цветы. Гриша Сердюков, рослый, плечистый парень, в трусах и в сорочке без галстука топтался около стола, отглаживая утюгом брюки.
— Что, душа опять рвется в пампасы? — полюбопытствовал Аркадий, всовывая гвоздики в бутылку из-под кефира.
Гриша мельком посмотрел на товарища, как бы говоря: «Что ты понимаешь? Пацан еще…» (он был почти на восемь лет старше Аркадия) — и молча продолжал свое дело. Утюг жалобно скрипел под его большой, крепкой ладонью. Лицо у Гриши загорелое, мужественное; крутой раздвоенный подбородок и глубокая морщинка на широком лбу придают ему выражение мудрой сосредоточенности. При любых обстоятельствах он держится спокойно и рассудительно, как человек, умудренный житейским опытом и знающий себе цену. Если Аркадию посчастливилось нацепить курсантские якоря сразу же после десятилетки, то Гриша до этого успел еще и в Сибири на стройке поработать, и на флоте срочную отслужить. Училище Сердюков закончил двумя годами раньше Аркадия, и, хотя был старше не только по возрасту, но и по званию, это нисколько не помешало им крепко подружиться.
Аркадий снял тужурку, повесил ее в шкаф на плечики и уселся на койку, заправленную шершавым казенным одеялом.
— Цветы, надеюсь, не для меня? — сказал Гриша, кивнув на букет. — Я ведь их не люблю, сам знаешь. Дал бы лучше закурить.
— Трави больше, — доставая сигареты, подмигнул Аркадий. — Знал бы, у кого я гвоздички достал…
Гриша неопределенно хмыкнул. На этот счет рассуждать ему не хотелось. Одевшись, он принялся поправлять галстук, недоверчиво и сердито поглядывая в зеркальце, стоявшее на тумбочке.
— Зашел вот на рынок, — мечтательно продолжал Аркадий, — салаки хотел взять да «причаститься» под нее.
— Так в чем же дело? — спросил Гриша, зачесывая и придерживая рукой дыбившиеся волосы. — Повод есть — праздник, который всегда с нами: послезавтра снимаемся со швартовых.
— А-а, — небрежно протянул Аркадий, — салаки я не достал, а пить «под пробочку» не выношу, сам знаешь. — И с самым безразличным видом, какой только мог напустить на себя, признался: — Кое-кто намекнул, что «салака завтра будет — приходи только».
— Вот мы и придем, — отвечал Гриша, совсем не чувствуя себя уязвленным, — у Берты завтра день рождения.
— И ты приглашаешь меня так просто?..
Гриша смерил товарища ироническим взглядом: «Тоже мне, соперник нашелся…» Аркадий сделал умиленное лицо, — мол, смотри, пожалеешь еще…
— Пойдешь? — спросил Гриша, поглаживая себя тыльной стороной ладони по щекам, чтобы еще раз убедиться, достаточно ли хорошо выбрит.
В ответ Аркадий наклонил голову и скривил губы, что означало: ну, если уж ты очень меня просишь…
— Договорились, — сказал Гриша, надевая отяжелевшую, с еще не просохшим после стирки белым чехлом мичманку. — Бывай. Приду попозже.
Аркадий скептически улыбнулся и не без зависти подумал, что дружок придет, как всегда в таких случаях, под утро.
— Попутного… — сказал он со вздохом, выходя вслед за Гришей из комнаты и собираясь попросить у хозяйки, дородной жены сверхсрочника Марьи Васильевны, кипятку для заварки. Вернулся с чайником. Вынул из тумбочки остатки автономного пайка: банку сгущенного молока, полпачки галет и обкусанный с двух концов кусок сухой колбасы. Разложил все это на столе. И в тесном холостяцком жилье его стало вдруг по-семейному уютно, будто, накрыв на стол, отсюда только что вышла женщина, которую любил Аркадий. О ней он думал теперь более успокоенно, домовито, не так возбужденно и восторженно, как думал совсем еще недавно, стоя под окнами процедурной. И снова он уверял себя в том, как хорошо, что никому и ничему не обязан и что этот вечер принадлежит только ему.
Оконце было распахнуто.
Аркадий нарочно не зажигал свет, чтобы не спугнуть раскрывшееся перед ним вечернее таинство природы… Ветер почти стих, едва лишь донося запахи теплой болотной сырости, грибов и подпревшей, недавно скошенной осоки. Тучи поднялись выше и сдвинулись от горизонта на полнеба. Отчетливо проступили звезды. С озерца на поле потянуло матово-призрачным, сизым туманом. Степенно переквакивались лягушки, точно по-соседски делились на сон грядущий болотными новостями.
Аркадий прихлопнул на лбу комара, потянулся к маленькому транзисторному приемнику, стоявшему у изголовья Гришиной кровати на табуретке, и включил его. Передавали музыку для танцев. Спокойная, ласкающая мелодия какого-то медленного танго заставила Аркадия вспомнить родное училище, актовый зал с его неизменными вечерами отдыха по субботам. И почудились в звуках музыки веселые голоса ребят-однокурсников, разъехавшихся теперь в лейтенантских погонах по всем флотам, и знакомый смех девушек, успевших за кого-то из них выйти замуж или оставшихся при младших курсах «на сверхсрочную», Аркадий не жалел, что не женился перед выпуском. Была у него девушка, с которой просто нравилось иногда встречаться, не помышляя о серьезных отношениях. Прошло два года, но он так и не собрался написать ей обещанное письмо, уже забывая понемногу ее лицо, голос и не слишком-то испытывая угрызения совести. В свою курсантскую пору он тайком влюблялся в более привлекательных подруг своих товарищей и все ждал, когда же встретится его единственная… Аркадий и теперь не терял этой надежды, хотя ему отчаянно не везло — красивые, обходя его, по-прежнему предпочитали выбирать красивых… Это совсем не значило, что он был неприятен лицом или мог показаться неинтересным собеседником. Взгляд его маленьких серых глаз всегда скорый, внимательный, нос в меру курносый, не слишком даже «задиристый», волосы курчавые — нечто вроде темно-русой каракулевой смушки. Немного подвел Аркадия рост. Быть бы ему сантиметров на пять повыше да в плечах пошире — не пришлось бы тогда стесняться на медосмотрах и в бане своего нескладного, по-мальчишечьи костлявого тела. И все-таки, рассуждая не слишком строго, Аркадий находил достаточно вполне утешительных доводов, чтобы снисходительно относиться к недостаткам своей внешности. Он приобрел привычку выбирать тужурку и ботинки на размер больше, чтобы казаться шире в плечах и на ногах чувствовать себя устойчивей. Когда же кто-нибудь из дружков разгадывал эту его маленькую хитрость, Аркадий ничуть не обижался, потому что от природы был незлопамятным, добрым и умел ко многому в жизни относиться с юмором. Ему втайне очень хотелось нравиться женщинам, и даже не всем женщинам, как раньше, а только одной — лучшей из них, которой он посвящал стихи.
Аркадию отчего-то стало очень весело, точно за столом собрались его лучшие друзья, которым он непременно должен сказать что-то очень важное, чего никогда и никому не говорил. Сев на подоконник, он принялся негромко и нараспев читать стихи:
