Костя поскорее пошел прочь. А на другой день, идя из театра, он специально сделал крюк и подошел к этому дому. Теперь дверь была закрыта и на ней висела белая дощечка:
Доктор ЯЩЕНКО
кожные и венерические…
Прием от
Костя спрыгнул на мостовую и заглянул в окно, но увидел только кремовые ажурные занавески и сквозь них золотистый свет. Верхнее же окно возле балкончика, сплошь заставленное и обвешанное цветочными горшками, светилось спокойным белым огнем, и в нем кто-то быстро ходил, все время мелькала быстрая и длинная тень. Больше Костя к этому дому не ходил, и только вот сейчас его озарило: позвонить, зайти в переднюю и как уж там выйдет — неизвестно, но утащить горшок с цветами. Он чувствовал такой подъем, что верил: цветы у него обязательно будут — он возьмет их приступом.
Отворила ему старуха в совиных черных очках и с метелочкой из розовых перьев в руке.
Костя сказал, что ему надо доктора. Старушка посмотрела на него и что-то подумала.
— Так они сейчас не принимают, — сказала она. — Вы из университета или как?
Костя взволнованно и твердо повторил, что он очень, очень просит принять его. Это совершенно необходимо. Он говорил и дрожал. Старушка поколебалась, постояла немного и вдруг быстро сказала:
— Ну, подождите — пойду скажу, — и вышла.
Костя огляделся. Цветов было по-прежнему много: стояли белые корзины с ландышами, красные и желтые тюльпаны в отдельных крошечных горшочках, огромные роскошные и грубые ирисы, потом розы, лилии — бери любое и беги. Он схватил горшок с пунцовыми розами, прижал к себе, сделал несколько шагов к выходу и вдруг остановился и поставил цветы на пол. Надо, чтоб правая рука была свободна, а то как же откроешь английский замок? Он подхватил горшок левой, но тут послышались быстрые шаги и вошел очень высокий, худощавый человек с длинным, чисто выбритым лицом и в черной круглой шапочке. Его щеки прорезывали жесткие прямые складки. Сзади, обхватив его за колено, шел крохотный мальчик в матроске.
Костя быстро поставил розы.
— Здравствуйте, — кивнул мужчина. — Подожди, Котик, не шали. Вы к доктору? Ее сейчас нет дома. Так что, если вы…
— Нет, нет, — испугался Костя и сразу понял, почему так странно глядела на него старушка в очках, — я совсем не затем! Что вы!
— Тогда вы, может, объясните, в чем дело? — спросил мужчина. — Да вы присаживайтесь, пожалуйста!
Голос был резкий, очень ясный, хотя и негромкий. Костя стоял в замешательстве. Собственно говоря, ничего не изменилось, — тот ли, этот ли, какая разница, но, как всегда бывает при неожиданных неудачах, ему казалось, что если бы сейчас вышел тот старикан в туфлях, прищурился и сказал бы: «Ах, значит, вы, молодой человек, все-таки ко мне?» — все пошло бы совершенно по-иному.
— Вы из университета? — спросил высокий.
И Костя вдруг бухнул:
— Нет, я из театра!
Хозяин удивленно посмотрел на него.
— То есть из анатомического театра?
— Нет, из Академического. Ну из Республиканского.
Улыбка высокого стала совсем недоумевающей.
— Но вы садитесь, пожалуйста. Так чем же все-таки мы вам можем служить? Я вот профессор математики, жена моя — венеролог, это же к театру… — Он пожал плечами и стал гладить мальчика по волосам («Сейчас, милый, сейчас»).
«Попал! — подумал Костя. — Вот это попал!» — И вдруг отчетливо сказал:
— Наш творческий коллектив просит вас обоих принять участие в чествовании заслуженной артистки республики — нашей премьерши… — Фамилию он не назвал.
Профессор удивленно пожал плечами.
— Спасибо, но какое отношение имеет венеролог к вашей премьерше? Я, конечно, передам жене, — поспешно добавил он.
Тогда Костя вытащил из бокового кармана бумажник, вынул из него пачку блестящих фотографий Нины и молча протянул профессору.
— Да нет, что такое? Зачем? — слегка поморщился профессор, но фото взял, взглянул и быстро посмотрел на Костю, но тот молчал и рылся в бумажнике. И вдруг лицо профессора осветилось улыбкой, а глаза пояснели.
— Гляди-ка, Ванечка, — сказал профессор ласково, — какая красивая тетя! Ах, какая она красивая. И эта! И эта! Это все одна и та же, только платья разные! — Он целую минуту рассматривал поясной портрет Нины, потом протянул фотографию Косте и убежденно и мягко сказал:
— Очень, очень красивая женщина. — Он снял мальчика с колен. — Котик, позови-ка скорее маму. Да, но чем же мы все-таки можем вам служить?
