— На службу не опоздаешь? — спросила Ирина, взглянув на ручные часики.
— В такой день опаздывать разрешается, — нашелся Захар. — К тому же я уполномочен от всего экипажа.
— Тогда другое дело. А мне пора на работу.
— Я провожу? — предложил Захар.
— Ну, что ж…
Выйдя со двора на улицу, они направились в сторону парка.
— Чудесный у тебя сын, — сказал Ледорубов.
— Такой, как все дети. Необыкновенный он только для меня.
— Э нет, — решил поспорить Захар. — У него есть уже своя мечта. Он любит море.
— Только не это. — Ирина протестующе подняла руку, как бы запрещая Ледорубову говорить.
Миновав арку, они пошли по знакомой аллее, где когда-то встречались.
— Помнишь?.. — спросил Захар.
— На то и существует человеческая память… — Ирина искоса, выжидательно поглядела на него.
Ледорубов решил, что именно сейчас настал подходящий момент, когда они должны наконец-то объясниться. И он решительно начал:
— До сих пор казню себя за то, что мы так нелепо расстались…
— Не я в этом виновата, Захар…
— Разумеется, не ты. Из всех ошибок в моей жизни — именно эта самая непростительная. Порою мне кажется, что, будь мы вместе, я сумел бы избежать многих неудач.
— Возможно. Только об этом уже поздно говорить.
— Но почему?!
— Да потому, что ты женат. А у меня сын растет.
— Это не преграда. Со своей женой я расстался. — Ледорубов остановился, взял Ирину за плечи и повернул к себе. — Одно твое слово, и мы навсегда вместе.
— Нет, Захар, — она мягко, но решительно отвела его руки. — После смерти Семена я люблю одного лишь Кирюшку. Я уже не в состоянии раздваиваться… Я измучена… Пойми меня и не осуждай.
— Хорошо, Ирина, — не терял надежды Захар. — Допустим, что ты не любишь меня. Но Кирюшке нужен отец.
— Только мне, Захар, никто больше не нужен.
— Я понимаю твое состояние. И я буду ждать…
— Ничего не могу и не хочу обещать. Прощай, — и она скрылась в дверях библиотеки.
Шагая к выходу из парка, Ледорубов негодовал на Ирину и все же не мог не преклоняться перед ее твердостью. Его восхищало, что даже в неутешном своем горе она оставалась до конца искренней и честной.
И все-таки в душе Ледорубов не терял надежды. Отчего-то казалось, что уж не настолько он безразличен Ирине, чтобы ничего для нее не значить.
Закрыв дверь, Ирина сняла плащ и села за свой рабочий столик. До открытия библиотеки оставалось еще больше часа. Но за это время предстояло разобрать целый ворох поступившей корреспонденции. Прежде чем взяться за дело, она достала гребень и поправила перед зеркалом прическу. Потом слегка подвела помадой тонкие губы и лишь после этого принялась вскрывать конверты и бандероли. Это были новые книги, журналы, деловые письма и счета — привычный мир ее жизни в этих стенах. Как она полагала, ее безутешное горе могло бы оказаться во сто крат тяжелее, не будь этой любимой работы. Ирина в течение всего рабочего дня старалась занимать себя таким образом, чтобы не оставалось времени для мучительных размышлений. Под спудом привычных дел она хотела обрести прежнюю уверенность в себе и душевный покой.
После смерти мужа Ирина с большим трудом выходила из состояния подавленности и безразличия к самой себе. Необходимость заботиться о Кирюшке требовала от нее постоянных усилий здравого рассудка и воли. Она понимала, что нелегко ей будет одной растить и воспитывать сына. Поначалу собралась даже как можно скорее покинуть этот приморский город, уехать к сестре или к родителям, которые настойчиво звали ее домой. Но решила, что при всем желании не сможет уладить все необходимые формальности в связи с переездом до первого сентября, когда сын должен был пойти в школу. Отрывать мальчика от занятий в начале учебного года она не хотела. В ее положении ничего другого не оставалось, как снова распаковать приготовленные к отправке вещи и устроиться работать на прежнее место.
Сотрудницы искренне обрадовались возвращению Ирины. Ее уважали как начальницу и любили как хорошего, отзывчивого человека. Своим состраданием подруги стремились как бы взять на себя часть ее вдовьей скорби. Они старались помочь Ирине всем, чем только могли.
Буторин также делал все возможное, чтобы облегчить нелегкую судьбу Ирины. Он часто звонил ей, интересуясь, не испытывает ли она какие-нибудь затруднения и не нужна ли от командования помощь. Когда же вышел правительственный указ о награждении Семена Пугачева посмертно орденом, Буторин лично поздравил ее и передал награду на хранение.
Со стороны могло бы показаться, что Ирина нашла в себе силы справиться с бедой. Только едва ли кто догадывался, каких нечеловеческих усилий стоило ей ничем не выдавать терзавших ее переживаний. До сих пор Ирина не могла простить себе, что в тот злосчастный день, когда Семен в последний раз собирался в море, она раздосадовалась на мужа за неудавшийся прощальный вечер и в сердцах бросила ему, что он может вовсе не возвращаться… Но кто мог знать, что этим словам уже через несколько часов суждено было стать роковыми? Теперь же Ирина ужасалась от одной мысли, как у нее повернулся язык сказать такую чудовищную нелепость. Отчаявшись, она обвиняла одну себя в случившейся трагедии. Она знала, как глубоко и ранимо любил ее Семен. А что, если у него дрогнула рука в самый решающий момент лишь из-за того, что он был расстроен ее невниманием и очередной вспышкой раздражительности?.. Этого Ирина себе никак не могла простить. Думалось, будь она хоть чуточку повнимательнее к нему, ничего бы не случилось. Днем Ирина забывалась в работе, но по ночам, когда были уже выплаканы все слезы, она перебирала в памяти их совместную жизнь и не находила себе прощения. Прежде она считала, что совесть ее перед мужем ничем не запятнана. Никто не мог упрекнуть ее как неверную жену или плохую хозяйку. Только истинное свое отношение к мужу она, видимо, плохо умела скрывать. Семен это чувствовал
