глянул на экран индикатора, но там ничего нельзя было разобрать — сплошные засветки.
Самым малым ходом, как бы крадучись, тральщик подошел к месту взрыва. Плотика будто и не было. На мутной воде колыхались лишь изуродованные бревна, щепки да глушенная рыба…
Утро выдалось на редкость ясным и безоблачным. Бесконечно дробясь, весело играли на воде солнечные блики. Туман давно уже рассеялся, унеся с собой все ночные тревоги. А корабль будто еле волочился по присмиревшей волне к берегу, обремененный безутешным горем всей команды. Флаг на гафеле был приспущен. Рыбаки с проходивших мимо сейнеров становились лицом к борту, снимая с головы береты и шапки.
Захар стоял у машинных телеграфов с каменным, омертвевшим лицом. Как механический робот, лишенный каких бы то ни было эмоций, он двигал руками, отдавая распоряжения. Сердце как бы продолжало противиться разуму, отказываясь верить, что Семена нет в живых.
На мостик поднялся Неткачев. Потоптался около пеленгатора, глянув через плечо рулевого на репитер. Потом подошел к Ледорубову и встал рядом, облокотившись на леерное ограждение.
— Как будем докладывать? — спросил замполит.
— Как есть, так и будем, — ответил Захар. — К рапорту приложим объяснительную записку капитана. Следственная комиссия решит, кто здесь виноват.
После раздавшегося взрыва на лайнере немедленно застопорили машины и легли в дрейф. Ледорубов ходил к этому судну на катере и в разговоре с капитаном выяснил некоторые обстоятельства случившегося.
— Трудно понять, — говорил замполит. — Какой-то нелепейший трагичный случай. Но как поверить, что оператор на этом суперлайнере не мог обнаружить плотик? Он что, размечтался? Или, быть может, уснул?
— Нет, не думаю… Плотик все-таки невелик. Вполне возможно, что его изображение забивали яркие засветки от дождя. Капитан лайнера уверял меня, что именно так и было.
— Так-то оно так, но где же в это время находился впередсмотрящий?
— Где положено, — Ледорубов начал раздражаться. — И с ним я говорил. Плотик ему удалось разглядеть едва не перед самым форштевнем. И тотчас же раздался взрыв. Хорошо еще, каким-то чудом осколки не задели этого матроса.
— Эх, Семен Ильич, Семен Ильич, — с тоской и болью произнес Неткачев, — светлая твоя душа…
— Если б хоть на полмили оказаться нам поближе к лайнеру, — Захар в бессильной ярости, словно негодуя на тральщик за его медлительность, саданул по плексигласовому ветробойному стеклу кулаком.
Сыграли аврал. Из люков и дверей начали выскакивать матросы швартовой команды. Корабль, минуя боновые заграждения, медленно вползал в гавань.
Ледорубов поднес к глазам бинокль и навел окуляры на то место, где неподалеку от забора выглядывал из воды большой валун. И сжалось Захарово сердце, заныло… Он увидел знакомую мальчишескую фигурку. Кирюшка подпрыгивал на валуне и махал руками…
О случившейся трагедии в штабе уже знали. На пирсе было, как на похоронах, людно и молчаливо. Моряки со снятыми бескозырками и фуражками пристально глядели на швартовавшийся корабль.
Всегда энергичный и решительный, комбриг выглядел на этот раз подавленным. Как только корабельный борт притерся к причальной стенке, Буторин грузно шагнул на палубу, не дожидаясь, пока подадут трап. Поздоровавшись за руку с Ледорубовым, он предложил для более обстоятельного разговора спуститься в кают-компанию.
Захар начал подробно рассказывать ему обо всем, что случилось в море. Он с трудом подбирал нужные слова, стараясь побороть подступавшие к горлу спазмы. Неотвязно угнетала мысль, что он виноват в гибели своего товарища. Возможно, следовало бы что-то заранее предвидеть, что-то сделать не так и даже сказать что-то иначе…
Выслушав Ледорубова, комбриг некоторое время сосредоточенно размышлял, втягивая в себя дым сигареты с таким выражением, точно это занятие причиняло ему невыносимые страдания. Шумно вздохнул, придавливая в пепельнице окурок. Потом сказал:
— Сегодня же составьте докладную записку. Но это не все. Трудно давать поручения такого рода, только… придется как-то сообщить об этом его жене. Вы, Захар Никитич, были Пугачеву близким другом, так что… — комбриг развел руками, — иной кандидатуры для столь нелегкой миссии не вижу.
— Делать нечего, — обреченно согласился Захар, совершенно не представляя, как он сообщит Ирине о гибели ее мужа.
Вслед за комбригом Захар вышел на палубу. Провожаемый долгим, сострадальческим взглядом Буторина, Ледорубов направился к проходной.
Кирюшка все еще находился на прежнем месте.
— Дядя Захар! — обрадованно крикнул мальчик, сползая на животе с камня. — А где папа?
— Там… — неопределенно ответил Захар. — А мама где?
— Дома.
— Пошли, — и протянул мальчику руку.
— А папа? — упрямился он. — Я хочу его подождать.
— Я все тебе объясню. Пожалуйста, идем, — говорил Захар, увлекая Кирюшку за собой, — будь умником.
Они пошли в город. Кирюшка поминутно оборачивался: не нагоняет ли их отец?..
— А знаете, мы сегодня уезжаем, — говорил мальчик. — Вы придете нас провожать?
Захар что-то невнятно отвечал ему, а сам все время думал о том, что и как должен сказать Ирине… Это был самый трудный, нестерпимо мучительный в его жизни путь, который приходилось когда-либо преодолевать.
От Ирины Захар вышел будто в бреду, болела голова, во рту пересохло, Он оставался с ней до тех пор, пока у нее не прошел обморок. К тому времени пришла жена замполита Галина Неткачева, а следом за ней появилась и жена комбрига, Светлана Яковлевна, — особа строгая и распорядительная, посчитавшая дальнейшее присутствие в квартире Захара Ледорубова неуместным.
Ледорубов как потерянный брел по улице, не отвечая на приветствия встречных моряков. Перед глазами все еще стояло подурневшее от невыплаканных слез, будто лишенное признаков жизни, лицо Ирины… и Кирюшкины глаза, испуганные и доверчивые. Мальчик, видимо, никак не мог еще осознать, что произошло. Ему не верилось, что отец больше никогда не придет: ведь билеты куплены и вещи собраны давно, чтобы сегодня вечером ехать всем вместе в большой и красивый город, о котором отец так много ему рассказывал…
Придя домой, Захар бросился на койку и долго лежал без движения. В голове вращался какой-то безалаберный, дикий калейдоскоп мыслей. Снова
