— Да, вы правы, — с трудом выговаривал Виктор Иванович, сдерживая кашель, — лично для себя я завоевал лишь то, что вы видели на хуторе в моем жилище. — Изо рта снова появилась кровь, и он прижал к нему большую черную тряпку. — Но Восточный фронт приближается, и он покажет, на чьей стороне правда.
Увидев кровь, следователь брезгливо сморщился и суетливо застучал по головке звонка, вытаскивая другою рукой платок из кармана.
— Убрать! — сказал он вошедшему охраннику и, махнув платком в сторону Виктора Ивановича, жестко добавил: — Совсем убрать!
Охранник подхватил арестованного под руки и поволок его вон.
Штабс-капитан, который накануне вел допросы, отказался от новой встречи с обреченным узником: не столько бесполезность допросов отталкивала его, сколько боялся он чахотки.
В ту же ночь Виктора Ивановича под руки вывели на тюремный двор и усадили в сани. На две подводы разместили пятнадцать человек, больных тифом. Даже до своего последнего прибежища эти люди уже не могли дойти.
— Куда ж эт нас в ночь-то? — простонал молоденький арестант, запахивая продрогшую душу истрепанным суконным армяком.
— Лечить вас повезем, — хихикнув, отозвался бородатый охранник.
…Расстреляли их у ограды монастырского кладбища, с наружной стороны. Там и захоронили.
Не ради громкой славы спел свою тайную песню Виктор Иванович. Но все дела его, большею частью скрытые от людского глаза, были устремлены к Добру и Справедливости на этом свете.
14
Совсем недавно, еще в середине семнадцатого года, неприметный и никому не известный войсковой старшина Дутов мгновенно вознесся на гребне кровавой волны разгулявшейся гражданской бойни. В течение лишь одного лета восемнадцатого года ему присвоили два генеральских звания. И теперь это был не только войсковой атаман, генерал-лейтенант, главный начальник всего Южно-Уральского края, но и командующий отдельной Юго-Западной армией, в которую влились казаки Оренбургского, Уральского и Астраханского казачьих войск.
Но и эта громада постоянно содрогалась и пятилась под ударами Красной Армии. В недавнем прошлом били его Сергей Павлов и Василий Блюхер, теперь теснили 24-я Железная дивизия Гая и 25-я Чапаевская. Войска Гая вышибли Дутова из Оренбурга, хотя пока и не окончательно. В начале февраля пришлось «главному начальнику края» со всем штабом и войсковым правительством искать место поспокойнее.
В Троицке знали, что командующий крут на расправу с красными, когда они не в боевом строю, конечно, потому из тюрьмы и Менового двора каждую ночь десятками уводили арестованных на расстрел.
Прибыв в Троицк, сам Дутов поселился в меблированных номерах шикарной гостиницы Башкирова. Уже 9 февраля провел он заседание войскового круга, в повестке которого значилось:
«1. Политический момент.
2. Вопросы мобилизации и меры, связанные с борьбой с большевиками (нужды фронта).
3. Вопрос о восстановлении сгоревших станиц.
4. Доклад войскового атамана и членов войскового правительства.
5. Рассмотрение и утверждение смет.
6. Положение о самоуправлении в Оренбургском казачьем войске.
7. Текущие дела».
Войсковая казна не скудела, потому как атаман грабил вольно, с размахом. А уездный город Троицк превратился с этого времени в столицу всего степного Южноуралья. В эти дни в городе всюду скребли, мыли, чистили, убирали снег не только потому, что поселился тут главный начальник края, но ожидался приезд самого́ верховного правителя России — Колчака.
Завертелись местные буржуи, как черти на мельнице. Шутка ли, когда еще в этакую глушь залетала столь важная птица! Полновластный правитель всей России! Правда, границы его владений неуклонно сужались, уступая место Советской республике. Но в пылу подготовки к торжествам об этом некогда было думать.
Срочно комплектовались делегации именитых граждан — от городской Думы, от мусульман. Изготовили правительственные адреса с излиянием немыслимых восторгов и, как водится по русскому обычаю, — хлеб-соль. Само собою, и триумфальную арку не забыли соорудить на въезде в город.
Но больше всего хлопот и беготни было в женской гимназии, потому как именно там предполагалось чествовать высокого гостя. Готовился знатный и многолюдный банкет.
17 февраля, в день приезда Колчака, на всем неблизком пути от вокзала до города и по Гимназической улице до самой женской гимназии по обеим сторонам дороги на небольшом расстоянии друг от друга, будто аршин проглотив, стояли казачьи пластуны. Проезд и проход по всей дороге был запрещен. Старания делегации мусульман из пяти человек пропали даром: им не разрешили проехать.
Думскую же делегацию из трех человек пропустили по живому коридору на лихой тройке до привокзальной площади. А дальше офицерская охрана преградила ей путь. Самые искренние заверения делегатов, что, кроме хлеба-соли, адреса и добрых намерений, у них ничего нет, не помогли. Не только на перрон, их даже в вокзал не пустили. Там по-домашнему дутовская свита разместилась.
Более трех часов приплясывали думцы на колючем февральском ветерке. От этого мозги у них проветрились, и поняли делегаты, что никто им тут не рад. А между тем гудок послышался — поезд правителя подкатил. Уговорили они войскового старшину из личной охраны Дутова, чтобы он самому верховному шепнул о делегации.
Через недолгое время с перрона донеслись торжественно-радостные звуки оркестра. И тут подбежал к делегатам какой-то молоденький прапорщик и сообщил, что САМ разрешил его приветствовать. Хватились, а каравай-то стучит, как деревянный, — промерз, и соли в солонке почти не осталось — просыпали. Со всем этим и двинулись на рысях к вокзалу.
В дверях стеснились от поспешности. К тому же увидели, что верховный входит со свитою в противоположные двери вокзала. Делегата, идущего впереди, подтолкнули нечаянно — солонка с мерзлого каравая соскользнула и раскололась вдребезги. Замешкались, конечно. А Колчак — вот он, рядом. Тут, у дверей, и произошла торжественная встреча делегации с временным правителем.
Колчак сдержанно поблагодарил за адрес и за поднесенный хлеб-соль, а в это время под его подошвой предательски громко хрустнул осколок злополучной солонки. Вся эта историческая встреча заняла не более двух минут, после чего пышная свита вывалилась на площадь. А думскую делегацию не пригласили даже на банкет в женскую гимназию.
Кортеж из двух автомобилей и нескольких десятков верховых офицеров двинулся по живому коридору из бородатых пластунов. Зеваки близко не допускались к этому коридору. В открытом переднем автомобиле рядышком восседали временный верховный правитель России и главный начальник здешнего края, тоже, конечно, временный.
* * *
Степка Рослов и Яшка Шлыков, следуя наказу Чебыкина и не без его содействия, явились в тот день в кожотдел, где находились мастерские. Опытные мастера сапожного дела поучили их полдня главным секретам, а потом выдали по три пары выкроенных заготовок и велели дома сшить сапоги на пробу. Это и будет им экзаменом.
Делать дратву, приращивать к ней щетину и держать шило умел в ту пору всякий крестьянин, потому как делали и чинили сбрую своими руками, на соседа не надеялись. Так что строчку пройти ребята умели и раньше, а нужда заставила схватывать науку на лету.
Заготовки сапожные упаковали они в куски брезента и, подхватив их, отправились на свою квартиру, к бабушке Ефимье. Ходить могли теперь, без оглядки, поскольку в кармане у каждого лежала заверенная печатью бумага, в которой утверждалось, что они законно отпущены на поправку после болезни. Да и с тех пор, как схватили Виктора Ивановича, перестали наезжать в хутор охотники за дезертирами.
Обстоятельство это приметили все и поняли, что главной заботой ловцов был Виктор Иванович. Страшил дутовцев этот человек на свободе. Много лет еще до войны знали его в Бродовской, да только не догадывались, чем он занимается.
На подходе к Гимназической улице ребята заметили толпы людей и вспомнили, что в мастерской говорили, будто бы Колчака в город ожидают.
— Давай поглядим! — предложил Степка.
— Да ну его к черту! — возразил Яшка, закрываясь от холодного ветра. — Он, может, и не приедет, а люди вон все от холода посохли.
— Приедет. Видишь, до женской гимназии народ, и пластуны там стоят, а дальше никого нету. Сюда, стало быть, и ждут его.
— Да вон они, вон едут! — закричал Степка, выходя от цирка на середину Гимназической улицы и круто поворачивая к гимназии.
С этой стороны улица была свободна, и до гимназии — рукой подать. На сквозной оси торчал лишь один пластун, мешая обзору. Но ребята подались немного левее, к гимназии, тут и остановились. К этому времени передний автомобиль приблизился настолько, что можно стало разглядеть лица едущих в нем.
