— Нет, в Мцхета.
— Значит, вы и работаете в Мцхета?
— Как вам сказать… В наше время это может показаться странным… Что поделаешь… Я монашка.
— Монашка?
— Да.
— Разве в Мцхета есть действующий монастырь?
— Конечно.
— Я не знал. Где он расположен?
— Прямо над станцией, по ту сторону железной дороги. Если ехать отсюда, то слева. Он скрыт горами и снизу не виден.
— А в Бориславле вы тоже были монашкой?
— Нет. Я закончила техникум и работала счетоводом в ткацкой артели.
— Что же вас вынудило здесь стать монашкой?
— Я пошла за своей теткой в тыл, за тетей и ее подругами… Они все монашки. В страшных муках добрались до Грузии… Такое перенесли, что лучше не вспоминать. Приехали совсем больные. Как только я немного оправилась, меня постригли в монахини.
— Почему вы согласились?
— Потому что не видела другого выхода. Единственный путь к спасению души я видела в боге… Вам никогда не понять, что я перенесла.
— Конечно, не понять, но представить могу.
— Трудно.
— Знаю, что трудно.
— Если вы не вернетесь к утру, ваши, наверное, будут горевать.
— Наверно… Но дело в том, что я ни завтра, ни послезавтра не собираюсь туда возвращаться.
— А когда вы туда вернетесь?
— Никогда!
— Никогда?
— Никогда!
— Почему?
— Я не могу там жить.
— Но вы же говорили, что видели в боге единственное спасение?
— Я и сейчас так думаю, но для этого монастырь вовсе не обязателен. Кроме того, я не могу подчиниться некоторым христианским догмам. Я их не проверяла в жизни, хотела принять их на веру, но все время чувствовала и сейчас ощущаю по отношению к ним внутреннее сопротивление, и это ранит мне душу.
И что же вы собираетесь делать?
— Наверно, найду какую-нибудь работу. Только не в Мцхета. Там наши отыщут меня и вернут обратно.
— Чайник вскипел! — вполголоса сообщил Лука.
— Прекрасно! Накроем стол и пригласим гостью, посланную нам богом! — улыбнулся Андукапар и быстро покатил свое кресло к буфету.
— Я вам помогу, — встала с места Богдана.
— Да у нас нет ничего такого, чтоб потребовалась ваша помощь.
— Тогда я хотя бы вымою руки, с утра не умывалась.
— Лука, есть вода в умывальнике?
— Есть, я недавно наливал.
Богдана направилась к мраморному умывальнику. Прежде всего она заглянула в зеркало и поправила волосы. Потом взяла обмылок стирального мыла и начала мыть руки. Андукапар и Лука тем временем накрыли стол: три тарелки, три чашки, три ложки и сахарница. Богдана вытерла руки полотенцем и вернулась к столу.
— Мы забыли чай, — сказал Андукапар, взглянув на стол.
Лука принес фарфоровый чайник и разлил заварку по чашкам.
— А ну-ка, загляни в сахарницу, Лука, осталось ли там что-нибудь?
Лука снял с сахарницы крышку и заглянул в нее.
— Три «подушечки».
— Ты видишь, как справедлив бог, — улыбнулся Андукапар и взглянул на Богдану, потом повернулся к Луке. — Мы с тобой ни за что бы не поделили эти три «подушечки». Мы даже могли бы поссориться из-за них, а теперь нас как раз трое.
Лука отставил чайник и задул керосинку. Из керосинки пошел дым, и комната наполнилась едким запахом керосина.
— Какой плохой керосин! — сказал Андукапар.
Все трое принялись за чай. Все трое осторожно откусывали конфету и запивали горячей, ароматной жидкостью.
Эту ночь Андукапар провел у Луки. Когда Андукапар въехал в комнату на своей коляске, тетя Нато проснулась и с перепугу закричала: «Кто там? Что случилось?» Лука и Андукапар успокоили ее и объяснили, в чем дело. Старушка моментально вскочила с кровати, потребовала, чтобы зажгли лампу.
Лампу зажег Лука.
— Вы хоть понимаете, что натворили, — обратилась к ним обоим тетя Нато. — Как можно оставлять в квартире незнакомого человека?! Как будто вы не знаете, какое сейчас страшное время! Брат брату не доверяет, а уж посторонним людям…
Тетя Нато долго говорила о том, какие настали времена и какие бывают доверчивые глупцы. Она вспомнила несколько убедительных примеров, как дурно поступали некоторые бродяги и мошенники в ответ на доверие добрых и наивных людей, но Андукапар твердо стоял на своем. Я предпочитаю, чтобы меня обокрали, заявил он, чем выгонять человека на улицу. «Как знаешь!» — ответила тетя Нато.
