Старики приникли к окну. Алексей подошел к коню, потрогал подпругу, обвел глазами дом, постройки и, вскочив в седло, рванул коня за повод.
Старая Крапивницкая, уронив голову на плечо мужа, затряслась от рыданий. Иван Михайлович нежно погладил ее седые волосы и, превозмогая душевную боль, произнес с усилием:
— Может, вернется.
На землю спускался сумрак. В его мягкой полутьме были видны две старческие фигуры, молчаливо стоявшие у окна.
В соседней комнате за закрытой дверью, уткнув голову в подушку, плакала Галя. Она жалела брата.
В августе командование включило бывший полк имени Шевченко, или, как он теперь назывался, полк имени В. И. Ленина в состав Чапаевской ударной группы. В бою под селом Вознесенским на Актюбинском фронте Прохор Черепанов был ранен и эвакуирован в полевой госпиталь на станцию Ак-Булат. Там заболел тифом и провалялся целый месяц на больничной койке. Когда пришел в сознание, услышал тяжелую весть, что командир полка Степан Пацик был убит в бою и похоронен в Оренбурге. К огорчению Прохора, его признали негодным к военной службе. Придерживая на перевязи кисть левой руки, он уехал в Косотурье. Дня через два встретился с Красиковым. После взаимных объятий и расспросов, о здоровье, Кирилл Панкратьевич сказал:
— Галя уехала в Москву учиться, на днях получил от нее письмо, в котором она пишет, что учится на врача и спрашивает о тебе. Правда, ответом я задержался. Теперь могу сообщить твой адрес. А может, ты сам напишешь?
— Нет, лучше подожду ее письма. — Прохор отвел глаза от собеседника и тяжело вздохнул.
— Почему такой пасмурный? — участливо спросил Красиков. — Ага, понимаю, ничего, брат, не кручинься. Все образуется, Галя — девушка самостоятельная. А ваши отношения были более чем дружественные.
— Плохо я верю, Кирилл Панкратьевич, в возвращение Гали, но поживем — увидим, — закончил Прохор более бодро.
В Косотурье все еще правили колчаковские ставленники Сычев, Каретин и другие кулацкие прихлебатели. Пришлось с помощью Андриана Обласова и другой бедноты устанавливать советскую власть.
Через некоторое время Прохор вместе с комиссией пришел к Лукьяну. Хозяин встретил настороженно.
— Что полагается, берите, не супорствую, — заявил он членам комиссии. Покосился на Черепанова. — Ежели разобраться, то я и сам пострадал от белой контры.
— Каким образом? — скрывая усмешку, спросил Прохор.
— Деньги за быков не получил, когда гонял их в Челябу. Пришлось попуститься и перегнать гурт красным войскам на пропитание.
— Ишь ты, какой благодетель, — сдерживая гнев, заговорил Черепанов. — На пропитание, говоришь? Да что мы — нищие, что ли? — возвысил голос Прохор. — А? Отвечай! — Здоровой рукой он схватил Лукьяна за грудь. — Кулацкая сволота, еще смеяться над нами вздумал! Мы кровь на фронте проливали, а ты капитал наживал. — Прохор энергично потряс Сычева. — Приспосабливаться, гады, стали?!
— Я что, я ничего, — уставив испуганные глаза на Прохора, заговорил Лукьян. — Ежели чо неладно сказал, прости Христа ради.
Прохор опустился на крылечко дома и, махнув вяло рукой членам комиссии по переписи имущества, сказал:
— Приступайте. — Порыв гнева постепенно проходил. Услышав из саманницы голос молодого паренька, члена комиссии, звавшего его зачем-то, Прохор поднялся на ноги и вошел в кладовую.
— Прохор Савельевич, Лукьян не дает мне лестницу слазить на вышку.
Прохор огляделся. В углу обширной саманницы двое перевешивали зерно на весах. Возле стены у входа Николай — так звали парня — тянул к себе один конец лестницы, Лукьян — второй.
— На кой ляд полезешь на вышку, еще упадешь. Ничего там, кроме старых хомутов да Митродориных кросен[15], нет, — уговаривал Сычев Николая.
— Если ничего нет, слезу обратно.
— Отдай лестницу, — сурово сказал Черепанов Лукьяну. — Лезь, Коля.
— Ну чево там не видали, — покачал сокрушенно головой Сычев и с заметным беспокойством стал следить за Николаем.
Из потолочного люка послышался голос:
— Прохор Савельич! Тут лежит граммофон, труба снята, ящик лежит отдельно, заводной ключ, похоже, погнут. Может, возьмем в красный уголок? Починка небольшая, — свесив голову, заговорил Коля.
— Трубу спускай. Я приму. Ящик забери с собой, — распорядился Прохор.
Спустив трубу, сияющий Коля положил граммофонный ящик у дверей саманницы. — А тяжелый он. — Паренек еще раз поднял инструмент. — На вышке видел только одну пластинку, и та сломана.
