«Но почему же? Почему же?!» — в отчаянии спрашивала она себя.
…Жозе да Силва был поражен. Да что там — потрясен! На его выразительном лице отразились испуг, растерянность, неверие. Он отбросил большое, грузное тело к самолетному иллюминатору, выставив, как защиту, мощные руки с растопыренными пальцами. В темно-карих глазах Жозе да Силвы застыли недоумение и почти ужас. Так, вероятно, ведут себя правоверные католики, оказавшись перед самим дьяволом.
Фролов и сам был поражен: такая бурная реакция всего лишь на известие о том, что он, Фролов, — русский.
Но, видимо, Жозе да Силва умышленно демонстрировал ужас. Через несколько секунд на толстых щеках его уже была улыбка, глаза сверкали любопытством.
— Вы шутите, сеньор?
— Нет, — ответил Фролов. — А почему вас это так удивило?
— Впервые встречаю русского, — искренне объяснил Жозе да Силва. — А знаете, в нашем кругу есть поверье, что встреча с русским не к добру. Но, сеньор, я не суеверен. А вы из Москвы?
— Да, из Москвы.
— А летите в Лиссабон?
— Да, в Лиссабон.
— А почему вы летите в Лиссабон из Бразилии?
— Потому что я был в Бразилии в командировке.
— А долго вы были в Бразилии?
— Месяц, — сухо сказал Фролов. Это походило на допрос, и это ему не понравилось. Он закурил, достал газету и стал читать. Жозе да Силва примолк, но не спускал с него глаз.
В облике человека, как известно, главное — глаза. Глаза Жозе да Силвы были близко поставлены и очень странные: зрачок правого глаза помещался в дальнем углу, непонятно куда нацеленный, а широко открытый, неморгающий левый глаз упирался в собеседника, как дуло пистолета. Ощущение было не из приятных.
М-да, сосед его благообразием не отличался. Большая голова как бы делилась на две части. Верхняя была сужена, с низким лбом, который к тому же прикрывали гладкие, тщательно уложенные волосы. Густые прямые брови почти доставали до прически. Тонкий длинный нос с горбинкой соединял узкую верхнюю часть лица с тяжелой, толстощекой нижней. Ее украшали тонкие усы и смолисто-черная короткая борода, подстриженная полукругом. Диспропорцию лица как-то выравнивали большие торчащие уши. Шеи у Жозе да Силвы как бы не было.
Фролов решил воспользоваться первым же удобным моментом и перейти в конец салона, где все кресла были свободными. Еще в аэропорту Сан-Пауло он обратил внимание на Жозе да Силву, который, дымя сигарой, то ли поучал, то ли отчитывал двоих мужчин среднего роста, средних лет, похожих друг на друга. Вместе же, втроем, они демонстрировали самоуверенность и самодовольство, подчеркнуто не замечая суеты аэропорта. И тем более была поразительна реакция Жозе да Силвы, когда они знакомились, оказавшись волею случая соседями в самолете.
Вечерняя газета, купленная Фроловым в аэропорту, была малоинтересной — ничего серьезного. Он сунул ее в сумку переднего кресла. Жозе да Силва не спускал с него глаз.
— Что вы все так смотрите на меня? — усмехнулся Фролов. — Можно подумать, что вы и вправду хотите разглядеть чертовы рожки.
— О, нет, сеньор, извините меня. Темперамент! Не каждый день такое соседство.
— Кто вы по профессии? — смягчаясь, поинтересовался Фролов.
— Я бизнесмен, — с достоинством ответил Жозе да Силва. — Я директор компании. Мы осуществляем поставки кофе. — И спросил, раскуривая сигару: — Вы бывали раньше в Лиссабоне?
— Ни разу.
— Я понимаю. Раньше ведь русским был закрыт въезд в страну. — Помолчал, встрепенулся: — А после переворота?
— После революции… — не столько спросил, сколько уточнил Фролов.
— Да, конечно, после революции, — поправился Жозе да Силва.
— Не бывал. А вы?
— Первый раз лечу, — он запнулся, — после революции. Честно вам признаюсь: без желания. Меня поездка даже пугает.
— А почему? — с умышленной наивностью спросил Фролов.
— Ха-ха, — сказал Жозе да Силва. — Я теперь как капиталист персона нон грата в Португалии. И если бы не дела фирмы… Компанию, связанную с нами, хотят национализировать. Ее уже захватили рабочие. Я вам скажу: все это кончится полным развалом экономики. Разрешите вас угостить бренди? — предложил он, доставая фляжку в черной коже. Стюардесса принесла стаканчики. — Приятно с вами познакомиться, — сказал Жозе да Силва, высоко подняв стаканчик.
Бренди был душистый и приятный. Капиталист Жозе да Силва выпил его одним глотком и, как положено, с удовольствием задымил сигарой. Выпили еще по глотку.
— Скажите, сеньор русский, — осторожно продолжал Жозе да Силва, — у вас, конечно, много друзей среди коммунистов в Португалии? Они вас будут встречать в Лиссабоне, не правда ли? Я не поверю, если вы скажете, что их у вас нет.
