неурядицы — вызовут тебя на комитет да как вжарят — всех любовниц забудешь.
— Брось болтать, — лениво отмахивается Кораблев.
— Ты, Леня, нужен мне, — шагает к нему Вера. — Зайди, пожалуйста, завтра перед сменой в комитет.
— Ладно, — не сразу отзывается Кораблев.
Дело в том, что завтра перед сменой он, Кузьма и Степан наметили зайти к Сойченко, показать ему составленные ими правила бригадного кодекса, посоветоваться, какие пункты, быть может, упустили.
«Пораньше придется прийти, — решил Кораблев, понимая, что Вера из-за пустяков не станет вызывать его к себе. — И с нею поговорим, — тут же обрадованно подумал он. — С Вяхиревым бесполезно, ему подай инструкцию, а с Верой можно посоветоваться…»
И все-таки на душе у Леонида беспокойно. Помнит он: обсуждение его прогула будет именно в тот день, когда бригада поведет разговор об едином трудовом кодексе.
«Хоть бы быстрей уж», — размышляет Леня и кивает Пахому:
— Айда, поднесем стойку.
Рядом вновь пулеметно застрекотала включенная Андреем углепогрузочная машина.
На-гора бригада выходит позднее всех. Перед самым концом смены опять подозрительно начала сочиться из пласта в выработку вода, и ребята, не сговариваясь, остались помогать пришедшим на смену горнякам из балмашевской бригады ставить сплошную аварийную крепь. Больше часу провозились. Но поднялись на-гора со спокойной совестью: забой оставлен в безопасном состоянии.
С шахты выходят шумной гурьбой, но вскоре замолкают и самые нетерпеливые остряки — Кузьма Мякишев и Пахом. Уж очень хорошая, удивительная сегодня ночь. Тишина стоит над землей. Где-то далеко на горизонте пробегают белые всполохи, и тогда лица идущих ребят хорошо видны в посветлевшей мгле. Рядом безжизненно замер поселок, шаги десятков ног шелестят по серой, мягкой от пыли дороге, и чей-то вопрос приглушенно застывает, потухая тут же, не разносясь эхом вдаль.
На темном небе звезды горят крупно и ярко, словно проносится Земля в этот час совсем близко от загадочных миров Вселенной, и если засмотришься, приостановившись, на одну из них, изливающую красновато-голубое мерцание, неожиданно подумаешь, что она вот-вот, на твоих глазах, начнет близиться, расти в своих размерах, поигрывая огнистым хвостом, и помчится стремительно прямо на безжизненно замершую Землю, на которой увидят это только ты да ребята, тихо шагающие рядом…
Неожиданно слышится глухой рокот работающего мотора. Машина с потушенными фарами появляется из-за поворота в каких-нибудь десяти-двенадцати метрах от Игнашова и Андрея, шагающих впереди. Темным пятном она надвигается по дороге на людей, и Степан обеспокоенно кричит назад ребятам:
— Эй, вы! Отойдите с дороги! Тут какой-то идиот с потушенными фарами ночью разъезжает.
Сам отходит к закраине дороги и вскидывает руку, щелкнув включателем карманного фонарика. Желтый снопик жидкого света скользит по бортам пронесшейся мимо машины, задержавшись на миг на белых цифрах номера: 35-68.
«Опять Ванюшка?!» — едва не вскрикивает Андрей, провожая исчезающую во мгле машину долгим взглядом. Знает, что неспроста гонит к шахте машину сосед, и нерешительно приостанавливается.
— Идем! — окликает Игнашов.
— Понимаешь, подозрительная уж очень машина, — подходя, говорит Андрей. — И фары погашены…
— Проверить хочешь, куда поехала? — отзывается Степан. — Не получится, пожалуй, из нас Нилов Кручининых. Если уж шофер поехал куда, то у него для отговорки и причина есть. Нынче и плуты стали умными.
