Американ вернулся на стан и с помощью Гайчи начал допытываться у засольщиков, но те юлили и не говорили правды. На следующий день Американ с Гайчи вернулись в Малмыж. Американ начал переговоры без всяких предисловий, без обыкновенно принятых любезностей.
— Почему ты нам за икру не платишь деньги? — перевел его слова Гайчи.
— Я у вас не икру принимаю, я принимаю кету, — ответил Терентий Иванович.
— Ты должен нам и за икру платить.
— Такого уговора не было.
— Тогда за кету дороже плати.
— Об этом разговору не может быть.
— Но хочешь разговаривать — не надо. Сейчас же заплати за всю рыбу сполна.
— Это мы могем, почему бы не заплатить? Сейчас.
Терентий Иванович, не подозревая ни о чем и весело мурлыкая под нос, расплатился с Американом за всю пойманную рыбу. Он был в приподнятом настроении после вчерашней состоявшейся-таки успешной сделки и выдал еще рыбакам табаку и чаю сверх положенного. Получив деньги, табак, чай, Гайчи передал торговцу, что артель отказывается ловить ему рыбу, что она сегодня же свертывает хомараны и уезжает домой. Салов сперва принял слова Гайчи за шутку, но, когда переводчик повторил, заволновался:
— Ребятки, Американ, ты что же это, а? Да как же уговор? Вы же честные люди, вы не можете отказываться от своих слов.
— Ты обманываешь нас, на обманщика мы не будем ловить рыбу.
— Цена не подходит? Нет, ребятки, цена что надо, высокая.
— Ты обманщик.
— Да кто это сказал? Вы честный народ, я с вами, ребятки, по-честному.
Но как ни уговаривал Салов, Американ стоял на своем. Тогда торговец поднял цену на кету. Американ, ожидавший этого, стал требовать, чтобы он заплатил по этой цене за всю выловленную рыбу. Салов отказался, и Американ вернулся в Мэнгэн.
Как только встал Амур, Американ ушел на Сихотэ-Алинь не старой дорогой предков, через тайгу, а по Амуру и по горной реке Анюй. Он шел позади других амурских охотников, шел не спеша, останавливался в каждом стойбище, посещал лавки и русских и китайских торговцев, приценивался к товарам, но, к неудовольствию приказчиков, ничего не брал. Все увиденное и услышанное запоминалось, откладывалось в голове.
В тайге Американ появился тогда, когда все охотники выставили самострелы, ловушки и успели по нескольку раз обойти их; самые удачливые уже сушили первые шкурки соболей. Одним из таких счастливчиков был Пиапон, он поймал своей странной железной ловушкой — капканом — рыжего, как колонок, соболя.
Капканом Пиапона охотники Нярги любовались только потому, что он был железный: одни удивлялись простоте устройства капкана, вторые, как дети, восторгались, когда ловушка захватывала палку, будто пасть собаки, третьим нравилась стальная пружина, потому что из нее мог получиться очень хороший охотничий нож. Но в промысловых качествах капкана все сомневались — одни говорили, что запах железа отпугнет зверя: «Наши самострелы в сторонке от тропы стоят и то отпугивают запахом, а эта железина будет лежать под самым носом, совсем отпугнет», — утверждали одни; другие предполагали, что дужки капкана разобьют кость ноги, и тогда зверь сам перегрызет ногу и уйдет.
Капкан не внушал охотникам доверия, и Пиапон стал даже колебаться — брать его в тайгу или оставить дома, чтобы жена ловила крыс и мышей в новом амбаре, куда они уже успели проникнуть. Но в последний момент перед выездом Пиапон приторочил капкан к нарте. И вот первый, хоть и самый захудалый соболь попался как раз в капкан! Не зря, выходит, Пиапон взял его с собой.
Весть о том, что Пиапон поймал первого соболя своей диковинной железной ловушкой, в два дня облетела все ближайшие становища охотников, и многие забредали в аонгу[51] Баосы, чтобы посмотреть на пойманного соболя. Американ ночевал в аонге Холгитона, битком набитой соседними охотниками, пришедшими послушать сказки Холгитона, от них и услышал он о соболе Пиапона.
На следующий день он пришел в аонгу Баосы. У Баосы все было добротно и крепко построено. Американ знал его фанзу, видел его амбары, сушильни юкол, а теперь перед ним стояла аонга — бревенчатое теплое зимовье.
— Здравствуй, дака, — поздоровался Американ, увидев сидящего перед очагом Баосу. — Ох, аонга у вас добротная, долго будет стоять.
— Будет стоять, если кто не развалит, — ответил Баоса.
— Кому и зачем разваливать? — засмеялся Американ. Про себя же подумал: «Ссорятся, потому беспокоится».
