эти шалавы… Бессовестные. Мы, доченька, и-и, какими стеснительными росли! Худой славы боялись.
Пытаюсь оправдать молодых, говорю, что в старину подневольности было много: того бойся, этого стыдись…
— Да как это без стыда можно! — возмущается мама. — Бывало, наденешь платьишко с вырезом, сядешь за стол, отец так и цыкнет: «Чего вымя-то выставила! Вылезь, чтобы я не видал!»
Говорим негромко, но соседи спереди прислушиваются, пожилой мужчина оборачивается и сердито глядит на меня.
— Распущенность одобряете?
Возражать некогда: наша остановка сейчас.
Не порадовало маму, как мои молодые живут. Аглаша возилась на кухне с Нельмой, мыла ее в детской ванне. Слышно, приговаривала:
— Что, Нельмочка, глазки мылом ест? Потерпи, не капризничай.
Не выходила она долго, хоть Люська и сказала ей, что пришли гости.
Вася был занят своим делом: притягивал проволокой пуговицу у пиджака.
— Дай-ка, — говорю, — нитками пришью. Аглаша-то что же?
— Известно что, — буркнул Вася, подавая пиджак. — Сам пришивай, я, говорит, на работе не меньше твоего устаю.
Наконец-то и сноха появилась. На руках Нельма, из мохнатой простыни выглядывает мокрая голова с торчащими ушами и скомканной бородой. Не глядя на нас, Аглаша на ходу процедила «Здрасте», положила собаку на диван и принялась обтирать ее и делать массаж.
— Вытяни лапку. Вот так. Другую. Умница. Ты ведь у меня элитная.
Нам хоть бы слово.
Мама не выдержала.
— Младенца бы пестовать-то надо.
— С меня одной хватит, — не оглядываясь, отрезала Аглаша. — Нынче много-то дурочки только родят. Я с одной-то… Кухня да стирка, в лаборантках как пень и торчу.
— Велика ли у тебя стирка-то, — усомнилась я. — На Васю, как поженились, носового платка не стирывала, все мне тащит. — К слову добавила, что Люсю в школе домоводству учат, пусть дома и закрепляет теорию.
Аглаша так и взвилась, собаку из простыни на пол вытряхнула.
— Нечего ей закреплять. Выдумали! Кукол пеленать, салат готовить — больно нужно! Я что, пианино для мебели покупала? Пианисткой не будет, в науку пойдет, я ее на кибернетику ориентирую, там степень получить — раз плюнуть. С пеленками да с пьяным мужем пусть возятся, у кого на большее ума не хватает.
Выпалила и «Нельмочка, пойдем котлетки дам», — опять на кухню.
Вася потянул свое пальто из моих рук, оделся. Виновато потоптался у порога.
— Новоселье у товарища. Переезжает. Помочь обещал.
— Что же, — говорю, — иди, коли обещал.
Люська язвительно улыбнулась, дескать, будто тебе и поверили.
— Товарищ все лето переезжает. Скажи лучше — выпить.
— Ты, дочь, помалкивай, — нестрого осадил ее Вася. — Мала критику наводить.
Я попросила Люську поиграть на пианино.
— Две бабушки и послушаем. Из народных мелодий что-нибудь.
Люська, по обыкновению, заныла:
— Поиграй… Вечно ты пристаешь. Надоела мне эта музыка.
Покочевряжилась, села, бойко пробежала по клавишам. Начала одну пьеску — бросила, другую тоже, кончила какой-то вульгарной «А нам все равно, а нам все равно» и захлопнула крышку.
— У нас, бабушка, новый шкаф на кухне. Пойдем покажу. — И потащила меня за руку.
Аглая стояла у стола и что-то ела. С досадой оглянулась, встала ко мне спиной, и пока я проходила мимо нее, она поворачивалась, чтобы я не могла увидеть, что она ест. Все такая же, какой была, когда мы жили вместе. И тогда ела в одиночку и так же загораживалась.
Пятнадцать лет они живут с Васей и все друг другу чужие: Вася работает слесарем на заводе, свое дело любит и не считает зазорным. Без деталей, которые он штампует, ни один автомобиль с места не движется.
Аглаша даже сказать кому-либо стыдится, что муж у нее слесарь. «Слесарша Пошлепкина». Быть лаборанткой тоже не велик чин, Аглаша знает это и пробивается в науку, к ученой степени. Кой-что уж сделано: числится в заочной аспирантуре, сдала кандидатский минимум, в лаборатории проводит бесчисленные опыты, результаты которых думает осветить в диссертации. Правда, собранным материалом заинтересовался Яков Данилович, даже попросил ее презентовать ему тетрадки с записями лабораторных наблюдений. Как откажешь руководителю! Аглаша могла гордиться, что ее записи украсили диссертацию его жены. Защита прошла блестяще. На банкет Аглашу не пригласили, там были только свои, но зато сам Яков Данилович подарил ей анодированные часики и сказал, что высоко ценит ее изыскания и готов содействовать ее продвижению по тернистому пути науки.
За семь лет работы в лаборатории Аглаша постарела, глаза ввалились и глядят подозрительно и напряженно. Она все еще собирает материал для диссертации и ждет, что Яков Данилович протащит ее в кандидаты.
Часики давно не ходят. Люська носит их так, для форсу. Вот и сейчас надела их, повертелась перед зеркалом, распустила по плечам волосы и крикнула матери, что уходит.
— Дверь не запирайте, я поздно.
— Куда это? — послышалось из кухни.
— В кино. Мальчики из девятого «А» билет обещали купить.
Убежала, только волосы метнулись в двери. Проститься с нами забыла.
Переглянулись с мамой, что ж, мол, посидели, как в холод у нетопленной печки, пора и честь знать. Оделись, заглядываю на кухню. Аглаша сидит спиной к двери. Что, мол, поделываешь?
— Ничего. Поела — перевариваю.
— И то дело. До свидания. Запри за нами.
Не оглянулась даже.
— Ладно, запру.
Бредем к трамвайной остановке. Мама вздыхает.
— И сношкой же тебя бог наградил. Хоть бы чайком попотчевала. Экая ненавистница. Ученая, что ли, зря?
— Не то чтобы… — Я и сама не знаю, как вернее сказать об Аглаше. — Старухина дочка. Вместе с неродной росла, с падчерицей. Как в сказке. С малых лет падчерице корки, а родной дочке Аглаечке мякиши, кусочки послаще да с приговорками: «Ешь одна, а той не показывай». Вот одна и ест и воротит все мякишем к себе. И Люська эту науку переняла, только себя и знает. А уж лени, спеси! Как-то в деревне у моей свекрови роем на усаде картошку. Люся в сторонке. Помогай, говорю. Мать на меня ощерилась: «Людмилочка музыкой занимается, такую работу ей нельзя делать, у нее пальчики огрубеют». Ладно, сами роем, а на мешках сидит этакая матреха, — видела какая! — и семечки грызет.
Бессильной стала мама. Виснет у меня на руке, шепчет с одышкой, скоро ли до шарабана дойдем — так называет она трамвай. И все-таки любопытство, как маленькую, одолевает. Непременно ей знать надо и что за сила шарабан тащит, и взаправдашные ли волосы у снохи, медные вроде, и не качаются ли высокие дома, ежели сильный ветер подымется.
У нашего подъезда на скамьях — одна против другой — целый день жильцы, проходишь между ними как сквозь строй. Допытываются, куда путешествовали мать с дочкой, приглашают посидеть с ними. Мама рада передохнуть. Толстый подвижный старичок в