Если бы это сказал кто-нибудь другой, не Степан Игнашов, Андрей не стал бы колебаться в своем решении. Но к мнению рассудительного Степана он всегда прислушивается.
— Черт с ней, — машет Андрей рукой. — Номер, во всяком случае, нам известен.
И все же, подходя к пименовскому дому, жалеет, что послушал Степана. Конечно, не с добрыми замыслами гнал воровски, с погашенными фарами, Ванюшка машину к шахте.
У дома Андрей останавливается. Странно… Большие ворота открыты настежь. И в огород калитка распахнута…
— Рекс! — тихо окликает Андрей, но собака не отзывается. Он шагает в огород, решив, что, может быть, там есть кто-то. С тихим шелестом покачивается будылистая стена подсолнуха. Слегка угадывается в темноте тропинка между гряд, уходящая к берегу озера. Андрей идет по ней ко второй калитке в том конце огорода. Ощупывает задвижку: на месте…
— Кто там? — слышится от крыльца голос Устиньи Семеновны. Андрей облегченно вздыхает: все на месте, просто забыли закрыть ворота и калитку, и, безмолвно улыбаясь, шагает по тропинке обратно. Но голоса подать не успевает; слух улавливает близкий приглушенный рокот мотора, потом в него вплетаются мужские голоса, и все враз умолкает.
«Григорий с Ванюшкой вернулись», — вдруг все поняв, безошибочно определяет Андрей и останавливается возле подсолнухов, прислушиваясь.
Что-то стукается об изгородь. Идут, тяжело ступая, сюда. Андрей пригибается и прячется в заросли подсолнухов. Топают совсем рядом. Ясно слышится шумное дыхание, потом что-то звякает и глухо падает на землю.
— Тише вы! — удивительно ясно говорит рядом Устинья Семеновна. — И живей… Андрюшка все еще с шахты не вернулся. Не трезвоньте, трубы-то железные…
Снова все затихает.
Потом опять рядом:
— Еще поедете?
Видно, стоит здесь, не уходит Устинья Семеновна.
— Ага, — шумно отпыхивается Григорий, бросая тяжесть на землю. — Ему вон еще надо, Ванюшке. Сразу-то не хотел, а потом, когда полдороги проехали, азарт взял.
— Может, хватит и ему?
— Нет… Лишнего не стал брать. Вам да мне здесь, восемнадцать штук.
— Смотрите, на сторожа не нарвитесь. Езжайте живей, я сама их травой прикрою. Ну, с богом…
Не сразу, как затихает все вокруг, выходит из подсолнухов Андрей. И сознательно оттягивает момент, когда должен постучать, в окно, извещая о своем возвращении с работы. Он еще не решил, как ему поступить: или повести с Устиньей Семеновной и Григорием прямой разговор о трубах и потребовать, чтобы сейчас же вернули украденное на место, или же, не сообщая ничего дома, заявить об этом на шахте.
«Ладно, поговорю сам. Если отвезут обратно — дам слово никому не рассказывать. Все же — родня», — горько усмехается он. И почему-то неспокойно на душе от этого решения, словно позволил себе он, Андрей, какую-то не совсем чистую сделку со своей совестью.
«Прямо заявлю, что подобные их махинации прикрываю первый и последний раз», — пробует он успокоить себя, но тревожащее чувство не проходит: понимает Андрей, что он попросту уступает Пименовым из-за Любаши.
На первый стук никто в доме не отзывается. Потом слышится громкий зевок за дверью и заспанный голос Устиньи Семеновны:
— Кто тут?
Она замыкает за Андреем дверь, зажигает в прихожей свет и собирает на стол. Андрей изумлен: никто бы не подумал, что она не сомкнула глаз — так естественно для Устиньи Семеновны полусонное, с зевками и вздохами, состояние. Лишь изредка она настороженно застывает, услышав стук на улице.
— Ужинай живей да ложись, поздно уже. Того и гляди светать начнет, — говорит она равнодушно, и