Возле очага сидел Ойта, помешивая длинной палкой варево в котле. Ароматный запах кабаньего мяса, отдающий всеми запахами лесных трав, желудей, кедровых шишек, приятно защекотал нос Американа.
Солнце укрывалось за высокими гольцами на западе, и на тайгу опустились сумерки.
— Поздно возвращаются молодые, — сказал Американ, подсаживаясь к очагу и закуривая поданную Ойтой трубку.
— Ноги молодые, далеко бегают. А ты как к нам попал?
— Мимо проходил, добираюсь к своим местам.
— Место, место… — проворчал Баоса. — Скоро никто никакого места не будет соблюдать, — куда пойдешь?
— Соболи везде есть…
— Много понимаешь ты! Где соболи? В мою молодость их десятками штук ловили, великие охотники из соболиных пяток халаты шили, этим халатам цены не было. А теперь попробуй! «Везде есть»! Нет, не везде! Мало стало соболей, скоро их совсем не будет.
«Великие охотники! — с иронией подумал Американ. — Ловили соболей, за долги отдавали шкуры, а пятки себе оставляли и опять влезали в долги», — Американ чуть не засмеялся. Будь его собеседником кто другой, не Баоса, он непременно засмеялся бы.
— Чего замолчал! Где видел много соболей? Может, покажешь место? — спросил знакомым резким голосом Баоса.
— Надо по тайге пройти, посмотреть…
— По чужим местам хочешь пройти?
— Порасспросить… — промямлил Американ.
— «Порасспросить…» Будто охотники соболей за хвост держат, чтобы ты их считал. Мы знаем, сколько на наших ключах соболей, да тебе не скажем.
«Чего он так кричит на меня, что я ему, сын, дочь? — думал Американ. — Зря я приехал сюда. Росомаха, а не старик ты, Баоса!»
Баоса еще долго мучил Американа расспросами. Он походил на женщину, которой наскучило в одиночестве, и вот, встретившись со знакомой, не может наговориться. Баоса был прежний Баоса — запальчивый, злой, крикливый.
С наступлением сумерек почти одновременно у аонги появились два охотника. Услышав скрип снега под лыжами, лай собак, Баоса замолчал, а когда вошли Пиапон с Калпе, он заткнул рот трубкой и больше не проронил ни слова до самого ужина.
— Э-э, Американ, да ты как попал к нам? Ты что, по всей тайге бродишь? — спросил Пиапон.
— К тебе пробираюсь.
— Ври больше! Бродишь по тайге, су богатства ищешь, знаю я.
— Правда, к тебе шел, — без особого восторга от встречи, косясь на нахохлившегося Баосу, отвечал Американ.
— Я недавно слышал, будто тот, кто найдет гнездо кукушки, станет самым удачливым охотником. Хочу я его найти. А ты не кукушкино гнездо ищешь?
— Нет.
— Ты почему такой невеселый? Не смеешься, как раньше, ничего не рассказываешь, в лицах не показываешь?
— Устал, отдохну, — может, покажу.
Прихлебывая горячий чай, Пиапон расспрашивал Американа, сам рассказывал о своем капкане, потом опять вспомнил про талисман.
— Еще, говорят, есть маленькая змейка, но она сама приходит, захочет тебя сделать удачливым охотником — к тебе придет, захочет меня — ко мне приползет. Да что я рассказываю, ты же ищешь талисман богатства!
— Ищу и скоро найду, — ответил Американ.
— Кто-то обещал, что ли? — усмехнулся Пиапон.
— Знаю, где найти.
В аонгу вернулись Дяпа, Полокто, Улуска, и сразу стало весело, зимник наполнился табачным дымом, шутками и смехом. Американ уже не косился на лежавшего возле очага Баосу, рассказывал о всяких смешных приключениях, изображая, как что произошло. Охотники держались за животы, ложились в изнеможении, обессилев от смеха. Американ был прежним молодым весельчаком.
В этот вечер охотники легли спать как никогда поздно. Американ лег рядом с Пиапоном.
— Говорят, ты колонка поймал? — спросил Американ.
— Колонок, и вправду колонок, — улыбнулся в темноте Пиапон.
— А из колонка хорошего соболя делают.
— Как делают?
— Пачилаори[52] знаешь что такое?
— Пачилаори? Что-то не слышал.
— Ты завтра рано уходишь?
— А что?
— Хочу тебе показать кое-что.
— Завтра у меня малый круг, я его за полдня прохожу. Могу остаться ненадолго.
Утром Американ проснулся, потому что правый бок его так нагрелся, что он спросонья испугался и начал охлопывать себя руками. Рядом засмеялись охотники.
— Побольше бы возле жены нежился, совсем бы отвык от очага, — смеялся Полокто.
