— Мтварисы не существует! — упрямо повторил Лука.
Андукапар молчал. Вполне возможно, что он просто задремал.
Лука был уверен, что они всю ночь будут говорить о Богдане, ибо ее появление произвело на него сильное впечатление. Сначала он не задумывался над этим, и только теперь его память отметила, как изменился Андукапар с появлением Богданы, как преобразились его голос, улыбка. Руки у него дрожали, несколько раз он даже пролил чай. Старался быть веселым, но у него почему-то не получалось…
Потом Лука ощутил угрызения совести: Маико уже вторую неделю болела, а он ни разу ее не навестил. Даже не знал, что с ней. Завтра же пойду и навещу ее, улыбнулся Лука, довольный тем, что вспомнил Маико. Потом он припомнил, как поцеловал ее на кладбище и как они шли под руку по Сванетскому району. «Когда вырасту, непременно женюсь на ней», — подумал Лука. Это неожиданное решение так удивило его самого, что он чуть не присвистнул. Потом увидел очень ясно, как Маико лежала на своей любимой тахте, устремив глаза в потолок. Знакомое видение вызвало у него блаженную улыбку, и волнующая дрожь пробежала по всему телу. Свой визит к Маико Лука вспоминал часто, и это действовало на него всегда по-разному: иногда волновало, иногда успокаивало, порой угнетало. Сейчас он ощутил дурманящее блаженство.
Утром он проснулся от крика тети Нато. Ничего не понимая, он открыл глаза и огляделся: Андукапара в комнате не было. Тетя Нато истошно кричала. «А вдруг Богдана обокрала Андукапара?» — подумал Лука и тотчас вскочил. Закутавшись в одеяло, он выбежал в другую комнату.
Тетя Нато сидела на тахте, била себя руками по голове и царапала щеки: Андукапар и Богдана удерживали ее, и Лука сразу понял, что Богдана тут ни при чем: какое-то новое несчастье свалилось на них.
Андукапар и Богдана напрасно успокаивали тетю Нато. Упав на тахту, она громко рыдала, и ее худые, слабые плечи жалобно вздрагивали.
— Что случилось? — спросил ошеломленный Лука.
На Луку никто не обратил внимания — ни Андукапар, ни Богдана. Они пытались успокоить тетю Нато и, возможно, даже не слышали вопроса Луки. Но Лука не такой простак, чтобы поверить, будто они его не слышат. Было ясно, что оба не хотели ему отвечать. Закравшееся в душу Луки робкое подозрение теперь взорвалось со страшной силой и потрясло его душу и тело, лишило его на время и слуха, и голоса, и зрения. Потом он пришел в себя, вернулся в свою комнату и, как был — закутанный в одеяло, сел на кровать. «Случилась какая-то беда, — думал Лука, — наверно, с мамой… Из-за отца тетя Нато не стала бы так убиваться… Хотя нет… Тетя Нато теперь…» Он не успел закончить свою мысль, как в комнату вошла Богдана. Она подошла к Луке, погладила его по голове и опустилась перед ним на одно колено.
— Лука, очень дурные вести… Очень печальные… Мы сначала хотели скрыть от тебя, но ты уже большой мальчик… — начала Богдана.
— Мама? — прервал ее Лука.
— Нет! — на короткий вопрос также коротко ответила Богдана и умолкла. Потом поднялась и некоторое время ходила по комнате, скрестив на груди руки.
Плач в соседней комнате прекратился, оттуда больше не доносилось ни звука.
— Лука, извещение очень плохое, но умный человек не должен верить этой бумажке до конца… Знаешь, что я тебе скажу, Лука, я видела своими глазами все, что там происходит, и скажу тебе прямо: нет на свете такой силы или такого средства, чтобы можно было точно измерить несчастья, происходящие в этом аду. Попробуй определить, кто спасся, кто погиб, а кто попал в плен…
Дверь отворил перепуганный Андукапар.
— Богдана, идите сюда, помогите мне! Лука, скорей одевайся и зови соседей. Твоей тете плохо!
Богдана быстро вышла. Лука поспешно оделся и тоже выбежал в другую комнату. Тетя Нато, тяжело дыша, лежала на тахте, и лицо ее было землисто-серым.
Лука моментально поднял на ноги соседей. Тете Нато дали понюхать нашатырный спирт, натерли одеколоном виски. Эмма, сестра Коротышки Рубена, то и дело меняла ей холодные примочки. «Что делать?» — думал растерянный Лука. Он вышел в другую комнату и бесцельно слонялся из угла в угол. Потом он подошел к окну и выглянул на улицу.
