — отвечает мужской голос, и Лушка вздрагивает, узнав: комсорг шахты Вяхирев. Нет, она не боится Вяхирева, ей просто странным кажется появление его у дома в этот поздний час.
«Вынюхивают, — тревожно мелькает в голове Лушки. — Подбираются оттуда, откуда не ждешь — соседей опрашивают. Эта ведьма-то старая чего наговаривает? Сама же заварила кашу, а теперь — масла в огонь подливает? Эх, дура я дура. С кем связалась?..»
Прихватив дужки ведер руками, чтобы не звякали на железных крючьях коромысла, Лушка идет прямо по траве, минуя тропинку, к смутно угадывающейся дороге. У проулка к озеру оглядывается, не выдержав. Но разве что разглядишь в пепельной мгле притихшего вечера? Темно… А где-то рядом разговаривают о ней люди, и их разговор не сулит Лушке ничего хорошего. Интересно, зайдут ли они в дом? Или, узнав, что ее нет дома, не будут ждать?
Но они ждут Лушку. Все трое — Вяхирев, Устинья Семеновна и Вера. Значит, все
