— Вот так штука! — промолвил Федор и, качнувшись вперед, широко, глупо раскрыл рот.
Тесть засуетился, выскочил из-за стола и, прыгая по-мальчишески, заговорил неискренне:
— Матрена, да ты ли это? Зятек, дорогой мой, да она у тебя вроде королевы! Ей-богу! Ах, раздуй меня горой! Свою родную дочь не могу признать! Ну и чудо-юдо!..
Бабы обступили Матрену, оглядывая ее с ног до головы, ощупывая руками. Они посмеивались, находя, что новый наряд к ней не подходит.
— Деликатно, что и говорить… Только — не для нашей это жизни, — нет, неподходяще будто.
Матрена стояла, понуря голову, и от стыда не знала, куда деться. Лицо ее настолько залилось краской, что, казалось, вот-вот сквозь нежную кожу брызнет кровь.
А Петр, довольный своей проделкой, ухмылялся и лихо крутил усы.
— Эх, Петр Захарыч! — юлил тесть. — Будь у меня деньжонки, променял бы я своего слепого мерина. И во как покатал бы вас! А встретивши кого, гаркнул бы: сторонись, такой-сякой, сухой-немазаный! Не вишь — становой со становихой едет! Тресни моя животина, коли вру!
— Не тужи, богоданный папаша, все устроим, — сказал солдат и полез в карман за бумажником.
Люди вытянули шеи, жадно поглядывая в руки солдата.
— Держи, — важно произнес Петр, подавая тестю десятирублевую кредитку.
— Зятечек, разлюбезный мой! — восклицал тот, целуя ему руки.
— Ну, довольно, довольно… — говорил Петр, не отнимая рук от сухих губ тестя.
— Нет, подожди, зятек… Теперь я с лошадью… Спасибо! Где твои золотые ножки?..
Ползая на коленях, он целовал ноги солдата.
Кто-то заметил:
— Червь навозный!
Потом, оттолкнув старика и шевеля на груди медаль, Петр бахвалился:
— Служба, братцы, важное дело. Это хультура. Кто из вас может понять такое слово?
Мужики, хлопая глазами, молчали.
— Где же им! — вздохнула мать.
Поглядев на всех, он продолжал:
— Понять ее надо, хультуру-то. Через нее мужик-землерой, можно сказать, делается кавалером по всем статьям… Значит, церемониальным становится и все прочее…
— Сколько ума набрал! — восхищался тесть.
— Есть у вас на селе просветительные и благородные люди?. — спросил солдат.
— Да как сказать? — мялись мужики. — Вот разве поп.
— А учитель? — вставил кто-то.
— Это правильно, — подхватил Федор, оживляясь. — Яков Петрович, учитель наш, человек — эх, башка!.. Поп рядом с ним — шлея мочальная. Пойми: что поп заганет, то учитель отганет, а что учитель попу заганет, то поп, хоть тресни, не отганет!
— Значит, не стыдно с ним подружить и все прочее? — осведомился солдат.
Мужики наперебой расхваливали учителя:
— Ах, чудак этакий! Да Яков Петрович у нас человек первейший…
— Ежели рассказывать начнет, как жить надо, так, брат ты мой, аж дух захватывает! До слез доведет…
— Это что! Он законы знает! Прошение может напороть: хоть к земскому, хоть к губернатору — куда вгодно…
Через некоторое время все поднялись и вышли на улицу, распевая песни и приплясывая, но веселье было какое-то тяжелое, вынужденное, напоказ.
Солдат, окруженный пьяной толпой, шагал твердой походкой, заложив назад руки и держа в зубах папиросу. Голова его была запрокинута вверх, точно он смотрел на небо.
Рядом с ним, понурившись, шла жена в новом платье; оно уже лопнуло под мышками, и в прорехах виднелась подкладка. Всегда проворная, гибкая и легкая, она теперь шагала, как деревянная кукла, неуклюже тыкая ногами в пыль и траву. Тесные туфли больно сжимали ноги. Туго стянутый корсет давил грудь. Кружилась голова. По временам ей казалось, что она идет на ходулях; едва удерживаясь, чтобы не упасть, она протягивала руки вперед и чувствовала себя обиженной, выставленной на посмешище людям.
Гуляющих сопровождали дети. Их было много, они сошлись со всего села. Из домов, отрываясь от работ, выбегали бабы и девки и, увидев странное зрелище, громко хохотали.
Петр Колдобин хмурился и, кривя лицо, громко говорил:
— Идиотский народ…
V
Как-то после обеда Петр отправился к учителю.
Когда он подошел к школе, учеников только что распустили. Словно саранча, высыпали они на улицу, прыгая и толкая друг друга.
— Солдат бритый, нос подбитый! — кричали они Петру.
— Брысь, поганые котята! — затопал он ногами.
Дети, как горох, рассыпались в разные стороны, но, отбежав, стали кричать еще громче, показывая языки.
