— Ты уж не ходи туда поколь, милок. Подкрепись, поправься, поживи тут сколь-нибудь, а после того, как знаешь.
Степка и сам не торопился в казармы, но все больше крепло желание удрать домой. Да хорошо бы и дружков за собой увести. Но для этого в полку побывать придется.
А на другой день перед обедом кум Гаврюха заехал с базара.
— Здравствуй, баушка! — возгласил он с порога. — Лошадь покормить дозволишь во дворе у тебя?
— Покорми, покорми. А чего же не покормить-то. Заезжай.
— О, и ты тута, служивый! — повернулся он к, Степке. — Я думал, вы уж тут все до офицеро́в дослужились и лупите наших мужиков почем зря. А ты, знать, возля баушки пригрелси!
— Хворал он шибко, — оправдывала Степку Ефимья, собираясь поставить самовар. — В тифу лежал без памяти. Вчерась вот едва на ноги встал. Ты уж его не обижай.
— Отвез бы ты меня домой, дядь Гаврил, — выпалил Степка, ухмыльнувшись.
— А чего, — передернул костистыми, плечами Гаврюха, — вот покормлю лошадку до потемок, и двинемся. Вечереет рано теперь.
Ему не надо было пояснять, что к чему — все на лету схватил.
— А еще бы Яшку Шлыкова да Кольку Кестера захватить.
— А мне какая разница? Что одного, что троих, всех доставлю.
Едва дождался Степка, пока миновало время ужина в полку, и пошел не в свою роту, а сразу нацелился в седьмую, где теперь числились дружки. Подвернув к группе куривших возле барака, он спросил:
— Вы из седьмой роты?
— Из седьмой, — ответил уже не молодой солдат в рваной шинели.
— А не знаете ли Шлыкова или Кестера? Повидать бы их мне.
— В увольнение они еще вчерась ушли, — сказал тот же солдат, криво усмехнувшись. — Видал я их, с котомками пошли. А сегодня их не было.
Все разжевал и в рот положил солдат: число дезертиров с каждым днем увеличивалось, стало быть, и ребятки убрались. Тут рассуждать некогда. Повернул Степка от бараков на проторенную дорожку — и был таков. А вечером, как сумерки спустились, уложил его кум Гаврюха в фургонный ящик на сено, прикрыл рогожками, и отбыли они в родной хутор.
8
Совместными усилиями Красной Армии и Волжской флотилии Казань была уже освобождена от белочехов. Через несколько дней, в середине сентября 1918 года, Гая Дмитриевич Гай со своими войсками захватил Симбирск. Восточный фронт Советской республики, укрепляясь и набирая силу, подвигался к Самаре. А Оренбургское казачье войско собиралось жить долго, основав даже новый казачий округ.
До самой революции Оренбургское войско состояло из трех округов: Оренбургского, Верхнеуральского и Троицкого. Все казачество, расселенное вокруг Челябинска, было в подчинении Троицкого окружного правления. Еще в семнадцатом году челябинские казаки хотели образовать отдельный от Троицка округ, четвертый, но помешали красные отряды Блюхера и мичмана Павлова, отсрочившие эту задумку на целый год.
Теперь, почувствовав укрепление своей власти, они добились своего, и родилось на свет такое вот обращение:
«Станичники, воля ваша, выраженная в первом Войсковом круге в 1917 году об образовании Челябинского округа с своим самостоятельным окружным правлением, исполнена.
Чрезвычайный Окружной Съезд в минувшем сентябре месяце окончательно разрешил вопрос о выделении Челябинского округа и произвел выборы Окружного Атамана Челябинского округа и членов Правления.
2 октября молодое Окружное Правление во главе с атаманом прибыло в город Челябинск и самостоятельно открыло свои действия.
Всем вам известно, насколько тяжелы условия, при которых приходится работать вновь народившемуся Окружному Правлению; не имея в своем распоряжении никаких денежных средств, Окружное Правление становится в безвыходное положение даже при организации и оборудовании инвентарем самой канцелярии Правления, и раз это так, то может ли оно выполнять те задачи, возложенные на него Окружным съездом, которые требуют колоссальных средств? Нет, не может! А таких задач много, и сама жизнь требует их немедленного исполнения.
Где же взять средств?..
К вам, станичники, кому дорого войско с его демократическими органами самоуправления, к вам, кто видит в этом самоуправлении заботу о благоустройстве нас — казаков, — Окружное Правление обращается за помощью. Все вы состоите членами станичных Обществ и членами Кредитных Товариществ; в тех и других у вас есть лежащие без всякого движения суммы, одолжите их без % на известный срок Окружному Правлению, этим вы лишний раз засвидетельствуете вашу искреннюю любовь к войску…
Возврат этих денег гарантируется всем достоянием 4-го округа.