Костя положил фото на стол.
— А это вам лично от юбилярши. Нам сказали, что у вас лучшие розы в республике.
И тут профессор улыбнулся по-настоящему — не одними только высокомерными губами, а всем лицом, так что даже твердые, прямые линии по бокам щек, похожие на складки хитона на старых фресках, стали милыми и простыми.
— Это откуда же у вас такие сведения? — спросил он ласково и с хитрейшей улыбкой.
Голова Кости работала на 120 лошадиных сил. Он все вспомнил, все связал.
— Мы были в ботаническом саду, — сказал он деловито, — и оттуда нас послали к вам. Сказали: «Только у него. Если он вам даст».
— Да, конечно, пошлют ко мне! — торжественно воскликнул профессор. — Ну как же! У них же там одни георгины и шиповники! Разве это розы? Это же шиповники! А вы видели у меня махровый сорт «Звезда Версаля»? Ну как же, в газетах писали — профессор Граве прислал мне из Венсеннского ботанического сада. — И глаза у профессора уже поголубели так, что он сразу стал похож на того старика в шлепанцах и чесуче. — Так какой сорт вы хотели бы поднести? Я бы вам, например, рекомендовал махровые сорта. Замужней женщине, актрисе полагается подносить только красные и черные розы.
— Да она не замужем! — пылко воскликнул Костя.
Профессор тонко улыбнулся.
— Голубчик, не в этом дело, — цветы имеют свою символику и назначение. Так, например, девушкам подносят ландыши и лилии.
— Так она и есть девушка! — вспыхнул Костя.
— Как то есть девушка? Она же актриса! — Профессор дико посмотрел на Костю, хотел что-то спросить, но сейчас же схватил со стола фотографии и стал их рассматривать. — Ах, значит, она вас и прислала ко мне? Ну, добре! Тогда что же нам подобрать, ландыши или… — Он на минуту задумался. — Вот! — сказал он очень твердо. — Порекомендую вам лилии. У меня сейчас есть изумительные высокогорные ливанские сорта. Помните, может быть, что говорится в Библии о лилиях Сарона? Ну вот этот сорт у меня как раз и есть. Идемте-ка! — И он потащил Костю за собой по лестнице.
Питомник — или оранжерея — был сплошь заставлен лилиями — не было видно ни пола, ни потолка, ни полок, ни столов, одни листья, стебли и высокие узкие цветы с толстыми грубоватыми ярко-желтыми тычинками, — только потом он стал различать ящики, горшки, корзины. Лилии были изумительны. Изумительна была их стройность, простота и слаженность. Изумительна была белизна, такая полная и яркая, что от нее не хотелось оторваться, — такого цвета бывают лебеди, одежда святых на картинах, старинные статуи.
В комнате было жарко и сыро. На стене висел большой термометр с красными и синими делениями и над ним какой-то круглый предмет, похожий и на часы и на барометр. Вовсю светила большая круглая лампа.
— Ну вот, — радушно пригласил профессор, — выбирайте, а я… — И он быстро вышел.
Костя стал выбирать и вдруг увидел, что не все лилии одинаковы: их полная и чистая белизна имела несколько оттенков — тут была и чуть заметная просинь, и блеск и переливчатость авиационного шелка, и желтизна старого мрамора.
Профессор вернулся с высокой полной дамой в коверкотовом костюме, той самой, что вырвала когда-то пальму из рук смешного старика.
— Здравствуйте, — улыбнулась дама, — Клавдия Николаевна. — Они пожали друг другу руки. — Мы с мужем очень рады, что можем быть вам полезны. Я несколько раз видела вашу юбиляршу.
— А ну, молодой человек, скажите, сколько ей лет? — лукаво спросил профессор, смотря на жену.
— Двадцать два! — ответил Костя.
— Вот — двадцать два! — подтвердил профессор сияя.
— И заслуженная? — слегка удивилась его жена. — Она действительно показалась мне очень молодой, но… дай-ка! — Она долго рассматривала карточку и наконец сказала: — Очень славное лицо!
— Правда, славное очень? — обрадовался профессор.
— Правда! Но молодой человек, может быть, торопится на торжество, а ты задерживаешь его! Так что ты хочешь ему дать — розы, лилии?
— Ну конечно лилии! И не «Славу Бурбонов», а что-нибудь из высокогорных ливанских сортов — ну, например, «Царица Савская». Вот, пожалуйста, выбирайте. Нельзя только, — он поискал глазами, — вот этот куст нельзя — он один у меня, — и вот этот, а все остальное — и этот, и этот — пожалуйста!