— Ах, шушера этакая, — ворчал он, грузно поднимаясь по лестнице в школу.
В учительской комнате за столом сидел молодой человек, невзрачный, подслеповатый, с русыми волосами, подстриженными в кружок, как у деревенских парней. Он был без пиджака, в одной черной косоворотке, подпоясанной ремнем.
— Скажи, почтенный, где тут учитель Яков Петрович? — обратился к нему солдат, загородив своей огромной фигурой всю дверь.
— Это я, — ответил тот, вставая.
Петр сверху вниз посмотрел на него, однако расшаркался:
— В таком случае — наше вам почтение!
— Здравствуйте, — подавая руку, ответил учитель.
— Честь имею объявиться: Петр Захарыч Колдобин, старший запасной унтер-офицер N-ского полка.
— Так, так, очень приятно.
Петр развалился на стуле.
— Вы ко мне по какому-нибудь делу? — застенчиво спросил учитель.
— Нет, я просто покалякать с вами, как полагается понимающим людям. С образованным человеком, знаете ли, приятно время провести и также все прочее. А то кругом — мужики одни, неучи. Никакого понятия не имеют о благородстве. Прямо тошно с ними.
Учитель поморщился и спросил:
— А вы кто?
— Я? Я сказал: унтер-офицер.
— Ну, да, знаю. Но ведь вы тоже из мужиков?
Колдобин снисходительно усмехнулся, крякнул и, вытянув ноги, объяснил:
— Кроме дворян и священников, все происходят из мужиков, — это совершенно так, но только людей надо отличать по образованию… по хультуре жизни…
Учитель пристально взглянул на гостя добрыми глазами.
— Так, — сказал он мягко. — А что же такое культура, на ваш взгляд?
— На мой?
Поняв, что он чем-то заинтересовал учителя, Петр напрягся, подумал и сказал важно:
— Это то, что различает людей… отличие лица от лица. И уважение к заслуге… Вот вы, например, и я…
Теребя свои бакенбарды, Петр взглянул на учителя.
— Вы, как видно, плохо наказуете своих учеников?
— Да я их совсем не бью, — ответил учитель с тихим удивлением и потер себе лоб.
— Это жаль. Нужна строгость, чтобы дисциплину привить. Да и чинопочитание должны знать. Ах, вот у нас в солдатах ловко! Другой придет из деревни коряга корягой. А через год-два из него, глядишь, такого человека сделают, что любо глядеть! Во фронт встанет, вытянется, не дышит, замрет! Картина! Залюбуешься и все прочее!
— Да-а, — неопределенно протянул учитель и стал ходить по комнате.
Рассказывая о казарменных порядках, Петр бесцеремонно оглядывал помещение учителя. Небольшая комната — аршин семи в длину и пяти в ширину, — она напоминала карцер. Стол, три стула, кровать с одной подушкой и коричневым байковым одеялом, этажерка, набитая книгами. Два небольших окна давали достаточно света. На одной стене висел снимок с «Панихиды» Верещагина.
Петр ухмыльнулся:
— Военная картина? Расчудесно! В казарме у нас тоже таких много. Только те получше. Там нарисовано, как наши нехристей лупцуют…
— И что же, нравятся они вам? — тихо спросил Яков Петрович.
— Еще бы! Одна, что висела против моей койки, больно хороша. Как русский без винтовки справился с врагом: схватил в охапку турка и зубами ему горло рвет. А тот глаза выпучил, морду скорчил. Занятно, ей-богу!
Учитель поморщился.
— А это что за люди: начальство, что ли, какое? — спросил Петр, показывая рукой на другую стену, где висели портреты Толстого и Чехова.
— Нет, это литераторы.
— То есть по какой же части?
— Книги пишут.
— Ах да, понимаю, понимаю!
Отворив дверь, Петр звонко высморкался в сени; вытащив клетчатый платок, аккуратно вытер себе нос. Потом, усевшись на прежнее место, заговорил;
— Погляжу я на вас, Яков Петрович, человек вы образованный, а живете неважно. Нет у вас ни дивана, ни занавесок. И вообще что-то скудно у вас.
— Ничего, я чувствую себя хорошо, — ответил учитель.
Петр вытащил карманные часы из американского золота, посмотрел на циферблат, повертел в руках, желая обратить на них внимание учителя, потом встал, пошел к этажерке и начал рассматривать толстые книги.
— Вы не читали «Жених в чернилах, а невеста во щах»? — осведомился он.
— Нет, — неохотно буркнул учитель, глядя в окно.
— Это, я вам доложу, штука! Бывало, как начнут ее солдаты читать, так у всех от смеха ижно кишки перепутаются. А то вот еще книжка… Как она называется-то?.. Да, вспомнил: «Заднепровская ведьма, или колдовство на Лысой горе». Тоже, брат, занимательна. Беспременно отыщите.
