— Вы правы, — вздохнул я. — Не умеем быстро реагировать.
— Что верно, то верно, — нервно проговорил Кофман. — Я видел ваши магазины с их плачевным ассортиментом. Пытаетесь что-то делать, но без толку. Крика о перестройке у вас много, а какие уродливые формы она принимает!
— Вы против перестройки?! — Алан стал заводиться.
— Слышали о кооперативном кафе на Кропоткинской улице? Ах, слышали… А посещали? Впрочем, я мог и не спрашивать: там на три-четыре месяца вперед все места забронированы. Конечно, дельцами. И туристы с Запада рвутся туда. Еще бы: первое капиталистическое заведение в самой Москве! Можно было бы приветствовать это, если бы не одно обстоятельство. Пообедав, мы стали рассчитываться. Представили нам счет на сумму, не меньшую, чем в парижском «Максиме». Различие лишь в том, что там за эту цену мы могли еще и напиться до потери сознания. А у вас за филе скромных размеров, чашечку кофе и зелень с каждого из нас содрали столько, сколько на Западе хватило бы на неделю. Одна редисочка стоит почти треть дневного заработка вашего квалифицированного рабочего. А рядом в магазине на эту сумму можно приобрести девять килограммов редиски. Вот вам и перестройка! Полное извращение смысла кооперации, которая задумана, чтоб облегчить проблему общественного питания. И самое странное: кафе не прогорает. Даже процветает! А на кого оно рассчитано? Миллионеров у вас нет, по крайней мере легальных. Значит, на воров и взяточников. Я интересовался, создаются ли кооперативы, которые решают проблемы дефицита товаров. Оказалось, таких мало. По очень легкому пути пошли: закрывают государственные кафе, рестораны, столовые, бюро услуг, и в этих помещениях открываются кооперативы. Но это же бессмысленно: с одной стороны не растет количество точек, которых и так не хватает, а с другой — цены в них подскакивают втрое-впятеро. А все потому, что нет конкуренции, и у людей нет выбора. Человек хотел бы туда, где цены ниже, а таких кафе нет. Или голодай, или плати за один чебурек дневной заработок. Разрешение на открытие кооперативов дают, не ставя никаких условий. Это из-за некомпетентности. Так хорошие идеи извращаются. Вот и не верю я в вашу перестройку. Никаких перемен, во всяком случае к лучшему, она не даст.
— Неправда, — не согласился Алан. — Жизнь должна улучшиться.
— Я верю не словам, а фактам, — возразил Кофман. — Готов поклясться, что костюм, сорочка, джинсы, кроссовки на вас не советского производства.
— Тут вы, может, и правы — вступил в разговор я. — Но вот что касается судьбы перестройки, то мне с вами трудно согласиться. Получится она! Вы убедитесь в этом.
Экхард недоверчиво покачал головой.
— И знаете почему? — я показал пальцем на себя. — Вот возьмите меня. Я хочу работать по-настоящему, беречь каждую рабочую минуту, лишь бы в конце концов и у нас было все: оборудование, приборы, дороги, автомобили, дома, товары — и все первоклассное, на мировом уровне, не хуже вашего. И этого не только я хочу. Этого все в стране хотят. Надоело завидовать вам, гоняться за импортом. Готовы вкалывать так, чтоб самому радостно было при виде того, что создано своими руками. Поэтому мы и за перестройку, чтоб и начальство встряхнуть, и себя. А если народ — за…
Наивный, я тогда и не предполагал, что пройдет всего два года, и мои соотечественники ринутся в предпринимательство, будут всячески выискивать малейший шанс приобщиться к западному бизнесу. И их не станет смущать, что он порой балансирует на грани беззакония и не стыкуется с нравственными ценностями, впитанными нами с молоком матери. И даже наш товарищ по ансамблю, солист, рожденный для танца, внезапно поддастся общему поветрию и мелодии, выводимые осетинскими гармонью и свирелью, сменит, на зависть многим, на вкрадчивый шелест денежных купюр…
Утомленный бытовыми неурядицами, беготней по магазинам в поисках ставших дефицитом мяса, хлеба, спичек и много еще чего, раздраженный неразберихой, когда неизвестно, кто за что отвечает и к кому обращаться с проблемами, порожденными перестройкой, и я теперь не могу однозначно сказать — предложи мне кто в это противоречивое и нервное время подобный выбор, устоял бы я перед соблазном или нет…
Кофман обернулся к герру Ункеру:
— Я недооценил твоих гостей, дорогой зять. С виду — молоденькие танцоры, я подумал, что они, наверное, о войне и не слыхали. Теперь вижу — пропагандисты! И фразы из «Правды».
