Из последних сил держится Трофимов. Он берет в руки стакан, стоящий около него па трибуне, и держит его, не зная, что с ним делать.
— Налейте в него воды и напейтесь! — кричит кто-то.
Трофимов, зло стукнув стаканом, поставил его на пульт.
— А ну вас всех к…
Он не досказал и ушел с трибуны.
Свердлов встал:
— Я объясню почтенному собранию, что хотел сказать товарищ. У царя, конечно, бумаги хватает, но он экономный человек и все свои свободы вместил в один манифест. Мы еще экономнее и заявляем, что не стоило портить царю и этой единственной бумажки. Народ не дурак, как думает о нем царь. Народ умнее царя и прекрасно чувствует ту правду, о которой вы не дали сказать товарищу, но которую я заставлю вас все-таки выслушать. Коротко, товарищи: царский манифест, вырванный у самодержца восстанием народа, есть ложь и обман…
Объявлявший о собрании хватает колокольчик со стола, неистово звонит, заглушая Свердлова, и кричит охрипшим голосом:
— Закрываю собрание…
Подъезд другого здания в Екатеринбурге.
Свердлов с группой рабочих поднимается по ступенькам на крыльцо здания с пузатыми колонками. Дорогу им загораживает пристав:
— Господа, господа, здесь собрание. Покорнейше прошу не мешать!
— А мы и пришли на собрание, — говорит Свердлов. Пристав пытается не пускать:
— Здесь собрание союза… так сказать, собрание за царя.
— Так и мы за царя, — смеется Свердлов.
— Ну, конечно, за царя! — подтверждает Миронов.
Он одет не по-рабочему, и его интеллигентный вид, очевидно, убеждает пристава, и он обращается к нему:
— Пожалуйте… только прошу пропускать своих.
— Своих, конечно, — соглашается Миронов.
— Иди по одному, — командует пристав.
Все идут один за другим.
Первым прошел Свердлов.
Миронов говорит приставу:
— Свой!
Второй — Трофимов.
— Свой! — говорит Миронов.
— Свой!
— Свой!
Удивление пристава растет вместе с тревогой.
Миронов пропускает весь народ, человек пятьдесят.
Пристав беспокойно просит:
— Без скандалу. Обещайте, господин, без скандалу.
— Никакого скандала не будет, — утешает Миронов и проходит сам.
Свердлов говорит Миронову:
— Здесь выступишь ты и, как условились, за учредительное собрание.
Потом достает из кармана листок с текстом, передает Миронову:
— Попробуй провести и этот текст телеграммы.
Свердлов с товарищами входят в зал собрания.
На возвышении стол. За столом президиум. На стене, за их спиной, во весь рост портрет царя во всем «царском великолепии». В президиуме тузы города: купцы, заводчики, директор гимназии, попечитель округа и гимназический поп.
На трибуну поднимается Миронов.
Председатель собрания, тучный старик с одышкой, звонит в колокольчик, угрожающе жестикулирует и всячески протестует против вторжения новых людей.
В зале шум.
Со скамейки, где устроились рабочие, несутся крики:
— Дайте высказаться приезжему из столицы!
Трофимов встал, кричит:
— Он за царя!
Из задних рядов, где разместилась публика попроще и победнее, раздаются голоса:
— Правильно, правильно!
В передних рядах благообразные юноши, студенты-белоподкладочники, дамы и купцы.
Свердлов гудит басом:
— Просим! Просим! Говорите! Тихо!
Миронов начинает говорить:
— Господа! Царь-батюшка всемилостивейше дал нам свободу: свободу личности, слова и собраний! Но чем мы ответили на манифест государя? Мы пользуемся вот уже второй день величайшим благом свободы, а тому, кто даровал нам это счастье, мы даже не послали благодарности. Это разве достойно любящих сынов? Ведь манифест государя — это первый шаг, мы должны доказать государю, что мы его понимаем и хотим помочь ему всеми нашими силами. Не так ли, господа? И углубить и продолжить его мудрое начинание.
Зал аплодирует.
Свердлов подмигивает одному из рабочих; тот вскакивает, кричит:
— Всеподданнейшую телеграмму!
Миронов вынимает бумажку, которую передал ему Свердлов у входа.
И потому, господа, предлагаю послать государю сегодня же, сейчас же следующую телеграмму: «Государь, повергая к вашим стопам нашу верноподданнейшую благодарность за дарованные нам свободы, мы требуем для закрепления этих свобод немедленного созыва учредительного собрания из народных избранников».
Публика аплодирует.
