До сих пор капитан Момосе, посылая докладные записки, честно старался найти в каждом случае движущие причины событий.
«Особо секретно, — шифровал он. — Двадцать пятого января помещик Абэ объявил гаоляновый клин, до сих пор распахиваемый селением Тхаду, принадлежащим ему, в чем был поддержан властями. Собравшаяся у дома г. Абэ толпа криками изъявляла возмутительное недовольство, потрясая даже власть императора и Японии, в результате чего была вызвана 7-я рота Камегурского пехотного полка…»
В другой бумаге так:
«В ответ на требование инспектора уплатить вновь учрежденный оросительно-канавный сбор староста заявил о своем отказе, в результате чего было опечатано восемнадцать туземных домов со всей утварью и домашним скотом, после чего вновь шайка неизвестных злоумышленников сделала покушение на инспектора г. Сугэ и его понятых…»
Еще так:
«Настоящим доношу о причинах бунта, последовавшего 2 сего апреля. По распоряжению г. Саседа, председателя провинциального совета, в сельские управы высланы карты с указанием земель, отчуждаемых у корейских обществ в пользу колонизационного фонда, в ответ на что…»
«Сообщаю вам, господин начальник сектора, что мною предпринята с августа сего года мера, последствия которой, я чаю, должны быть благодетельными — ввиду того что кионсанские базары представляют собой источники заразы неблагомыслия и преступности, мною были в числе секретных агентов расставлены в местах особого скопления корейцы-скорописцы, ведшие учет всем разговорам рынка, каковые записи в количестве шестисот двадцати пяти листов вам препровождаю, с буквальным пословным их переводом.
Лист первый.
День сегодня холодный — одежды больше надевай… Эта вещь цена сколько?… Двадцать кеш… Пожалуйста, купи мне этот шар… Все вещи цена дорогая — купить достать возможно нет… Я иду после дом хорошенько посмотри… Сорок кеш… Это у тебя чеснок плохой… У вас, госпожа, капусту и репу и чеснок земля родит, а у нас на севере картофель и гречиху родит… В жестянку хорошей водки налей согрей… Почем продаешь бобы?.. Как будешь покупать — оптом ли, по мерке или поштучно?.. Поштучно… Господина городового позови, твои весы с обвесом… Мне господин городовой не указ… Его в телеге везти, на железную цепь посадить, господин городовой!.. Ты зачем кричал?.. Я не кричал… Ты зачем кричал?.. Я не кричал… Ты зачем кричал?.. Эй, люди, дай кто-нибудь тряпку!.. Сорок кеш… Почем продаешь бобы?.. Как будешь покупать? Оптом или поштучно?.. Поштучно… Сорок кеш… Это у тебя чеснок плохой…»
Однако все сводки, донесения и предприятия капитана Момосе не обращали на себя никакого внимания господ начальства. Капитан Момосе чувствовал себя совершенно больным. «В чем же тайна служебных успехов?» — судорожно задумывался он и не мог догадаться.
— Вы звонили, господин капитан?
— Перепечатай эти бумаги и подшей к папке.
Дело о возмутительной пропаганде в доме корейца Хан, во время новогодних игр в Почту поэтов прочитавшего стихи, могущие ниспровергнуть государственный строй:
Тыквообразное
Небо родины моей
Хочет уничтожить,
Хочет уничтожить нас
Градом, ветром и дождем.
(Кореец Хан)
Прогуливаясь по незнакомому городу, Аратоки не заглядывал на окраину. Он два раза прошелся по главной улице. Потом заглянул в кафе. Выпил слабого красного вина с мухой на этикетке. Опять прошелся по улице и вернулся к себе в гостиницу. По предписанию он должен был явиться к своему начальнику ровно в 16 часов на аэродром. Оставалось еще четыре часа.
Аратоки скучал. В городе никто не знал его. Японцев было много: все зажиточные купцы, агенты фирм и военные. Здесь Аратоки мог бы занять первое положение повсюду. Офицер… Летчик… Из столицы…
Даже хозяин гостиницы, прочтя в книге приезжих: «Место прибытия — город Токио», не знал, как лучше принять его. Он говорил с Аратоки, прибавляя к каждой фразе: «по моему глупому разумению» и «я глупо думаю, что так».
— А кто тут есть наиболее почтенный из жителей города? — спрашивал Аратоки.
— Я так глупо думаю: здесь только два стоящих дома и еще есть Сен Ок Хион, владелец завода, — ремонт судов. Кореец, но в доме, сударь, бывают старшие офицеры гарнизона. Сен Аги, дочка, в прошлом месяце вернулась из Нагасаки. Высший женский колледж.