— Олег, дядя Экхард, — взмолилась Эльза. — Я устала от этих разговоров. И отказываюсь переводить! Неужели нет других тем? Только и слышу: зло, добро, убийцы, политика…
Кофман встал из-за стола и извинился перед герром Ункером и Эльзой:
— Мне завтра рано вставать, — сказал он. — Я пойду… — Повернувшись к нам, Кофман, не протягивая руки, без слов, резко наклонил голову и пошел к выходу.
— Извините, что так получилось, — сказал герр Ункер, чрезвычайно смущенный тем, что в его доме с нами обошлись непочтительно. — Я думал, что, увидев вас, Экхард станет лояльней относиться к вашей стране. Но… — он беспомощно развел руками: — мои надежды не оправдались. Увы, болезнь у господина Кофмана зашла слишком далеко. Простите меня, старого романтика, что доставил вам одни огорчения…
Было уже за полночь. Герр Ункер, уловив взгляд доулиста, украдкой брошенный на часы, спохватился:
— Я же вам не показал свой дом! Мне очень хочется, чтобы вы обошли наши апартаменты. Подарите мне еще десять минут. О-о, не беспокойтесь, Эльза наверстает их в дороге. Она очень ловко обходит светофоры.
На втором этаже герр Ункер распахнул дверь в небольшую комнату с двуспальной кроватью под балдахином, встроенным шкафом и огромным — во всю стену — зеркалом…
— Спальня, — провозгласил хозяин дома.
— Эльзы?
— Моя, — мрачно уточнил герр Ункер и направился к следующей двери.
Вторая комната была обставлена так же, только не было балдахина.
— Твоя? — спросил Алан Эльзу.
— Для гостей, — коротко ответила она.
— А-а… — протянул Алан и заключил: — Да вы буржуи…
— Найн! — не дожидаясь перевода дочери, поспешно возразил герр Ункер. — Мы не буржуа. Все нажито тяжким трудом и потом отца. И моим, и Эльзиной матери. Она была детским врачом.
Мы обходили одну комнату за другой. Я мучительно размышлял, стараясь понять, для чего герр Ункер затеял смотрины. Только ли для того, чтобы показать любимому дочери, как она живет, или опять есть какой-то тайный умысел?
— Детская, — провозгласил герр Ункер, распахивая еще одну дверь:
— Запоминай, — весело прошептал мне в ухо Алан. — Заранее все обставили. Даже игрушками запаслись. Остается заиметь киндер!
— Йа, йа, киндер! — заулыбался герр Ункер.
Следующей комнатой была ее спальня. Я ожидал какой-нибудь выходки Алана, но, к моему удивлению, он стоял у открытой двери степенно, равнодушным взглядом окинул кровать — тоже широкую, — зеркало, шкафы, трельяж, заставленный флаконами и склянками, пуфик, — и, отвернувшись, зевнул, деликатно прикрыв рот ладонью. Я первым отошел от двери, но глаза мои жадно впитали в себя каждую деталь комнаты, а сердце учащенно забилось…
Герр Ункер водил нас по дому, не постеснялся распахнуть двери и двух сверкающих кафелем ванн, и трех туалетов, все так же коротко провозглашая:
— Ванная… Туалет…
Потом мы спустились на так называемый нулевой этаж с гаражом и бассейном размером два на четыре метра, стены и дно которого выложены черным кафелем.
— Прихоть покойной жены, — пояснил герр Ункер. — Где-то у сильных мира сего она видела бассейн с таким же кафелем. Пришлось и мне раскошеливаться. Правда, тот бассейн был в десять раз больше, но, — он развел руками, — каждому — свое… Теперь, когда меня спрашивают: «У вас есть домашний бассейн?», я, не насилуя совесть, гордо отвечаю: «Да, облицованный черным кафелем…»
— В ФРГ люди делятся на тех, у кого есть дома бассейн, и тех, у кого его нет, — пояснила Эльза.
Автомобилей в гараже оказалось два: тот, на котором я уже ездил, и второй, с разбитым капотом…
— Мы, конечно, можем восстановить его, — сказал герр Ункер. — Но я не позволю дочери сесть за руль машины, лишившей меня любимой женщины… — И небрежно махнул рукой: — Пусть стоит искореженный.
На следующее утро Эльза не приехала. Не появилась она и в обед, и вечером, когда артисты ансамбля стали заполнять автобус, чтоб отправиться на концерт.
— Может быть, мы вчера сделали что-то не так? — высказал предположение Алан.
— Не знаю, — я и сам терялся в догадках.
Место рядом со мной никто не занимал, и каждый входивший в автобус бросал на меня недоуменный взгляд.
Эльза не появилась и на концерте. Я все глаза проглядел, всматриваясь в зал.
— Что-то случилось, — забеспокоился я.
