— Суп «сюпрем»!
— Попробуем, Яков, спасибо… Вкусно.
— А вот посолю, будет еще вкуснее!
Они с аппетитом, обжигаясь, едят уху. Пес тихонько просит — скулит.
Яков Михайлович укоризненно качает головой:
— Стыдно, Ваня!
Умный пес отходит и садится спиной к костру.
Сталин. Ну, какие новости, Яков? Как с побегом?
Свердлов. Очевидно, опять провал! Мой надзиратель буквально по пятам ходит. Я удивляюсь, как он сюда еще не пожаловал…
Сталин откладывает ложку:
— Ты слыхал важную новость?
— Нет. Какую, Коба?
— Царское правительство хочет призвать политических ссыльных в армию.
Свердлов усмехается:
— А армия и без того — пороховой склад.
Сталин лукаво спрашивает:
— А если бросить туда такую искру… как ты?
Яков Михайлович вскочил.
— Согласен, Коба, согласен! Хоть на войну, к чорту на рога, но быть ближе, ближе к армии, к Петрограду, к Москве… Ведь мы на этом чортовом клочке земли, окруженные дремучим лесом, оторванные от всего живого, от России на тысячи верст…
Сталин. Успокойся, Яков. Знаешь, говорят, мухи перед смертью, осенью, особенно больно жалят. Война должна, ты понимаешь, война должна скоро кончиться… И она кончится крахом Российской империи. А ты читал в «Русских ведомостях» статью Кропоткина?
Свердлов. Старый дурак!
Сталин. А статейка Плеханова? Вот неисправимая болтунья-баба! Бить их некому!
Сталин кончил есть, достает трубку, берет из костра тлеющую веточку, прикуривает и передает веточку Свердлову:
— Скорее бы до нас дошла газета из Женевы! Владимир Ильич им там баню устроит!
Вьется дымок. Солнце клонится к западу. У костра задумались Сталин и Свердлов.
Первым прервал молчание Свердлов.
— Ты давно не писал Владимиру Ильичу? Давай-ка напишем вместе!
— Очень хорошо.
— Кстати, я завтра смогу отправить, у меня есть оказия. Вот есть и бумага. Куда бы только пристроиться?
И, быстрый в решениях, он уже вырвал листок из записной книжки, пристроился к пеньку и пишет. Сталин подбрасывает ветки в затухающий костер.
Яков Михайлович ставит точку и перечитывает письмо:
«Здравствуйте, дорогой Владимир Ильич. Сейчас Сталин у меня гостит, и захотелось послать вам наш привет. Как живете? Что поделываете? Каково настроение? Напишите, жаждем живого слова».
Сталин говорит задумчиво:
«Человек должен иметь сердце из стали, тогда у него может быть кольчуга из дерева, и он не испугается в бою…» Я эти слова всегда вспоминаю, когда я думаю об Ильиче…
Он берет карандаш из рук Якова Михайловича и присаживается писать письмо.
Солнце садится в широкие и спокойные воды Енисея. Вспыхивает ярким пламенем догорающий костер. Свердлов подходит к краю обрыва над рекой, задумчиво говорит:
— Человек должен иметь сердце из стали, тогда он может иметь кольчугу из дерева, и он не испугается в бою. Хорошо!
Сталин читает свое письмо Ленину:
«Мой привет вам, дорогой Ильич, горячий-горячий привет! Как живете, как здоровье? Как ваши дела-делишки? Мы живем скучновато, да ничего не поделаешь. У вас, должно быть, веселее. Я живу, как раньше, хлеб жую, доживаю большую часть срока…»
И он пишет дальше.
Говорит Свердлов:
— Подумай, Коба, еще столько же прожить здесь…
Енисей… Закат… В синей дымке бескрайные леса…
Сталин подходит и обнимает Свердлова за плечи:
— Не грусти, Яков, есть на свете дружба, есть цель в жизни, есть будущее, и очень скоро настанет наша весна…
Звучит героическая мелодия. Летний пейзаж сменяется зимним.
Река закована в лед. Но вот на льду появилась трещина… Трещины на льду образуют полынью. Начинается ледоход.
Несутся льдины, сбиваются и громоздятся у быков моста.
ВЕСНА 1917 ГОДА
Огромная демонстрация движется по Троицкому мосту. Люди несут зажженные факелы.
Через мост, окруженный тысячной толпой, идет броневик. На броневике Ленин.
Народ вокруг броневика грохочет, как весенний шумный лед.
Идет Трофимов с делегацией солдат, несущих транспаранты: «Да здравствует Ленин!», «Окопная правда», «Да здравствует Совет солдатских, рабочих и крестьянских депутатов!»
