чем заниматься — об этом она не особенно раздумывала, решив, что обо всем должен позаботиться Филарет.
«Надо пересесть поближе, — мелькает в голове. — Не выйдет он, конечно, без меня из автобуса, но все же, если буду видеть его, спокойнее как-то на душе станет…»
Она протискивается между людьми вперед и успокаивается, когда замечает пепельно-дымчатую капроновую шляпу Филарета. Шляпу он купил, вероятно, сегодня, Лушка раньше не видела ее в доме. Темные очки, хотя и старят загорелое лицо Филарета, но делают его представительным.
Незнакомый город ничем особенным Лушку не удивляет. Улицы с трехэтажными зданиями есть и там, откуда она приехала. И запах с тонким горьковатым привкусом породной гари знаком Лушке. Маячившие вдали терриконы и копры шахт ничем не отличаются от виденных ею в родном городе.
Филарет кивает ей, когда выходят из автобуса:
— Пошли…
Она шагает рядом с ним по бульвару, спокойная, смелая, с улыбкой на приоткрытых полных губах, на нее часто оглядываются мужчины, а иногда и женщины, и Филарет просит ее:
— Постарайся идти незаметней, мы не на прогулке…
— А что? — насмешливо спрашивает она, радуясь тому, что он, вероятно, ревнует ее.
Филарет досадливо машет рукой и вскоре сворачивает с людного бульвара в грязный проулок. Она понимает, что он ведет ее туда, куда наметил, окольным путем, и усмехается: «Назло мне делаешь… Да и трусишь, видно, боишься людей… — и с обидой косится на широкую спину идущего впереди Филарета. — Интересно, где ты постараешься оставить меня на ночь…»
Но она ошибается. Он не собирается расставаться с нею сегодня.
— Сейчас мы войдем в этот дом, — тихо говорит Филарет, останавливаясь на выходе из какого-то проулка перед опрятно побеленным чистеньким домиком с тремя окнами на улицу. — Помни, что ты — просто сестра моя по духу, человек, ищущий успокоения у господа бога, и только это должно связывать нас в глазах тех людей, которых ты увидишь сейчас и позднее. Об остальном позабочусь я сам. Ясно?
— А ты… где будешь? — спрашивает Лушка.
— Здесь же… Пока здесь… — и остро поглядывает на нее, но ничего больше не говорит. Не может рассказать ей, что милиция разыскивает его в связи со смертью этого мальчугана Алешки. Мать его, Валентина, уже находится под следствием. Старший брат Василий сообщил через верных людей, что много лишнего наболтала она на Филарета. Да и статья в газете подлила масла в огонь. И все же не мог Филарет не вернуться сюда, хотя и знал, что ждет его здесь сейчас.
— Ладно, идем, — кивает он Лушке. — Здесь ты будешь, как у Христа за пазухой…
Лушка покорно шагает вслед за Филаретом в ворота ее нового жилища.
Застыв с полотенцем в руке, Андрей изумленно прислушивается к голосам в прихожей.
— Путаешь ты что-то, Любка, — недовольно басит Устинья Семеновна. — Праздник-то святого Луппа когда еще у нас? Заморозками-то еще и не пахнет.
— Ничего не путаю, — быстро отзывается Любаша. — Вчера был день Андрея Стратилата, а дня через три, на великомученика Луппа, и заморозки будут. Праздник апостола Тита да Натальи-овсянницы уже после этого, перед самым бабьим летом!
— Ну, ну, ладно, — успокоенно говорит мать. — Собирай на стол да зови своего, не опоздайте на работу-то.
«Словно богословская энциклопедия», — вздыхает Андрей, но тут же отмахивается от невеселой мысли. Не хочется об этом думать. Рад Андрей тому, что после свадьбы в доме установились тишина и мир. И Устинья Семеновна словно подобрела, и Любаша стала ласковая, довольная тем, что в семье царит ясный покой.
— Готов? — слышит Андрей тихий голос Любаши.
— Угу, — кивает он, вешая полотенце, и снова вздыхает, подумав: «Страшно начинать разговор об уходе, а надо… Опять шум будет…»
Любаша быстро оглядывается на дверь, в два-три легких шага оказывается рядом с Андреем, и он ощущает на шее крепкое сплетение ее рук, а мгновением позднее — торопливо, мягко прижимаются к щеке губы Любаши.
— Люблю тебя… — шепчет она, но тут же выскальзывает из его объятий, отскочив к двери и встав там, похорошевшая, разрумянившаяся, с блестящими от волнения глазами.
— Идем? — громко говорит она и смеется, приложив палец к губам. Заметив его нетерпеливое движение к ней, предупреждающе указывает глазами: мама…
За столом оживление угасает.
— Во вторую тебе сегодня? — спрашивает Устинья Семеновна Андрея, внимательно посматривая на его сияющее лицо.
— Угу, — кивает он.
— Что до обеда-то будешь делать? Идти тебе никуда не надо?
Андрей с улыбкой поглядывает на Любашу.
— На шахту сейчас пойду. Любу провожу, ну и… В комитет комсомола надо…
И торопливо отводит глаза, боясь, что Устинья Семеновна прочитает в них, зачем ему надо в комитет комсомола. Обязательно поднимется шум, если скажет он, что идет за ордером.
— Что ее провожать-то? — говорит Устинья Семеновна, мельком оглянув дочь. — Дойдет сама, не барыня. А комитеты-то пора забрасывать, нечего время на них тратить. Хотела я остатки картошки из погреба вытащить, помог бы…
— Я скоро приду! — торопливо уверяет Андрей.
— Ладно уж, — машет рукой Устинья Семеновна. — Как-нибудь сама попробую…
И идет в сенцы, хлопнув дверью.
Хорошее настроение испорчено.
— Идем? — хмуро смотрит на Любашу Андрей, и та неопределенно пожимает плечами:
— Как хочешь… Если пойдешь — возвращайся быстрей, а то мама рассердится.
— Но тебе разве не хочется, чтобы я пошел с тобой?
— Мне? — Любаша с укором смотрит на него и тихо говорит: — Знаешь ведь… Ну идем, идем, я уже опаздываю.
За воротами чистое и свежее, с нежарким солнцем, утро глушит недавнюю их размолвку. Они шагают по влажной пыли дороги рядом, и оттого, что впереди и сзади тоже идут на работу спешащие люди, Андрей и Любаша только полней ощущают свою близость. Они понимают это без слов, шагая молча, изредка перекидываясь взглядами.
Они идут невдалеке от церкви. Массивный блестящий крест высится над высокой белой стеной, скрывающей почти все приземистое церковное здание. К калитке тянется реденькая вереница людей.
— Тоже будто на работу идут, — кивает Андрей и искоса, с улыбкой смотрит на Любашу: — Слышал я, как ты перед мамой отчитывалась за какие-то там церковные праздники… Тит, Наталья, апостолы да святые… Как только все это умещается в твоей голове?
Люба в ответ смущенно улыбается:
— А что? — говорит она. — Не мешает знать. Такие знания пить-есть не просят.
— Знания… Это ж выдумки попов.
— Которых интересно узнать? — с хитринкой щурится Любаша. — Уж не наш ли отец Сергей выдумал?
— Ну, нынешним попам не до этого, им приходится изворачиваться, защищать то, что давным-давно, задолго до них, выдумано. Тысячелетия тянется этот обман…
— Вот видишь, давно, говоришь, а люди верят. А если бы все
