Управление торгового совещания Кион.
Казармы 17-го полка.
Телеграф.
Миновав решетки китайского парка, за которыми видны искусственные гроты и карликовые скалы, улица приводит к домику с черепичными крышами и веселыми хризантемами у входа. Скрытый кустами алоэ, в маленькой будке, всегда стоит здесь японец-часовой, отбирая пропуска.
Здесь надпись:
«ОСОБАЯ ВЫСШАЯ СЕКЦИЯ»
За бронзовыми решетками, в окнах, всегда слышен приглушенный слабый разговор.
— Как ваше имя? — мог бы услыхать прохожий.
— Введите такого-то.
— Увидите такого-то.
— Как ваше имя?
Но прохожие обыкновенно не останавливаются под этими окнами.
— Что едите вы теперь в своих бандах? — говорит кто-то.
— Мы едим в нашей армии сушеное просо и чеснок, — отвечает кто-то.
— Разве в бандах у вас нет другой провизии?
— В нашей армии…
— Я сказал — в бандах.
— Нет, сударь. Вы загородили все дороги. Ни в нашу армию, ни в наши селения уже три месяца ничего не доходит.
— Следовательно, у вас патронов нет?
— Сударь, я этого не знаю. Сегодня утром раздавались патроны каждому.
— Не лги! Прикажу тебя бить. Отчего ваши грабители нынче мало стреляли, если у них было достаточно патронов?
— Должно быть, им не следовало стрелять.
— Как?! Стало быть, ты, человек, плут?..
— Нет, сударь.
— А есть хочешь?
— Очень, сударь, хочу.
— Сколько тебе лет?
— Будет двадцать.
— Нет, тебе никогда не будет двадцать…
Среди реклам фирм и предприятий, золотыми иероглифами выведенных на транспарантах в главной улице Кион-Сана, встречается мало корейских имен. Здесь первенствуют японцы. Здесь:
«Тоа, табачная компания».
«Шигеморское лесное товарищество».
Уполномоченный правительственной «Тойо Кайсоку Кабусики Кайся», в руках которой находится колонизационно-переселенческое дело в Корее.
Контора Чосен-Банка.
Мей-шинская женская гимназия дочерей промышленников.
В актовом зале Мей-шинской женской гимназии по вечерам, когда само помещение пусто и проветрено от присутствия в нем детей, происходят гастроли приехавшего из Манилы «театра-кабаре». Огромный рекламный транспарант, выставленный у решетчатых ворот, извещает об этом.
На плакате четыре белобрысые, скуластые, красноносые бабы, из породы филиппинских американок, хором поют под банджо. Слова, в виде дыма из иероглифов, нарисованы возле их ртов:
Кто вступить желает в брак —
Пусть пойдет к невесте
И проверит раньше так:
Все ль у ней на месте…
При этом они отхлопывают туфлями чечетку.
По мере приближения к базару улицы сжимаются, пригибаются к земле, пестреют, вывески меняют язык. Появляются ремесленные ряды, торговые пассажи, бумажные фонари с горящими днем свечами, мануфактурные лавочки и конфекционы, чайные дома, книжные киоски, где продается «Сыщик Мото» и «Убийца двенадцати жен».
Наскоро сколоченные золоченые храмы с загнутыми углами крыш.
Здесь японское лицо — редкость. На перекрестках слоняются портовые женщины-грузчицы с седлами на спине. Рабочие, на руках которых нарисован большой иероглиф, обозначающий хозяина, подмигивая, зовут их к себе. Они сидят у жаровен, поедая комья вареного риса, завернутого в листья.
Брань. Поссорились крючники.
Направо и налево каменными лесенками переулки сбегают в порт.
«Осторожно! Провод».
«В сухой док вход по пропускам владельца».
У склада стоят часовые.
На Второй портовой улице живут нищие, торговцы, морской травой, живодеры, собирающие кошек, бродяги, к весне нанимающиеся на краболовные суда, женщины, дети, взрослые, китайцы, японцы, корейцы.
Китайцы все холосты. Они — кули. За спиной у них висит веревочная рогулька. Они копят деньги, чтобы уехать на родину.
Корейцы — народ семейный, каждый живет отдельным домиком. Вот дом одного из них, — он сделан из двух ящиков от содовых галет… Они живут в Кион-Сане постоянно, поэтому их состояние духа всегда ровно, они всегда работают, крошечными шагами двигаясь к сытости, пока смерть их не застанет на четверти пути.
Японцы с этой улицы, так же как китайцы, — пришлый народ, но у них цель — остаться здесь, накопить денег, открыть лавочку или кабак. В этом им помогает правительство, поставившее целью заменить местное население новым — благонадежным, благонравным, благодарным.