Крестьянин, который был на собрании у эсеров, неистово аплодирует в задних рядах.
Древняя дама-патронесса вертится во все стороны, спрашивает:
— Что он говорит?
Председатель сбит с толку, он в отчаянии:
— Господа, не то он говорит!.. Не то!.. Тезис не тот!..
Аплодировавший крестьянин кричит, обращаясь к президиуму:
Елки-моталки! Что вы нас путаете? Оратор-то чей? Ваш?
Трофимов и его группа кричат изо всех сил:
— Наш! Наш!
Публика, сбитая с толку, тоже кричит:
— Наш!
Свердлов, довольный, оглядывается, смеется путанице в зале:
— Надо голосовать!
Миронов подхватывает:
— Поднимите руки, господа, все, кто любит государя и кто согласен с моим предложением!
Большинство из присутствующих на собрании подняли руки.
Трофимов и его группа уговаривают поднять руки колеблющихся.
Председатель кричит охрипшим голосом:
— Протестую…
Свердлов со своими друзьями уже у двери. Они быстро уходят.
Председатель устало вытирает лоб платком, хрипит:
— Чертовщина какая-то!
Весь президиум покинул его.
Свердлов со своими товарищами идут по темной улице. Они веселы, возбуждены. Рабочий Сухов говорит с восторгом:
— Были у черносотенцев, а резолюцию провели свою!
Басит, ухмыляясь, Свердлов:
— А как же!
Все возбуждены, веселы, шумливы. Один Трофимов мрачен. Рядом с ним идет Миронов.
— Надо побольше читать, Трофимов! — говорит ему Миронов. — Культуры набираться, знаний… Так ты далеко не уйдешь… Я тебе уже предлагал заниматься со мной…
Трофимов еще ниже поник головой:
— Я сам понимаю, что туговато у меня идет наука!..
Свердлов замечает, что Трофимов совсем упал духом, берет его за локоть. Ласково и серьезно говорит:
— Жизнь — сложная штука, и не легко найти человеку свое место в ней, потому так много и разочарований. Нужна изрядная энергия, чтобы отыскать это место. Но это не должно тебя пугать, Трофимов!
Трофимов поднимает голову, взволнованно и благодарно смотрит на Якова Михайловича.
Их догоняет крестьянин. Он с восхищением смотрит на Свердлова:
— Как от заутрени вышел, почитай, на шести собраниях побывал… и всюду вы, сынки!
Все рассмеялись.
— А к какой же партии, сынки, окончательно приткнемся? — спрашивает он.
— Может, свою организуем? — лукаво предлагает Свердлов.
— Не подымем… Елки-моталки… Маловато… Позвать бы еще кого…
— Позовем, — улыбается Свердлов.
— А он у нас за организатора будет? — уже повеселев, лукаво поддразнивает Трофимов.
Свердлов улыбается Трофимову:
— А что ты думаешь? Все может быть.
Паровозное депо. Много рабочих, подростков, женщин.
Крестьянин говорит Трофимову, одобрительно оглядывая толпу:
— Теперь подымем, елки-моталки!
Овацией встречают рабочие Свердлова, поднимающегося на импровизированную трибуну.
Свердлов горячо говорит:
— Надо понять, товарищи, что свобода нужна только нам! О какой свободе могут мечтать капиталисты, когда всё в их руках, всё, вплоть до наших жизней, которыми они распоряжаются, как хотят. Мы же та армия, которую без счета кладут на полях маньчжурских за свои доходы капиталисты, но мы должны стать той армией, которая теперь повернет свои штыки и скажет им: «Довольно, хватит!» Но армия без оружия — не армия, а толпа, которую они расстреляют. И армия без нашего рабочего командования — это тоже не армия народа, поэтому, товарищи, к оружию!
И как бы в ответ на призыв Свердлова — ряд поднятых на прицел револьверов.
Команда:
— Пли!
Щелкнули курки.
Полянка в бору; группа в десять человек молодых рабочих-дружинников учится стрелять залпами. Среди них в строю — Свердлов.
Другая шеренга обучается военной ходьбе, третья — ружейным приемам. В стороне индивидуальная стрельба по мишени.
Командир первой шеренги скомандовал:
— Отделение!
Все снова подняли револьверы на прицел.
— Пли!
Они спустили курки. Командир недоволен:
— Нет, это не залп, ребятки. Залп должен быть как один. Притом не забывать о прицеле. Еще раз. Прицел по елочке! — командует он. — Зря не спускать курок у оружия — это пусть солдаты в царской армии делают, а революционеру-боевику без цели стрелять не годится. Отделение!
