розовой ладошкой.
Мы вернулись в Латинский квартал и, как обычно, отправились заниматься в библиотеку Сент-Женевьев.
* * *
Когда мы вышли из библиотеки, уже смеркалось. Все были за то, чтоб завернуть на часок в Люксембургский сад. У меня кружилась голова, было скверно на душе, и я не хотела никуда идти.
Как всегда, когда на душе у меня делалось тревожно, мне хотелось домой, к Тасе. Дома меня ждали кучи конвертов, которые я надписывала ради заработка. Мне хотелось скорее попрощаться и уйти и чтоб меня не упрашивали. Я всегда смущалась, когда меня просили остаться, и мне было трудно умолчать про эти конверты и про то, что мне надо работать.
— Черт, как бы это и нам хоть чуть-чуть миллионерами пожить, — мечтательно произнес Рене.
— А ты думаешь, так уж им и хорошо. Жить под вечным страхом... — улыбнулся Луи.
— А мне кажется, что тебе понравилось бы быть миллионером, — поддразнил его Жано.
— Жано, тебе изменяет чувство меры, — сказал Луи.
— Довольно вам! — вмешалась я. — Луи, не валяй дурака. И Жано тоже! Вы как хотите, а я пошла.
— Минутку, — остановила меня Жозефин. — Она запустила руку в свой портфель. — На́, тут разборчиво. — И протянула мне пачку скрепленных листков. Это были лекции по химии.
— Может быть, дать мои? — спохватился Рене.
— Нет, не надо, — сказала я. — Я перепишу, Жозе, и завтра верну тебе. Хорошо?
— Не надо. Я возьму у Рене.
Я взглянула на Жано. Он смотрел на меня. Я почувствовала, как горячий поток хлынул мне в лицо.
Я обняла Жозе за шею и, притянув к себе, поцеловала ее в обе щеки. Мы подружились с ней сразу, с нашей черной американкой, с первой же лекции. Сначала я не могла понять, что мне так нравится в ней? — Ее лицо — яркие черные глаза, легкая полуулыбка, ямочки на тугих, лилово лоснящихся щеках? Или, может быть, плавность движений, ее статная, изящная фигурка? Но нет, всё-таки не это. Должно быть, ее внутреннее обаяние.
Жано взял у меня портфель, и мы пошли с ним вверх по Бульмишу.
Был теплый февральский вечер. В наступающей темноте то тут, то там появлялись разноцветные неоновые вспышки. По бульвару сновали автобусы и люди. Автобусы были набиты до отказа. Люди спешили домой с работы. Мы прошли мимо продавца прыгающих лягушек. Жано отскочил в сторону, чуть было не наступив на нитки, которыми продавец приводил лягушек в движение. Мы остановились посмотреть. Продавец уговаривал купить игрушку.
— Хочешь? — спросил Жано.
Я отказалась.
Мы завернули на бульвар Пор-Ройяль и вышли на бульвар Араго. Здесь было тихо и почти не было людей.
Мы шли под голыми по-зимнему каштанами, медленно, взявшись за руки, мимо длинной тюремной стены. Стена была глухая и очень высокая. Над темными воротами большими буквами: «Свобода. Равенство. Братство».
— Жано, отчего ты с Луи так?..
Жано молча посмотрел на меня, о чем-то думая.
— Иногда Луи ужасно злит меня, — сказал наконец.
— А мне он нравится, — сказала я. — Я люблю Луи. Не нужно на него злиться.
— Ему бы Наполеона, твоему Луи. Любого Наполеона.
— Надеюсь, вы не будете ссориться из-за политики?
— Еще как будем! И драться будем, если понадобится.
— Вот еще...
— Марина, знаешь, я в последнее время много думаю. Самое страшное — это когда человек связан с жизнью простой необходимостью продолжать существование. Нельзя так.
— А как можно?
— Поговорим?
— В другой раз.
Стало уже совсем темно, когда мы пришли на улицу Веронезе. Мы остановились возле отеля. Жано отдал мне мой портфель:
— Как твои конверты?
— Ничего.
— Будешь еще работать сегодня?
— Буду.
— Хочешь, помогу?
— Нет. — Я торопливо протянула ему руку.
— Не уходи.
— Нет. Я пойду.
Мы долго смотрели друг на друга в темноте.
— Покойной ночи, Жано.
— Покойной ночи. — Жано отпустил мою руку.
Я нажала кнопку, дверь отворилась. Жано не двинулся.
— Ну, до свиданья же. — Я помахала ему портфелем и нерешительно ступила за порог.
Жано медленно повернулся, пошел.
Письма от бабушки не было, и я как-то сразу почувствовала себя одинокой. Я взяла с доски ключ и направилась к лестнице.
Комната моя была в конце коридора, полумансардная, окнами во двор, на глухую стену. Услышав мои шаги, Тася приоткрыла свою дверь. Ее комната была наискосок от моей.
— Маринка?
В моей комнате было темно. Пахло застарелой пылью. На столе синели высокие стопки конвертов. Я зажгла свет, сняла пальто, свитер, пошла за перегородку к раковине и умылась холодной водой. В комнату вошла Тася.
— Ты что так рано? — спросила она, тихо притворяя двери.
— Так. Тася, опять от бабушки письма нет.
— Будет. — Она подпрыгнула и уселась на высокой кровати. В руках у нее была книга.
Вытираясь, я глядела на Тасю. Она была красивая, моя Тася. Высокая блондинка с золотистой кожей, с серыми глазами. Мы были одних лет, но Тася мне казалась много старше меня. Мы были похожи во многом и всё же очень разные. Тася всегда знала то, чего не знала я.
— Что это у тебя? — спросила я, показав глазами на книгу.
— «Капитальный ремонт».
— Про что?
— Про революцию. Русскую.
— Тася, у тебя деньги есть?
— Есть. Сегодня получила.
— Одолжи мне сто франков. Отдать месье Дюма... половину хоть.
— Сейчас. — Она соскочила с кровати.
— Я тебе потом сразу всё отдам. Ладно? — крикнула я ей вдогонку.
— Мне пока не нужно, — сказала Тася, убегая. Сразу же возвратившись, она бросила на стол бумажку и, подскочив, вновь уселась на кровать. Старые пружины прозвенели и стихли.
— Тася, ты мой верный друг... — Я кинула на
