— Хорошо, Жано, мы вместе, — сказала я и стала рядом.
— Вот тут и стой. — Он зажал мои пальцы в своей мягкой ладони и, не отпуская, повернулся навстречу красивой паре: — Соланж! Здоро́во, Гийоме!.. Минутку... Стоп!..
— Что это означает? — спросил белозубый Гийоме, показав глазами на нашу компанию. — Ты что баламутишь Латинский квартал?
— Давай, старик, спускайся с орлиных высот, — сказал Жано, — пойдешь с нами!
— Куда?
— В «Университетскую взаимопомощь»...
— Что делать?
— Порядки наводить!
— Что там еще стряслось?
— Ребят с работы уволили! Пошли!
— Справедливость восстанавливать?
— Совершенно верно. — Жано улыбнулся.
Гийоме пристально поглядел на него. Мне показалось — с грустью.
— Сложишь ты когда-нибудь свою голову, Жан.
— Если во имя того, ради чего живу — не пожалею. Извини за выспренность.
— До свидания, Жан, — сказал Гийоме. — Ты подашь мне руку? — Он протянул Жано руку ладонью кверху.
— Конечно. Почему же нет?
Мы стояли с Жано и смотрели, как, сдвинув черный берет на затылок, Гийоме переходил на другую сторону улицы. Он держал за плечо голубенькую Соланж. Он что-то говорил ей.
— Кто это? — спросила я.
— Студент с нашего факультета, — ответил Жано не сразу. Он смотрел вслед уходящей паре.
— А что он так?
Жано повел плечами:
— Не понимает. Может быть — не хочет. — Он решительно повернулся. — Ну как, пойдем?
Нас собралось уже порядочно. Студенты шумели:
— Пошли!..
— Есть хочется!
— А чего еще ждать!
— Справимся! Нас уже достаточно...
— Отлично. Пошли, — сказал Жано. Он повернул меня за плечи, и мы пошли с ним впереди.
— Наши аристократы, — сказал Жано.
Франсуаз и Луи шли к нам через дорогу.
— Вот это колонна! — сказала Франсуаз. — Здо́рово, просто замечательно!
— Да-а, протянул Луи, пристраиваясь подле Жано, — выглядит солидно. — В голосе Луи мне послышалась ирония.
На углу бульвара Сен-Мишель мы увидели Жозефин с Рене. С ними еще пятеро парней и две девушки. Все с медицинского факультета. Они присоединились к нам, и мы пошли по Бульмишу до площади Обсерватории, и дальше через парк Монсури в Ситэ-Университэр. Мы шли мирно, без выкриков и возгласов, и люди не обращали на нас внимания. Шагали в ногу. Франсуаз иногда сбивалась, но, подскочив, опять попадала в ногу.
— Марина, ты не знаешь, — спросила Франсуаз, — за что уволили студентов?
— Ни за что. Жано узнавал.
— Мадам директрисе улыбаться не захотели, — сказал кто-то сзади.
— Когда во Франции будет революция, мадам директрису «Университетской взаимопомощи» первую призовут к ответу.
— За что?
— Не дает студенту забывать, что благодетели его кормят.
— Ну да — кормят. Работают — вот и кормятся, — сказала я.
— Кстати, официант бистро кормится за счет хозяина и еще оклад получает, — сказал Рене.
— Собственно, почему наша студенческая столовка называется «Университетская взаимопомощь», никак не пойму, — говорит Жано. — Где тут ее «взаимо» и в чем «помощь»?
— А пятифранковый обед? Это тебе не помощь? — смеется Луи.
— По-омощь...
— В общем, дерьмово, — с хрипотцой в голосе произносит Рене, затянувшись сигаретой. — Парням теперь либо с голоду помирать, либо с университетом расставаться.
— Будем воевать, — говорит Жано.
— Рене, как ты думаешь, душа существует? — спрашивает, как обычно невпопад, Франсуаз.
Жано улыбается:
— Моралисты сделали из нее тюремщика, Франс.
— Душа — это...
— Животворящая сила...
— Благородные порывы...
— Вдохновение. Великие устремления, — заканчивает Жано.
— Жано сегодня в ударе, — говорит Луи.
Какое-то время мы идем молча.
— О чем ты думаешь, Луи? — спрашиваю я.
— О легких хлебах времен Людовика-Филиппа! — говорит Рене.
Луи пытается обратить всё в шутку:
— Люблю мое собственное малодушие, старик, мой индивидуализм люблю. Очень уж глубоко засели во мне отягчающие пороки моего класса.
— Которым я поддаюсь, потому что не нахожу в себе силы противостоять им, — добавляет в тон ему Рене.
— Будет тебе, Рене, — прошу я. Я люблю Луи, нашего аристократа, и меня бесят постоянные издевки Рене.
— Они хотят преобразить мир, Марина! — говорит Луи.
— Преобразишь, черта с два!
Франсуаз опять заговорила о душе.
— Ты опять о душе? — смеется Жано.
— Ну ее, душу, в такой чудесный день!
— Это годится для дождливой погоды...
— А всё-таки, может быть, душа — самое главное?..
— Какой ты злой, Рене.
— Это потому, что я счастлив...
Мы подошли к Ситэ-Университэр.
— Постарайтесь только без драки, — говорю я.
— Кто это там боится драки? — кричит за спиной Рене.
— Марина, — говорит Жано.
— Марина? Я так и знал.
* * *
В столовой было не много людей, и мы расселись кто где, и на нас не обратили внимания. Жано и я прошли в глубь зала, Рене и Жозефин сели за соседний столик. Франсуаз и Луи застряли у входа, там и уселись.
Я посмотрела вокруг: наших много. Но за столиками и «камло дю руа» — «королевские молодчики». Холеные, прилизанные, в надвинутых на одно ухо беретах. Монархисты. «Королевские молодчики» — патриоты, мальчики, которые приезжают в Сорбонну на своих автомобилях, у которых есть еще за́мки предков, верховые лошади, аристократическое чванство и показное рыцарство.
Молодчики «Аксион Франсез» заявляют, что они внуки и наследники Рабле и Мольера лишь потому, что имеют возможность их изучать.
Наш Федеративный союз студентов в постоянной с ними вражде, с этими голубчиками из «Аксион Франсез»; да еще с молодчиками полковника де ля Рокка из «Боевых крестов». Этот граф сколачивает свои фашистские бригады под лозунгом: «Преградим путь красной опасности». Оголтелые проводники фашизма. С этими у нас — насмерть!
— Что-то мало камло сегодня,