Движется вооруженный народ, охраняя броневик. На броневике — Ленин. Факелы освещают фигуру вождя. Кажется, что народ несет его на своих плечах.
Солдаты, матросы, женщины, рабочие.
Над толпой плакаты: «Привет родному Ленину!», «Свободы, мира и хлеба!», «Да здравствуют большевики!», «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!»
На парапете моста, ухватившись за фонарь, появляется фигура рослого молодого солдата в форме автомобильной роты. Он возвышается над толпой, его зычный голос покрывает шум и пение толпы:
Нам,
поселянам Земли,
каждый Земли
Поселянин родной.
Все
по станкам,
по конторам,
по шахтам братья.
Мы все
на земле
солдаты одной,
жизнь созидающей рати.
Молодой Маяковский читает свой гимн Революции:
Не трусость вопит под шинелью серой,
не крики тех, кому есть нечего;
это народа огромного громовое;
— Верую
величию сердца человечьего!
Это над взбитой битвами пылью,
над всеми, кто грызся, в любви изверясь,
днесь
небывалой сбывается былью
социалистов великая ересь!
Дверь. На двери — дощечка с надписью:
Председатель ВЦИК
Я. М. СВЕРДЛОВ
Номер гостиницы «Метрополь», где помещался в 1918 году кабинет Свердлова.
В кабинете за длинным столом комиссия, составляющая Конституцию.
Стол завален толстыми фолиантами свода законов.
Яков Михайлович стоит у окна и продолжает горячий спор:
— Мы не утописты. Мы не мечтатели в том смысле, чтобы обойтись без всякого управления, без всякого подчинения. Эти анархистские мечты, основанные на непонимании задач диктатуры пролетариата, в корне чужды марксизму и на деле служат лишь оттягиванию социалистической революции до тех пор, пока люди станут иными. Так учит Ленин.
Комиссия молчит, а один из ее членов, с которым, очевидно, спорит Свердлов, недовольно пожимает плечами.
Свердлов оглядывает всех:
— Итак, товарищи юристы, эту одиннадцатую главу Конституции о Советах Депутатов можно считать отредактированной? Великолепно. Переходим к следующей, двенадцатой главе «Об организации Советской власти на местах». Эта глава должна быть кончена не позже завтрашнего дня.
Один из заседающих протестует:
— Простите, Яков Михайлович, завтра день неприсутственный… Воскресенье…
— Ах ты, батюшки, а ведь Конституция нам очень нужна. Василий Григорьевич, давайте условимся: завтрашний день мы будем считать сразу понедельником, зато ближайшую субботу мы будем считать воскресеньем, и, таким образом, мы будем жить по-евангельски. Так в евангелии и сказано: не человек для субботы, а суббота для человека. Возразить нечего?
Члены комиссии смеются.
В кабинет вошел наш старый знакомый Аким. Он подходит к Якову Михайловичу, передает ему список:
— Ну, Яков Михайлович, сегодня работы недели на две. И насчет валенок, и насчет учебников, и насчет соли… И чорт знает что за народ… со всякой мелочью во ВЦИК лезут!
Свердлов улыбается:
— Ну, это, брат, очень здорово. Старый ты чорт — не понимаешь!
Аким оправдывается с достоинством:
— Да мы же не железные. Что ж, разве мы обязаны за всех мозгами ворочать? Елки-моталки!
Яков Михайлович с улыбкой отвечает ему:
— На то и власть брали. Наша власть. Нам верят — к нам идут. Хуже было б, если б не шли. Зови, Аким.
Приемная ВЦИК набита народом. Люди все прибывают, усаживаются, как могут. К Акиму подходят, объясняют свои нужды. Два красноармейца — поближе к двери — очень горячо спорят.
Между ожидающим народом ходит матрос с парабеллумом на поясе. Он зубоскалит, посмеивается, вмешивается в разговоры. Он подходит к красноармейцам, но они от него отмахиваются.
Внимание матроса переключается на совсем юного парня, который пробирается к двери, ведущей в кабинет Якова Михайловича. У него в руках странный сверток, который он бережно охраняет от толчков.
Матрос нахально хлопает его по плечу.
— Эй, ты, полегче! — рассердился парень.
Потом, увидев Акима, паренек обращается к нему:
— Как мне, дяденька, к Якову Михайловичу пройти?
Аким удивляется, иронизирует:
— Ишь, племянничек выискался! А зачем тебе к Якову Михайловичу?
Парень помялся немного, потом говорит:
— Я издалека… из Сибири… на военном заводе работал… технику знаю… моторы…