Пахнет рыбой. На холме стоят зыбкие серые дома. Высокие деревянные дымоотводы, дощатые стены, море. Хлопая по ветру, на углу последнего дома висит плакат кабаре: «Кто вступить желает в брак — пусть пойдет к невесте и проверит раньше так: все ль у ней на месте…»
Нос пощупает вперед,
Уши, зубы, глазки,
Языком раз пять лизнет,—
Может, рыло в краске.
(Джулиус Боттом)
Глава седьмая
РУКИ И ГЛАЗА ЯПОНИИ
Маленький, аккуратный и грустный человечек сидел в штабе над разработкой плана операций в Кентаи. Перед ним лежали подшитые в папку листы агентурных сводок. Они были записаны на длинных листах мелким и старательным почерком военного информатора. Листы были размечены шифровыми слогами, обозначавшими подразделения революционного движения в корейских деревнях.
Звали его капитан Момосе. Он сидел в Корее восьмой год, ожидая движения по службе. Сейчас его занимала кентайская проблема. Разложив перед собой сводки, он задумался, как над костями игры в мадзьян. Полковник Идэ, начальник третьего сектора, сегодня перед началом работы завел с ним странный разговор.
— У вас болят зубы, капитан? — спрашивал он. — Это потому, что вы ревностный службист. Удачливый человек не знает зубной боли.
— Я пробовал сегодня шалфей, господин полковник.
— Шалфей не поможет там, где не хватает фантазии, Момосе. Не нужно такого усердия, Момосе. Вы никогда не опаздываете на службу. Я хотел бы, чтобы вы хоть раз опоздали. Обещайте это, капитан.
— Извините, я не постигаю этого, господин полковник.
— Лишнее доказательство. Меньше усердия! Меньше взгляда черепахи. Больше взгляда коршуна. Вы сидите над разработкой Кентаи несколько лет, и я не вижу в стране никаких перемен. К чему привела ваша усидчивая работа? Посажена в тюрьму сотня смутьянов? Отрублена сотня корейских голов? Это ли цель?
— Извините, я не постигаю этого, господин полковник.
— Вглядитесь, я не могу предугадать хода ваших мыслей, но я знаю — Высшая секция не ждет от нас с вами копания в деревенском навозе; она ждет от нас смелых обобщений. Подумайте над сводками, господин капитан.
«Чего же он хочет, в конце концов?»
Хмуро и задумчиво вглядывался капитан в эти бумаги, говорившие о беспрерывной и кропотливой работе Высшей секции в городах, в селениях, в армии, в глухих корейских деревнях. «Все какой-то вздор!»
«Над этим материалом можно провести еще восемь лет, и ни одна душа в Токио о тебе не узнает. Твои подробные сводки послужат материалом для двух страниц губернских сводок, а вся губернская сводка одной строчкой войдет в доклад министру. Ты ничем ровно не выделишься из десятков таких же, как ты, военных информаторов при штабах, бригадах, дивизиях, городских полицейских управах, губернских особых секциях».
Ни одной значительной сводки:
«Дело № 1. Отказ мужика платить налог…
Дело № 8. Следствие о пьяном, мочившемся на памятник Масасигэ Кукеноги…
Дело № 42. Отправка двух карательных рот в деревню Хончан… выгнанный землемер, выделявший клин для передачи японской мельницы Эги…
Дело № 50. Отказ мужика платить налог…
Дело № 200. Просьба о возмещении убытков шорника Харагучи… Случайное сожжение его дома вместе с домами бунтовщиков…
Дело № 1000. Отказ мужика платить налог…
Дело № 1027. Наблюдение за корейцами, приезжающими для бесед с кионсанским философом господином Xо Дзян Хак…
Дело № 2000. Нападение на деревенского стража…
Дело № 3000. Отказ мужика платить налог…»
Прочтя эти сводки, можно подумать, что Кентаи живет мирной жизнью глубокого тыла. Эти деревенские стычки ничего не значат. Где только не волнуются мужики, пока их не накормят хорошенько перцем?
Но между тем в Кентаи совершенно не спокойно. В его существовании есть какой-то порок, невидимый обыкновенному зрению. Крестьяне, населяющие Кентаи, с давних времен нищи, тихи и забиты. Как же объяснить, что среди кентайских крестьян такое распространение нашли революционные идеи, привезенные из Китая? За последние годы здесь появилось до двадцати партизанских отрядов, действующих против японских властей. «Красный зипун» — называют они себя, «Красные пики», «Ночные усы» и многими другими названиями. Сейчас от военного министерства имеются секретные распоряжения — «немедленно ликвидировать».