— Красивая ли, хозяин-сан?
— Лилия, летчик-сударь!
— Как же с ними познакомиться?
— Я глупо думаю, что нанести визит господину Сен, сударь.
Так и поступил Аратоки.
Господин Сен Ок Хион жил в двухэтажном особняке.
Аратоки был принят в первом от вестибюля зале. Здесь не было никакой мебели — были подушки и валики для гостей, разбросанные по полу. В углу сосновый красный столик в четверть метра высотой. Иллюстрированные журналы. Здесь был деловой приемный зал. Личные гости семьи господина Сена проходили обычно в гостиные, расположенные в глубине дома.
За тонкими планочными стенками начались движение и беготня. Стенка раздвинулась. Вышел низкорослый кореец в белой шелковой кофте, в вышитых шароварах. В левой руке он держал визитную карточку Аратоки.
Он сказал очень сладко, управляя голосом ровно настолько, чтобы не кричать на японского офицера:
— Извините, скажите господину генералу, что я каждый месяц даю пожертвования «Любвеобильному обществу». За эту неделю я дал четыреста иен жертвам землетрясения, военным вдовам и Дому моряков. Ко мне каждый день присылают младших офицеров.
— Я явился к вам без всяких распоряжений, господин Сен.
— Извините, я думаю так, что распоряжаться мною не может никто, кроме императорской власти.
— Вы ошибаетесь, господин Сен.
— Я всегда ошибаюсь с моим глупым разумом…
— Я явился по желанию…
— Меня никогда не спросят о моем желании. Я не даю больше ни копейки ни на землетрясения, ни на водотрясения, ни на неботрясения. Извините, прошу передать.
— Я, извините, не сборщик, господин, извините, Сен.
— Кто же вы?
Получилось неловко. Корейский негоциант проявлял удивительную грубость. «Может быть, зарубить его на месте? Глупо, нет повода для гнева. За глупость дело может обернуться высылкой. Разжалованием в солдаты».
Аратоки забормотал извинения. Он, собственно, незнаком, но прибыл на жительство и на службу в город Кион-Сан… Услыхал о господине Сене еще в Фузане… Наиболее выдающийся гражданин…
— Сочту за честь, господин капитан, — еще более вежливо сказал хозяин.
— Не будучи ни с кем знаком, решил направиться к вам…
— Если смею вам советовать, — в чужом городе приятно посещать кинематограф, господин капитан. Там можно найти самое лучшее общество.
(«Он несомненно издевается!»)
— Ваш начальник, командир воздушного гарнизона, бывает у меня запросто. Не знакомы еще с ним? У меня бывает и подполковник Садзанами. Мы очень одобряем кинематографы, господин.
— До свидания, господин Сен, прощайте.
— Прощайте.
— Прощайте.
Аратоки поклонился. Поклонился и хозяин, Аратоки еще поклонился. Хозяин еще поклонился, Потом оба быстро закланялись друг другу, вежливо присасывая воздух.
— Прощайте, благодарю вас, господин Сен.
— Прощайте. Ходите в кинематографы. Благодарю вас, господин Аратоки.
— Прощайте!
— Благодарю вас.
— Прощайте!
Аратоки, откланявшись, повернулся и, как мог скоро, выбежал из дома. Кипарис в палисаднике толкнулся ему под ноги.
Я бродил возле озера Обэр, это был иммемориэл йир…
«Теперь он будет рассказывать начальнику гарнизона… Ишь ведь — „бывает у меня запросто“… Зачем я пошел?.. Еще говорят, что японский офицер в доме корейца — бог… „Я спросил: что написано, систер, на двери этой лиджендэд тум?..“ Еще бы — он запросто с губернатором, с начальником гарнизона…»
У входа в палисадник остановился лимузин. Шофер открыл дверь. С подножки спрыгнула девушка. В белой кофте и юбке из змеиного шелка, шитых по корейской моде. Смуглая, длинноногая, веселая. Она держала теннисную ракетку. Рукоятка была спрятана в широком рукаве кофты.
Сен Аги… Барышня Сен…
Аратоки постарался пройти, глядя вперед и над горизонтом. Девушка посмотрела с недоумением, но без любопытства.
«Ну погоди, проклятый Сен!»
Погоди, проклятый Сен!
До тебя я доберусь.
Сохнет грязь апрельская.
Курятся лилии.
В глине хлюпает вода.
(Аратоки Шокаи)