Возле железных ворот ветеринарной клиники стояла разбитая кляча, запряженная в фургон. Мимо брел старик. Поглядел на лошадь и пошел дальше. На фургон взлетели два воробья, что-то поклевали и улетели, сели неподалеку на карниз двухэтажного дома. Окна второго этажа изнутри были закрыты ставнями. Возле клячи остановились двое патрульных, долго разглядывали лошадь, один даже похлопал ее по крупу. Кляча не шелохнулась. Потом патрульные ушли. Со двора ветеринарной клиники вышла женщина с полным ведром воды и скрылась за деревянными воротами двухэтажного дома. Прогромыхал по рельсам пустой трамвай.
«Что делать?!» Со двора двухэтажного дома выбежала маленькая девочка с бутылкой в руках. Девочка тоже остановилась возле клячи и долго ее разглядывала. Потом опять побежала, обо что-то споткнулась, уронила бутылку, и осколки рассыпались по мостовой. Бутылка была пустая. Девочка вернулась назад и исчезла за воротами. Низенькая толстая женщина смахнула с тротуара осколки. Рядом с фургоном остановилась карета «скорой помощи». Шофер о чем-то спросил низенькую толстуху. Та пожала плечами и пошла своей дорогой….
«Что делать?!» — снова подумал Лука и отошел от окна. Потом он вдруг вспомнил, что соседи недавно вызывали «скорую помощь». Может, это та самая машина, которую они ждут? Лука снова кинулся к окну и выглянул на улицу. Машины уже не было.
Лука почти бегом пересек комнату, в галерее его остановила Эмма и спросила:
— Ты куда?
— «Скорая» пришла! — ответил Лука.
Когда он выскочил на улицу, «скорая» стояла у ворот.
— Здесь больной? — спросил шофер.
— Да! — ответил Лука, глядя на машину, как на долгожданное спасение. Из машины вылезли две женщины в белых халатах. Вторая с трудом протащила через дверцу большой тяжелый деревянный сундучок.
— Куда идти? — спросила первая.
— Туда… третий этаж, направо.
Женщины в белых халатах вошли во двор. Шофер тотчас улегся на бок и закрыл глаза. Приготовился подремать. Лука хотел было последовать за врачихами, но ноги не подчинялись ему.
Руки и уши замерзли. Руки он засунул в карманы, с ушами ничего поделать не мог. Съежившись от холода, он пошел по улице. Возле ветеринарной клиники фургона уже не было. Разбитую клячу либо взяли на учет, либо махнули на нее рукой как на безнадежную. Мостовую пересек старый чувячник, испуганно озираясь, боясь угодить под колеса. Но ни с одной, ни с другой стороны не было видно ничего, что могло бы ему угрожать. Старик нес свой паек хлеба — четыреста граммов. Поднявшись на тротуар, он так разглядывал хлеб, словно держал в руках невесть какую драгоценность и не мог решить окончательно: покупать или не покупать.
По ту сторону улицы от хлебного магазина тянулся длинный хвост. Кто-то пытался пролезть без очереди, бранясь и толкаясь. В другое время Лука с удовольствием бы остановился поглазеть, но сейчас его совсем не интересовала хлебная очередь, и вдобавок, он ужасно замерз без пальто и без шапки.
С угла Водовозной улицы виднелся знакомый купол церкви, черно-серые косматые тучи висели над самыми крышами, и эта холодная и властная тяжесть давила на город. Лука бегом миновал Водовозную улицу, прошел мимо длинного ряда ларьков и киосков и остановился возле церковного двора. Вымощенный булыжником дворик выглядел так, как будто его только что чисто вымели.
Лука вошел во двор. Обогнул церковь и остановился возле застекленной галереи. Осторожно постучал по стеклу. Никто не отозвался. Он постучал еще раз, теперь уже смелее.
— Кто там? — это был голос Маико.
— Это я, Лука!
— Кто?
— Лука!
— Заходи, Лука, дверь открыта! — пригласила Маико.
Лука толкнул дверь и вошел. Он отодвинул занавеску цвета кизила и заглянул в полутемную комнату. Маико лежала на своей любимой тахте. Она утопала в мягкой постели и подушках, так что ее почти не было видно. Лука шагнул в комнату и остановился.
— Здравствуй, Маико! Как ты себя чувствуешь?
— Сейчас ничего.
— Ты простыла?
— Да, простыла. У меня был грипп.
Лука сделал еще два шага.
— Не подходи близко, — сказала Маико, — я еще не совсем выздоровела.
— У тебя температура?
— Да. Садись.
— Ты одна?
— Да. Мама ушла за хлебом. Садись.
— Как у вас тепло.
— Да, тепло. Почему ты не садишься?
— Не знаю… Я, пожалуй, пойду.
— Ты был сегодня в школе?
— Нет.
— Почему?
— Да так… неохота…
— А я соскучилась… Почти две недели болею.
— Десять дней!
— Да, десять дней.
— Не знаю… Я, если даже двадцать дней не буду ходить в школу, все равно не соскучусь.