Лука подумал, что Андукапар ляжет на тахту в галерее, но он не захотел сходить со своего кресла, только попросил накрыть его одеялом.
Лука поставил лампу на комод. В соседней комнате продолжала ворчать тетя Нато и замолкла только тогда, когда закрыли дверь, во всяком случае, ни Лука, ни Андукапар больше ничего не слышали.
— Будем спать, — сказал Андукапар.
— Сейчас потушу лампу. — Лука подошел к комоду, чтобы погасить лампу.
— Сначала подоткни мне одеяло, а то в спину немного поддувает.
Лука как следует закутал Андукапара и погасил лампу. В темноте он добрался до своей кровати и начал раздеваться. Потом лег в холодную постель и долго ворочался, пока не устроился поудобнее. Он был возбужден и обрадован. Сначала он и сам не знал, чем он так обрадован и возбужден. Но потом в сознании его постепенно прояснилась причина этой радости и возбуждения. Ему не спалось и вдобавок не терпелось поговорить с Андукапаром, но с той стороны не доносилось ни звука, и он не решился будить только что уснувшего друга.
В душе у Луки уже разгоралась искра надежды. Раз Богдана прошла через всю Украину и осталась жива, почему не могла таким же образом спастись его мать? Он не раз слышал от Андукапара, что большинство беженцев на разных видах транспорта, эшелонами двинулись от линии фронта в тыл. Эту надежду Луке хотелось подкрепить беседой с Андукапаром, но тот, к сожалению, спал.
Лука долго метался в постели, очевидно, даже какие-то слова у него вырывались вслух, потому что Андукапар заерзал в своем кресле и спросил:
— Что с тобой, Лука, почему ты не спишь?
— Не знаю, не спится. Я не разбудил тебя?
— Нет, я тоже не сплю. В последнее время что-то со мной происходит. Я чувствую себя виноватым перед тобой, Лука. Помнишь, я тогда запретил тебе думать о Мтварисе! А потом сам стал о ней думать тайком. Теперь мне кажется, что я без спросу ворвался в твой мир и что-то у тебя отнял.
Лука ничего не ответил, потому что не понял, что значит «без спросу ворвался в твой мир и что-то у тебя отнял».
— Она тебе так и сказала, что тело у нее разрывается на четырнадцать частей и каждая часть болит своей, особенной болью?
Лука не сразу понял, о чем спрашивал Андукапар, потом вдруг вспомнил Мтварису.
— Да, так и сказала.
— И эту боль она связывала с луной — луна, мол, тоже распадается на четырнадцать частей.
— Да, она так говорила… хотя не помню, говорила или нет.
— Как странно. Ты знаешь, что это в самом деле связано с лунными фазами. Ведь именно четырнадцать дней проходит от новолуния до полнолуния.
Андукапар замолчал. Он молчал долго, как будто дожидался, что скажет Лука, какое впечатление произвели его слова. Но Лука ничего не сказал, потому что усомнился в словах Андукапара. Его сознание не могло осмыслить, как боли у человека могут быть связаны с луной.
— Я много думал о Мтварисе, так много, что… даже иногда видел ее совсем как живую… Я уверен, что Мтвариса — не настоящее имя, это она сама себя назвала. Знаешь…
— Мтварисы не существует! — прервал Лука эти размышления вслух. Он неожиданно почувствовал раздражение.
— Как это не существует? — поразился Андукапар.
— Я был там недавно.
— Где?
— В сумасшедшем доме.
— Ну и что?
— Нет никакой Мтварисы!
— Может, ты просто не видел ее?
— Нет! Мне сказал сторож — там нет никакой Мтварисы!
— Может, он ошибся? Ты показал ему окно?
— Да, он сказал, что это прачечная.
— Может, он скрыл от тебя?
— Он сказал, что всех знает, потому что уже тридцать лет там работает, но не слышал ни о какой Мтварисе.
— Но ведь ты видел ее собственными глазами?!
— Не знаю.
— Нет, этот человек с ума меня сведет! Ты ведь не мог это все сочинить! Не мог придумать Мтварису!
— Не знаю.
— Что значит «не знаю»?! Ты видел ее наяву?
— Мне кажется, видел.
— Лука, может, ты перепутал окно?
— Может, и перепутал.
— А ну, подумай как следует.
— Нет, не перепутал.
— Подумай хорошенько.
Лука задумался, но вместо Мтварисы увидел тех двоих в серых халатах, неспешно прогуливавшихся в полутемном коридоре. Дай-ка расскажу и про них Андукапару, решил он, но сразу передумал — не стоит. Лука не думал, что новое известие о Мтварисе так взволнует Андукапара. Волнение Андукапара оставалось ему непонятным, и это раздражало его еще больше.
