утраты должны чувствовать люди, потерявшие близкого человека.
«Но мы-то ведь никого не похоронили, — внутренне усмехается Андрей. Вспомнив Веру и Вяхирева, на миг стискивает зубы. — Какой позор! В глаза им теперь стыдно будет смотреть… А она, эта старуха, сидит, как ни в чем не бывало. Есть же такие люди: сделают другим неприятность, а считают это обычным делом…»
Где-то в подсознании опять бьются беспокойные и тревожащие мысли о том, что никогда им не понять с Устиньей Семеновной друг друга и лучшее, что можно придумать в создавшемся положении, — уйти с Любашей от этой властной старухи.
«Уйти? Но ведь это же давно решено, — с холодком привычного нервного возбуждения размышляет Андрей, — но до сих пор желание осталось лишь желанием — не более».
Андрей задумчиво помешивает ложкой чай, пока не слышит ровный голос Устиньи Семеновны:
— Прольешь чай-то, размечтался. За столом положено едой заниматься, а помечтать-то и после можно. Чего это вы оба сидите, будто в рот воды набрали?
Любаша действительно тоже молчаливо задумчива. Ею все больше овладевает тревожная мысль: никогда она не будет душевно близка Андрею так, как Вера и Василий, как, может быть, многие другие, постоянно окружающие его на шахте. Видела, как удивительно переменился и ожил он, едва пришла эта девица с секретарем комитета комсомола! Да, он не откажется от своих товарищей и подружек и тогда, когда будет ее мужем.
Она опускает глаза, не слыша, что говорит мать. Мужем… Да, ей все приятнее чувствовать, что где-то впереди ее ждут его горячие ласки; ей хочется, краснея и смущаясь под его смеющимся ласковым взглядом, забыть обо всем на свете — даже о матери… Даже о ней!
Но почему же сейчас пришли в голову грустные, тревожные мысли? Не потому ли, что в таких вот девушках, как Вера, инстинктивно почувствовала Любаша своих вероятных соперниц, опасных тем, что они всегда рядом с Андреем, в чем-то необходимые друг другу, связанные единой шумной комсомольской жизнью…
Любаша застывает, вспомнив трепетное прикосновение Андрея к ее плечам в тот вечер, когда он впервые сказал ей о своей любви… Неужели и с другой — из тех, будущих соперниц, — он будет таким же ласковым?
«Нет, не допущу! — рванулось в груди сердце. — Он всегда только мой! Он уйдет от них, когда мы поженимся…»
Но что-то беспокойное снова вталкивает в ее сознание горькую правду: нет… ты знаешь, что он не бросит той жизни…
«А если любит?!» — ожесточенно противится Любаша, но перед глазами предательски встает образ растерянного Андрея и Веры с Василием, уходящих по двору к воротам.
Резко звякает ложка. Любаша поднимает глаза. Мать отвернулась к печи, а Андрей делает короткий знак: выйдешь после ужина на улицу? Все еще находясь под впечатлением невеселых раздумий, она неопределенно пожимает плечами.
Хмурится Андрей и вскоре, не допив стакан чаю, встает и шагает к двери, коротко пояснив:
— Покурю пойду…
Трудно обмануть Устинью Семеновну. Минуты спустя со спокойной усмешкой говорит Любаше:
— Курить пошел, а папиросы — на тумбочке… Иди отнеси, сама вымою посуду.
Смущенно опускает глаза Любаша, молча берет пачку папирос и спички и выходит на крыльцо.
Во дворе Андрея нет. Она тихо окликает его и, не услышав ответа, идет тропинкой в огороде на берег озера. Знает — там, на самодельной скамейке у изгороди, любит сидеть Андрей один.
Андрей морщится, не найдя в кармане папирос. Он продолжает невесело думать о том, как нехорошо кончается так удачно начавшийся день. А завтра… Что ждет его завтра? Там, в милиции, полным ходом идет расследование дела о гибели Василька… Что покажет следствие?..
Андрей встает и шагает возле скамейки… Поговорить бы с Верой… Может быть, она растолкует Лушке, как это трудно, когда чувствуешь: где-то для тебя готовится несчастье.
Но едва Андрей вспоминает о Вере, в памяти стремительно всплывает сегодняшний вечер. Он, как оплеванный, стоял перед Верой и Вяхиревым. Так унизить его перед друзьями! Что думает о нем сейчас Вера? Эта хорошая, добрая девушка…
Уходить надо с Любой от Устиньи Семеновны немедленно… Немедленно! Только в этом случае может еще он, Андрей, уважать себя, а иначе…
Сегодня Пименова выгнала его друзей, завтра ему запретит задерживаться после работы на шахте, а там, смотришь, и с комсомольского собрания придешь к замку на двери. Ей только дай поблажку! Понятно, чего она добивается. Хочет, чтобы зять ее был этаким безропотным, послушным мужичком-лошадкой.
«Едва ли ей это удастся!» — усмехается Андрей. И тут слышит тихий возглас Любаши. Она подходит, подает ему папиросы. Он шагает к ней и молча обнимает.
— Возьми, — тихо говорит Любаша, на миг забывшая свои сомнения. — Ушел курить без папирос.
— Слушай, Люба, — без всякого перехода обращается к ней Андрей. — Когда же, наконец, наша свадьба? Надоело вечно с оглядками, вот так…
— А ты спроси у мамы, — сразу же отвечает Любаша.
— Ну, да… верно, — произносит Андрей, а про себя думает: «Опять мама… Все решает за нас мама».
— Чем же это все кончится… с Васильком? — помолчав, тихо спрашивает Любаша, — Тебя не вызывали с работы еще? Страшно мне, если… плохое что будет с тобой.
— Не вызывали, — потускневшим голосом отзывается Андрей. — Может, прекратили дело? Что тянуть-то?
— А если нет?
Андрей молчит. И после раздумья вздыхает:
— Все может быть. Завтра сам пойду к следователю, узнаю…
— Сам? Не ходи, Андрей… Может, забыли, а ты снова напомнишь…
Андрей качает головой:
— Нет, забыть не могут… Ну, идем домой? Или еще здесь побудем?
— Лучше — идем, маме надо помочь…
Шагают по огороду оба грустные, утаивая друг от друга охватившую их неясную тревогу.
Леня Кораблев похудел за последние дни. Появление его в бригаде было встречено сдержанно, хотя все ребята уже знали, что в сущности-то он и не дебоширил возле ресторана. Впрочем, и дебош можно было со временем забыть, мало ли что не бывает с человеком, когда он выпивши.
Другое дело — прогул. Из-за этого бригаду уже крепко «проработали» на общешахтном профсоюзном собрании. Шутка ли — сразу два прогульщика в одну смену! И в стенной газете появилась карикатура: бригада Макурина выезжает на-гора в огромной бутылке. И начальник участка теперь не так ласково разговаривал на нарядах с макуринцами.
Словом, честь бригады была задета крепко, и одним из виновников этого явился Кораблев. Ребята, не сговариваясь, в первую смену почти не отвечали на шутки Лени, и это насторожило парня. На второй и третий день история повторилась. И тут Леня не выдержал.
— Слушай, Андрей, — хмуро сказал он, когда бригада, помывшись в бане