— Когда-то были, — ответил Фролов. — Но никто в Лиссабоне не знает о моем прилете.
Фролову показалось, что его попутчик облегченно вздохнул. В этот момент к ним подошла стюардесса с подносами — было время ужина.
После ужина Фролов хотел подремать, чтобы в Лиссабоне, не теряя ни часа, постараться побольше увидеть, узнать, и понять, и, если удастся, встретить своих единственных знакомых в Португалии — скульптора Мануэла Серру и его очаровательную жену, француженку Марианну Дебрэ. Давно, десять лет назад, он в течение двух недель сопровождал их в поездке по Советскому Союзу.
Жозе да Силва, не подозревая того, затронул самый сокровенный уголок сердца Александра Фролова. Конечно, ему хотелось прикоснуться к португальской революции, увидеть своими глазами возбужденную, изменившуюся жизнь Лиссабона. Но это не была вся правда. Ему не меньше хотелось вновь увидеть Мануэла Серру, а если говорить о сокровенном — Марианну Дебрэ, Машеньку, как он называл ее в своих тайных мечтах.
Та далекая встреча оказалась для Фролова роковой. Он влюбился в Марианну с первого взгляда, и эта сокрытая для всех тайна сердца делала его жизнь — да, десять лет! — не вполне понятной для окружающих — коллег, знакомых, друзей — и особенно расстраивала его отца с матерью, у которых он был единственным сыном. В свои тридцать пять лет он оставался убежденным холостяком, и никакие ухищрения его знакомых женщин, никакие увещевания родителей, даже слезы матери не могли ничего изменить.
В остальном у Фролова все было нормально, более того — успешно. Учась в аспирантуре, он быстрее других, причем блестяще, защитил кандидатскую диссертацию и теперь готовился к защите докторской. Он уже считался крупным специалистом по экономическим проблемам Латинской Америки, и его постоянно привлекали к выполнению ответственных поручений.
Внешне Фролов оставался тем же молодым человеком, как и десять лет назад, когда встретил Марианну. Конечно, он стал серьезнее и увереннее в себе. Научная работа не мешала ему заниматься спортом: он до сих пор азартно увлекался волейболом, играя за институтскую команду; каждую весну отправлялся в Домбай кататься на горных лыжах, а каждое лето — на туристские базы в самые отдаленные концы страны. Он много читал не только научной литературы, но и художественной, причем не только на русском языке, но и по-испански, португальски и английски. Короче говоря, образ жизни Фролова был налаженным и разносторонним — у него на все хватало времени. Когда порой случались приступы острой тоски, он знал, как поступать: садился в самолет или поезд и отправлялся в Ленинград, где жили родители, к семейному очагу, к друзьям детства и юности.
Надо сказать, что Фролов отличался завидной цельностью и решимостью в своих намерениях и поступках. Поэтому отношение к нему было полярным: одни его любили, другие ненавидели. Проявление и тех и других эмоций он воспринимал с невозмутимым спокойствием, оставаясь самим собой — плохим или хорошим, но Александром Фроловым. Его знания высоко ценили все, как бы к нему ни относились. Поэтому он часто ездил на научные конференции и симпозиумы, нередко за рубеж, как и на этот раз в Бразилию.
Но это была особая поездка. Особая прежде всего для Фролова. Еще улетая из Москвы в Сан-Пауло через Нью-Йорк, он знал, что на обратном пути изменит маршрут и остановится в Лиссабоне дня на два-три, чего бы это ему ни стоило. И сделает это непременно! И обязательно попытается повидать Мануэла Серру и Марианну Дебрэ.
Почему он не пытался это сделать раньше? Почему он не наводил справки о них? Однажды, правда, наводил. Это случилось примерно спустя год после того, как они улетели из Москвы. Но ему сухо сказали, что не следует проявлять излишний интерес. Больше он его не проявлял. Действительно, зачем и какой интерес? Мануэл — подпольщик, а кто Марианна, кроме того, что его жена? Все просто и ясно.
Да и кем в самом деле была для него Марианна, если задуматься серьезно? Однако она болью вошла в его сердце и там оставалась. Все эти годы он продолжал думать о ней. И, возможно, он ее идеализировал. Встречая новую женщину, он всегда, вздыхая, говорил себе: «Нет, это не Машенька». В одинокие поздние вечера он, бывало, часами беседовал с ней и даже, случалось, записывал их разговоры. Он понимал, что это ненормально, но отказываться от этого не хотел, потому что это были радостные, счастливые часы. Один из ящиков его стола был заветным. Там хранились эти записи и несколько фотографий той роковой для него поездки. Вот и все, что связывало Александра Фролова с женой португальского коммуниста-подпольщика Марианной Дебрэ, — боль и фантазии сердца. И теперь, после революции, он обязательно хотел повидать и Мануэла, и Марианну, не осознавая до конца, почему он должен — именно должен! — это сделать…
