На руины, что проносились мимо машины, действительно было страшно смотреть. А смрад местами стоял такой, что мы старались задерживать дыхание.
— А я вот все думаю и никак не могу понять, — говорит командующий. — Зачем это англо-американцам понадобилось? Для чего? С какой целью?.. Мы уже успешно наступали. Разгранлинии наступления были четко установлены в Ялте и Тегеране. И не им, а нам предстояло штурмовать Дрезден. И вот эти чудовищные налеты. С военной точки зрения, это нелепость. С общечеловеческой — дикое варварство… Да, у этих руин есть над чем задуматься…
Когда машины наконец прорвались через разбомбленный центр города в сохранившийся район богатых особняков, а затем вышли на уже знакомую нам дорогу, лежащую вдоль реки, все вздохнули свободно. Легкие жадно хватали воздух, настоянный соками весенней земли, свежей сыростью эльбинской поймы, ароматами садов. Сады буйно цвели за решетчатыми заборчиками, и не было им никакого дела до только что отшумевшей страшной войны. Впрочем, война почти обошла этот приречный край. Тут все было цело, лишь белые простыни, наволочки, полотенца свисали с окон, напоминая о недавней капитуляции.
По пути наш спутник из трофейного управления познакомил нас с "чудом Эльбы", которое предстояло увидеть. Кенигштейн. Королевский камень. Старинный замок. Некогда самый могучий форпост саксонских королей, господствующий над этой пограничной рекой уже много столетий.
Это действительно чудо природы. Не гора, не холм, а гигантский камень, возвышающийся над водной гладью. У него совершенно отвесные стены высотой двести метров. Чтобы построить наверху этого камня большой замок, пришлось пробивать в граните террасы дорог. Теперь, по словам нашего спутника, эти могучие сооружения с зубчатыми стенами, с башнями, с дворцами венчают этот камень, будто завитки крема огромный торт.
— Это замок, на стену которого за сотни лет его существования смог вскарабкаться всего один человек, — продолжает рассказ наш спутник. — Какой-то ремесленник из близлежащего городка. В престольный праздник он, выпив, похвастал друзьям, что все-таки вскарабкается по отвесной стене. И действительно, взобрался с южной стороны. Это сделало его чуть ли не национальным героем Саксонии. Люди собрали для него немало денег. Без него с тех пор не обходились ни одна свадьба, ни одно торжество. А саксонские курфюрсты даже дали ему под старость небольшую пенсию. Его называли "барс Эльбы"…
А вот уже и знакомые копи, в которых были спрятаны сокровища Дрезденской галереи.
— Может быть, остановимся посмотреть?
— Там уже нечего смотреть, — усмехнулся командующий. — Все вывезено в летнюю королевскую резиденцию. Картины стоят на просушке, над ними колдуют лучшие реставраторы.
Тут мне вспоминается смешная история, о которой говорили в штабе. Искусствовед Наталия Соколова докладывала командующему о найденных картинах и горевала о том, как они повреждены и как нуждаются в срочном лечении. Сразу озаботившись, командующий ответил, что готов дать свой личный самолет, чтобы немедленно доставить "Сикстинскую мадонну" и несколько наиболее ценных шедевров в Москву для немедленной реставрации. При этом предложении собеседница будто бы побледнела от страха. "Сикстинскую мадонну" на самолете? Да бог с вами! Разве можно ее на самолете! Человечество не простит, если вдруг…" — "Это отличный самолет с опытнейшим экипажем, — ответил командующий, не понимая ее испуга, — Я сам на нем летаю", — "Но вы же маршал, а она — мадонна!" — воскликнула собеседница. Конев засмеялся: "Что верно, то верно, разница действительно есть". Затея с самолетом была отменена. Каким-то образом разговор этот стал достоянием штаба. Теперь, когда речь заходила о каком-нибудь невероятном предложении или предположении, стали говорить: я же маршал, а не мадонна… Когда мелькнули и остались позади заброшенные каменные копи, служившие недавно убежищем картин Дрезденской галереи, командующий сказал:
— А ведь, что там ни говори, вовремя мы освободили мадонну из плена. Мне докладывают: сырость и температурные перепады серьезно попортили почти все картины. Ну, теперь-то они в верных руках. Мы с Иваном Ефимовичем, когда выпадает свободный часок, иногда ездим полюбоваться.
— Это точно. Такого трофея у союзников нет. Говорят, они захватили все золото Рейхсбанка, но ни за какое золото все это не купишь, — отзывается ученый трофейщик и добавляет: — Это будет нам достойной компенсацией за музеи и картинные галереи, которые гитлеровцы разрушили, разграбили и сожгли.
Конев оборачивается на переднем сиденье и суровато смотрит на произнесшего эти слова.
— Вы так полагаете?.. А я вот думаю, вряд ли правительство наше на это пойдет.
— Но ведь немцы, сколько они всего награбили.
— Мы не гитлеровцы.
