рюмки, небрежно откинулся на спинку кресла.
— Захар, вы мне нравитесь, — сказала Наденька и с вызывающим превосходством глянула на подругу, точно заявляя на него свои права. Та ободряюще кивнула ей.
— Захар, берегись, — совком приложив ладонь ко рту и скривив губы, предупредил Саша.
Компания дружно расхохоталась. Засмеялся и Ледорубов, сокрушенно качая головой. За столом стало весело и непринужденно. Дурное настроение вскоре окончательно Захара покинуло, и он с удовольствием принял участие в общем разговоре.
— А не пора ли нам потанцевать? — предложил Саша, выбираясь из-за стола и застегивая тужурку.
— Прошу вас, Наденька, — сказал Захар, тоже поднимаясь.
Она подернула плечиками, как бы давая этим понять, что, вообще-то, танцевать не расположена, однако в виде исключения не может ему отказать.
Ледорубов со снисходительностью серьезного человека, решившего немного подурачиться, томно вздохнул.
И вот они уже задвигались в тесноте танцевальной площадки, подстраивая свои движения в такт музыке.
Здоровенный лохматый парень в джинсах и расшитой косоворотке хрипел в микрофон, подыгрывая себе на электрогитаре:
Ваше благородие, госпожа удача, Для кого ты ласкова, а к кому иначе…
Эти бесшабашные слова и приятная мелодия располагали к доверительности. Захар крепко держал свою партнершу за талию. Наденька послушно прижималась к нему и заглядывала в глаза, ожидая от Ледорубова если уж не признания, то по крайней мере каких-то добрых слов, будто они знали друг друга уже давно и в этот вечер им просто необходимо было объясниться.
— Как вы оказались в этом городе? — спросил Захар, чтобы только не молчать.
— Разве это так уж важно?
— Если тайна, я не настаиваю.
— Ну отчего же? Никакой тайны здесь нет. Просто есть вещи, о которых можно говорить хотя бы после брудершафта…
— Тогда будем считать, что уже выпили на «ты», — предложил он. — Идет?
Она приняла это предложение с горделивой улыбкой, как бы заранее торжествуя свою победу над ним.
— Ты нетерпелив, как и все мужчины. Не сказав о себе ни слова, обо мне хочешь знать все. Изволь: двадцать девять лет, была замужем, детей нет, размер туфель — тридцать шестой, любимый сорт духов — французские. Для начала достаточно?
— Вполне.
— А ты?
— Моряк, и этим все сказано.
— Ну, разумеется. Блестящий офицер, надежда флота. И конечно же холост…
— Нет, женат.
— Спасибо за откровенность. Но почему вы, сколько я вас вижу, всегда один?
«В этом городе ничего не скроешь», — подумал он и сказал:
— Считайте, что перед вами еще один неудачник.
— Оно и видно. Только никогда об этом не говорите вслух. Женщины этого никогда не прощают, потому что не любят неудачников.
— Увы, на вашу любовь я и не смею рассчитывать.
Наденька хитровато посмотрела на него, как бы намекая, что все зависит лишь от него самого.
Музыка оборвалась. Захар, придерживая партнершу под локоток, направился к своему столику.
Снова пили, шутили, танцевали. Захар не раскаивался в том, что ему пришлось остаться в этой холостяцкой компании. Притихла гнетущая тоска, развеялись заботы. По отношению к Тамаре совесть его не мучила. Собственно, женатым он считал себя лишь в силу формальной необходимости. Ничто уже не связывало его с этой женщиной, кроме штампа в служебной книжке, и расторжение их брака, как он полагал, было делом всего лишь нескольких месяцев. Ледорубов уже не надеялся каким-то образом наладить свои отношения с Тамарой: слишком непростительной считал ее вину, не мог и не хотел простить ей измены.
— Ты спрашивал меня, как я оказалась в этом городе? — разговорилась немного захмелевшая Наденька, как бы продолжая игру в откровенность, предложенную Захаром. — Вообрази. Жила до восемнадцати лет в поселке под Вологдой одна девчонка. Читала разные умные книжки, верила в большую любовь. И вот приехал с Севера отпускной моряк: первый парень на весь поселок, а может, и на весь район. На танцах этот моряк пришвартовался ко мне и уже ни на кого больше не глядел. Потом был первый жаркий поцелуй. И ночь до утра… Через неделю расписались и укатили на Север. Прожили там около двух лет. Не скажу, чтобы он ко мне плохо относился. И получку отдавал всю. Но какими-то чужими были мы друг другу. Потом его корабль перевели сюда, в этот город. Здесь «дорогой» муженек мой нашел себе зазнобушку по душе, с образованием. Я и не держала — иди на все четыре стороны. Мне даже лучше. Вот с тех пор и живу вольной птицей. А ребята сватаются ко мне — кровь с молоком, рыбаки. Даже один капитан сохнет по мне. И муженек мой бывший недавно объявился, чуть не на брюхе приполз, в ногах валялся: лишь бы снова сойтись. Говорю ему: нет, дорогой, и я цену себе знаю. Что я, дурнушка? Или меня никто уж больше не полюбит по-настоящему?
Она бросила на Захара лукавый, испытующий взгляд.
Ледорубов таинственно молчал, глядя на дрожащий язычок пламени от свечки, предоставляя своей соседке по столику думать о нем все, что она сама пожелает. Захару нравилась ее откровенность, которая ни к чему не обязывала.
«Как у нее все просто, — подумал он о Наденьке. — Не лжет и не притворяется — говорит как на духу. И совсем не хочет показаться лучше, чем есть на самом деле. А что, если взять да и жениться на ней? Сидела бы дома, ждала меня, кормила сытными обедами. Нарожала бы детей…»
— А ведь у тебя жизнь тоже не задалась, — внимательно заглядывая в глаза, сказала Наденька. — Бродишь по городу как неприкаянный. И никто к тебе не едет, никто и писем, наверное, не пишет.
— Ты права, — сознался Захар, — и у меня что-то не задалось, — но при этом философски рассудил, что в жизни, видимо, не бывает счастливее двух