Атаман Лыков, член правления Меньшенин, секретарь Паристов».
Очень хотелось верить казакам в гарантию нового окружного правления, оттого и верили безоглядно, полагая, что никому и никогда не уступят своих привилегий.
А у самого Дутова деньги водились в достатке, но не было военного обмундирования, чтобы одеть новобранцев запасного полка. Заборы в Троицке заклеивались все новыми и новыми приказами начальника гарнизона. В сентябре появился приказ, строго запрещавший «ношение военной форменной одежды лицам, не принадлежавшим к составу армии». «Шинели, суконные рубахи, шаровары, фуражки казенных образцов» предписывалось «сдать в пятидневный срок». А «за сокрытие вещей государственной важности» начальник гарнизона грозился привлекать к суровой ответственности.
Но и такие строгости не помогали обзавестись обмундированием. Сукна же хватило лишь для того, чтобы сшить всем новобранцам новенькие погоны, да пришить-то их не к чему оказалось. От дезертирства и тифа полк таял на глазах.
Военно-следственная комиссия в своих объявлениях предлагала гражданам города и уезда сообщать «дополнительные сведения» обо всех «арестованных красноармейцах, красногвардейцах и лицах, задержанных с оружием в руках». А на Меновой двор и в тюрьму партиями доставляли вовсе не красноармейцев, не красногвардейцев, а лиц, никогда не державших оружие, замеченных в непокорности властям.
Военно-следственная комиссия работала неусыпно, днем и ночью, захватывая все новые и новые жертвы, уничтожая их десятками и сотнями.
* * *
В хутор въехали поздно вечером. У Мирона Рослова светился еще огонек. Не спали там, стало быть. Черное небо ярко вызвездило, видать, на заморозок. Столкнув с себя рогожу и выбравшись из-под попоны, Степка выпрыгнул из телеги.
— Спасибо, дядь Гаврил, — сказал он. — Выручил ты меня.
— Чего уж там, выручил, — глубокомысленно возразил Гаврюха. — Може, выручил, а може, на грех навел.
— Да ведь все равно бы удрал я, хоть пешком.
— Живи, стал быть, украдкой, коль сумеешь. Эт ведь все равно, что под петлей ходить постоянно да гнуться, чтоб, не накинули ее… Но-о! — шевельнул он лошадь и поехал домой.
Калитка оказалась не заперта на засов. Прошагал Степка в избу и, выйдя из потемок под полатями, возгласил:
— Здравствуйте! Вот я и отслужился.
— Отслужился, сынок! — легковерно обрадовалась Марфа. — Вот и слава богу. Будешь дома жить, как все.
— А как отслужился? — без радости в голосе спросил отец.
— Тифом сперва захворал, у баушки Ефимьи отлежался да и удрал совсем.
— Не бывало у нас в роду таких беженцев, — закряхтел в своем углу дед. — Ну, да теперь, знать, время такое.
— Да я, кажись, не один, — словно бы оправдываясь, добавил Степка.
— А кто еще из наших? — Мирон даже с лавки приподнялся, ожидая ответа.
— Яшка Шлыков и Колька Кестеров из роты исчезли, пока я хворал.
— Ну, Шлыков-то понятно, — заключил Мирон, — а вот с Колькой чего сделает отец? Либо прибьет его Иван Федорович до смерти, либо живого властям отдаст…
— Чего ж ты стоишь-то одетый! — опомнилась мать. — Раздевайся да садись. Домой ведь пришел.
— Да мне бы… того, — стушевался Степка. — В баньку бы добежать, хоть в холодную… У нас там на нарах постели-то не было, а зверье это прямо по голым доскам шастало.
— Тогда я сичас водички согрею в бане. Чего ж ты хворый да холодной водой мыться станешь. А всю эту одежу там оставь, прожарю я ее.
— Ну, а я до Яшки поколь добегу, — приободрился Степка, — узнаю про его. А Вера-то дома?
— Где ж ей быть? Спят все наши девки, — ответила мать. — Ты бежи да не засиживайся там.
— На глаза никому не попадайся! — крикнул вдогонку отец.
На улице было пустынно, и чернота непроглядная. Степка и сам понимал, что лишние встречи вредны ему. Добежал до Шлыковых — огонька у них нет. Спят, наверно. Как же быть? Подошел к низкому оконцу, тихонько стукнул в перекрестие рамы, подождал.
— Кто тама? — донеслось изнутри. Даже не понял, чей это голос.
— Я, Степка! — громко зашептал он, сгибаясь вдвое, чтобы показаться в окно.