— А Наполеон? Лувр просто-таки трещит от его трофеев. Он ведь тащил с собой, отступая, все сокровища Московского Кремля, а не дотащив, утопил в каком-то озере. А англичане? Сколько они нагребли для своего Британского музея!
— Вот именно, награбили, нагребли. Мы советские воины, а не Наполеон и не английские империалисты, — говорит командующий. — Понятно вам это, товарищ подполковник?
— Да, да, конечно, товарищ командующий, вы безусловно правы, — спешит ретироваться наш ученый спутник. Но отступал он без всякого энтузиазма. Мы-то знали, что работая над реставрацией полотен и скульптур, поправляя их пораженные места, заклеивая на них пузыри особым пластырем, нежной рукой снимая с них плесень, наши искусствоведы мечтают и даже мысленно размещают их в музеях Москвы, Ленинграда, Киева.
— Конечно, было бы справедливо все это забрать, — как бы думая вслух, произносит полководец. — Но ведь все это принадлежало не Гитлеру, а немецкому народу. А ведь еще в труднейший час войны товарищ Сталин сказал: гитлеры приходят и уходят, а немецкий народ остается. Немецкий народ вечен…
Наш ученый спутник поспешил перевести разговор на другую тему и с повышенным энтузиазмом продолжал рассказ о том, что нам предстояло увидеть. После объединения германских земель в середине прошлого века Кенигштейн — этот грозный форпост на Эльбе — потерял свое военное значение. Его превратили в политическую тюрьму. Туда сажали заключенных, казавшихся кайзерам особенно опасными. Между прочим, здесь некоторое время находился в заточении и русский анархист Михаил Бакунин… Ну, а в эту войну в Кенигштейне Гитлер держал пленных французских генералов.
— Идеальная тюрьма. Практически из нее невозможно было бежать.
— Но ведь один из генералов все-таки бежал, — говорит командующий. Как всегда, он в курсе всех событий, происходящих на пространстве вверенного ему фронта. У него блестящая память. Он запоминает и большое и мелочь. Повернувшись к нам, он дополняет рассказ искусствоведа. — Бежал известный французский генерал Анри Жиро. Махровый реакционер, друг и надежда французских когуляров. Впрочем, «бежал» в данном случае явно не то слово. Гитлеровцы, по-видимому, сами инсценировали его побег, чтобы во Франции появилась фигура, которую они могли бы противопоставлять генералу де Голлю.
— Справедливые слова, — спешит присоединиться ученый спутник. — Бежать из Кенигштейпа, как я уже сказал, невозможно. Вы увидите, что это такое. Недаром саксонские сокровища из так называемой коллекции "Зеленого свода" гитлеровцы хранили в казематах этой крепости.
Вдали над Эльбой сквозь зыбкую студенистую дымку, поднимающуюся с земли, стало видно это чудо природы. Не гора, не скала, не холм. Даже по-военному высотой не назовешь. Это гигантский вытянутый прямоугольник, камень с отвесными гранями, который, как казалось, природа положила прямо на зеленый ковер земли. Могучая река как бы почтительно обтекала его с севера.
— Ну, а сокровища, вы установили, что это такое?
— Конечно, это всемирно известная коллекция драгоценных предметов, собранных саксонскими королями. О ней есть во всех энциклопедиях. Ее так и называют коллекция "Зеленого свода"[9]. Это не золото, не серебро, не драгоценные и редкие камни. Это предметы высочайшего искусства, вычеканенные или сделанные из золота, серебра, драгоценных и редких камней. Удивительнейшие вещи. Над ними трудились мастера всего мира. Такое можно видеть разве что в нашем Эрмитаже… Все это было спрятано глубоко в скале, куда вел замурованный впоследствии ход.
— А как ее отыскали?
— О, целая романтическая история. Приключенческий фильм в духе графа Монте-Кристо… В последний день войны наша часть окружила замок. Командир части подполковник Штыков, кстати, умнейший офицер, сразу понял, что штурмовать замок бесполезно. В него можно было проникнуть только по одной выбитой в скале дороге, и дорогу эту, заминированную, опутанную проволокой, один толковый пулеметчик мог оборонять от наступления целого полка. А от жителей подполковник узнал, что в крепости около сотни солдат и офицеров под командованием полковника Хессельмана, офицера старой. рейхсверовской школы. Чтобы избежать кровопролития, Штыков привязал к тесаку белый носовой платок и сам пошел, так сказать, в пасть зверя. Его пропустили. Он предъявил ультиматум о безоговорочной капитуляции. Пока Хессельман со своими офицерами обсуждал ультиматум, Штыков знакомился с крепостью. Из окон одного из зданий до него донеслись голоса, приветственные крики, кто-то там запел «Марсельезу». Ну, мотив, конечно, знакомый. Штыков понял, там французы. И добавил к ультиматуму еще один пункт — немедленно освободить французских военнопленных.