— Какая вам корысть его брать? — вмешался Лукьян. — Все равно не робит.
— Починим, а пластинки в городе купим. На граммофон тебе расписку дадим, — сказал Прохор и обратился к Николаю: — Отнеси в сельсовет.
Переписав скот и машины, члены комиссии разошлись по домам. Ночью граммофон исчез из сельсовета.
— Пролетели мы с тобой, Коля, в эту самую трубу крепко, — поглядывая на одиноко стоявший в углу раструб, сказал с досадой Прохор. — Перехитрил нас Лукьян. Теперь понятно, почему тебе лестницу не давал и граммофон ночью стащил. Похоже, что-то прятал в нем.
— Прошляпил я, — вздохнул сокрушенно Коля. — Ведь сразу было видно, что ящик не по размеру тяжел. Только бы посмотреть. Может, золото он там прятал.
— Не горюй. Заставим отдать. Ты вот что. Оседлай коня, возьми винтовку. Поедем в Камаган к Февронии Бессоновой. Понял?
— Так точно, — сказал по-военному Николай и вышел из дома сельсовета.
Феврония встретила Прохора на крыльце своего дома.
— А-а, Афанасий Курочка, — заговорила она с натянутой улыбкой. — Заходи, заходи, косотурский хохол. Поставлю самоварчик, хоть и двоеданка, но чайком и водочкой не брезгую. Пожалуйте, — поклонилась она наигранно Прохору.
Феврония провела нежданного гостя в горницу. О цели его приезда она догадывалась. Собрала на стол, внесла самовар, поставила графин водки. Николай ел на кухне.
— Я приехал не один, прошу пригласить и моего друга к столу.
— Ничего, посидит на кухне, — наливая две рюмки, ответила хозяйка. — Итак, со свиданием, — чокаясь с Прохором, сказала она и, поглядев внимательно на гостя, спросила: — Поди, не забыл, встречу в Челябинске у гостиницы?
— Нет, — сдержанно,ответил Черепанов.
— Если бы я сказала Халчевскому, что эта курочка не из нашего двора, мог бы ты сегодня быть здесь?
— Возможно, не пришлось бы.
— Ну, а теперь давай по второй.
— Спасибо. Пить я больше не буду. — Прохор поднялся из-за стола. — Николай, возьми двух понятых и сейчас же с ними сюда. Феврония Лукьяновна, — обратился он к Бессоновой, — придется вам сдать комиссии золото. Оно нужно государству.
— Оно нужно и мне. Но я его истратила на выкуп из тюрьмы одного партизанского командира. Понятно? — Феврония в упор посмотрела на Прохора.
— Это ваше личное дело.
— Тебя не выдала — тоже личное дело? — И, не дожидаясь ответа, заговорила: — Лошадей, хлеб, землю — берите. Против этого никуда не денешься, но дайте мне бумажку, что с советской властью я в расчете, и быть мне свободной птицей, куда хочу, туда и лечу.
— Ладно, обсудим на Совете.
— И на том спасибо. — Феврония поднялась из-за стола и вплотную подошла к Прохору. — Вот что, — заговорила она раздельно, — нанимать человека, чтоб хлопнул тебя из-за угла, не буду. Но если я захочу, то так тряхну, что всем чертям будет тошно.
— Как это понять?
— А как угодно. Я тебе сказала все. — Феврония круто повернулась от Прохора и ушла в свою горенку.
«Ну и баба, — покачал головой Черепанов. — Пожалуй, с ней будет потруднее, чем с Лукьяном».
Вечером, закончив перепись, Прохор с Николаем собрались обратно в Косотурье. Феврония так и не вышла к ним. Акт о сохранности имущества подписал Изосим.
В конце августа 1919 года в тяжелых, боях за Тобол воинская часть Крапивницкого потеряла половину личного состава и была переброшена в Зимино для борьбы с партизанами Мамонтова. Там ее разгромили. Потеряв артиллерию, с жалкими остатками своего отряда Крапивницкий оказался в Бийске, где на одном из офицерских собраний в городском клубе встретился со старым знакомым — штабс-капитаном Юрием Токтамышевым. Сын богатого зайсана[16] Токтамышев учился сначала в миссионерской школе при Челушманском монастыре, затем в Бийской гимназии и по ходатайству власть имущих был зачислен в юнкерское училище. Там и подружился с Крапивницким. В германскую войну оба они были на фронте. Один в составе «дикой дивизии», другой — в чине хорунжего в частях Сибирского казачьего корпуса. Потерпев крушение своих планов, друзья сидели за бутылкой вина, вспоминая события последних лет.
— Что думаешь дальше делать? — поведав другу свои сомнения в успехе «святого дела» борьбы с большевиками, спросил Токтамышев.
