— Это еще как возьмется! — наливаясь гневом, повысил голос Макар.
— Мы у тебя хлеба не брали, и Василий не себе брал. Ты это знаешь.
— Я все знаю, потому и велю шиновать колесо. И хлеб отдадите по-хорошему, ежели неохота вслед за Даниным идти в тюрьму.
— Хвалилась кобыла, что горшки с воза побила, — заключил Тихон, почесывая черным пальцем в клинышке бороды. — А поворачивай-ка ты оглобли, Иван Федорович, пока я тебя не послал дальше той тюрьмы. Не подряжался я тебе!
Макар, осатанело схватив кувалду, подскочил к кругу и долбанул ею со всего маху по Кестерову колесу — спица и два звена обода вылетели.
— Готово! Починил! — прокричал он, готовый, кажется, и на хозяина колеса опустить кувалду. — Забирай свое колесо!
— Н-ну, Макар! — заикаясь и трясясь от злобы, заговорил Кестер, забирая колесо и шину. — Жалко, что браунинга с собой не захватил. Пристрелил бы, как собаку! Без тюрьмы… На другой раз буду знать, что к такому кобелю без палки подходить нельзя, — сказал он, отходя. — Готовь сухари, чтоб до смерти хватило!
— Для чего ж ты колесо-то разбил? — спросил Тихон, собирая инструмент. — Оно виновато, что ль?
— Надо было по ему самому хряпнуть. Ишь ведь чем похвалиться вздумал — доброго человека на тот свет отправил!
— А по-моему, не столь похвалился он, сколь пригрозил: следственная комиссия-то ведь все работает, шепни только — и сразу приберут. Не одна тюрьма там, еще и Меновой двор есть.
Когда поднимал кувалду, Макар не успел подумать о том, что будет дальше. А теперь завертелись у него всякие мысли: ведь ничего не стоит Кестеру вечером и отправиться в ту самую комиссию или к атаману сгоняет, поближе. Эти же мысли одолевали его потом и в бане. Однако, поразмыслив, сообразил, что никуда не поедет Кестер ночью. Сперва попытается вырвать хлеб и не забудет при этом о пистолете, как грозился. Ну, а поскольку весь хлеб еще зимой дутовцы реквизировали, то и беречь, стало быть, нечего.
Ополоснулись они по-скорому, а после бани завернули к Тихону — поужинать и завтрашнее начало жатвы обсудить. На уборку они объединились, потому как и лошадей не хватало на машинную упряжку у каждого, и рук на двоих — три осталось, и ног столько же. Такие вот работнички теперь в поле. А еще — бабы да ребятишки.
Ужинать не кончили — Степка заскочил к ним. Поздоровался, «хлеб да соль» — сказал. И его за стол приглашали — не сел, а устроился у печи на лавке. Молчит, нетерпеливо подергивается, будто внутри у него пружинка распрямляется. И лицо — торжественное, радостное.
— Чего это, Степушка, морда-то у тибе светится, как лампадка в сочельник? — справилась Настасья и, проходя мимо него, игриво нажала большим пальцем конец толстого Степкиного носа.
— Сапоги я в город возил, — начал Степка. — Десять пар. А в кожотделе их не принял мастер. Да еще на десять пар заготовок дал нам с Яшкой…
— Эт что же, — перебив, спросил Макар, выбираясь из-за стола и доставая кисет, — подарил он вам все это, что ль?
— Не подарил, а велел сшить да придержать, потому как скоро красные придут. Вот им и сдать все!
— А как скоро-то? — спросил Тихон.
— Шепнул он, что будто бы вчерась наши Челябинск взяли! — с восторгом объявил Степка. — В газетах об том не пишут, а буржуи троицкие, ох, как зашевелились! Обозами на вокзал катят со всем багажом. И штаб дутовский вроде бы потихоньку сматывает удочки.
— Ну, ежели Челябинск взяли, то долго им тут засиживаться не дадут, — заключил Тихон. — Это ведь не то что в семнадцатом да восемнадцатом, когда одни красногвардейские отряды против казаков дрались. Тут целый фронт идет, а он почище заметет всю эту нечисть.
— Ну, спасибо на добром слове, — сказал Макар, собираясь уходить.
— А сам-то ты пойдешь али так и будешь сапоги шить?
— Пойду, и дедушка теперь уж не перечит.
— Коли так, подарю я тебе свою фронтовую винтовку… Бывайте!
Выйдя на посвежевший вечерний воздух и направляясь к плотине, Макар, опять вспомнил своего ближнего врага. Стало быть, не знает Кестер о приближении красных. Или хочет успеть попользоваться властью? Как бы там ни было, а подумать о себе не мешает. И Виктора Ивановича простить этому волку нельзя. Проглотил и не подавился! Да еще пристрелить грозится, глиста поганая.
Зашел Макар осторожненько к себе во двор, чтобы Дарью не потревожить. Отрубил под навесом кусок толстого полусгнившего брезента, бечевку аршин пять нашел, потом достал в амбаре с карнизика винтовку, где она хранилась под доской, и отправился к кузне. Приложив винтовку к низу дышла лобогрейки, будто коробом, прикрыл ее снизу брезентом и хорошо увязал бечевой.
Получился этакий чехол для винтовки: ее и не видно там, и выдернуть можно скоро. Всегда под рукой. Дома зарядил он ее пятью патронами, спрятал до утра на место и сказал себе, успокоительно вздохнув:
— Ну вот, теперь я к жатве готов окончательно.
* * *
Лобогрейка оттого и называется так, что лоб она греет лучше всякой печки. Тот, кто сбрасывает вилами с полотна подкошенный хлеб, часами должен работать, как заведенная машина. Тут не только со лба, со всего работника ручьями льется пот, и ребро за ребро заходит от натуги, когда сталкивает он очередную «горсть», или несвязанный сноп скошенного хлеба.
Сбрасывать сел Тихон, потому как руки у него здоровые. Лошадьми правил Макар. А Дарья, Зинка, Федька и даже Тихонова Галька вязали снопы. Потом еще Настасья пришла на помощь. Не раз пробовал Макар подменить брата на сброске. Но бешеная эта работа плохо давалась ему: то и дело вырывался черенок вил из покалеченной руки. Хлеб тут был добрый, и снопов получалось много. Как побитые воины, густо лежали они.
После обеда, едва успев сделать пару кругов по загонке, Макар увидел на противоположном конце подводу, возле березового колка. Беря на вилы снопы из суслона, человек укладывал их в фургон. Отсюда не разглядеть его, но Макар сразу понял, что никто иной тут быть не может, кроме Кестера. Сообразил, стало быть, живоглот, что в закромах у Рословых шариться бесполезно после дутовцев.
— Мужики! Мужики! — кричала издали Дарья, перебивая стрекот машины. — Эт зачем же он снопы-то наши складывает?!
Тихону хоть и некогда было отвлечься от захлестывающей волны стеблей и колосьев, рывком глянул вперед и все оценил и взвесил в момент, зная о приготовленной винтовке.
— Стой! — крикнул он. — Не выезжай на поворот! Останови тута машину!
Макар и сам видел, что лучше одному туда выскочить, за поворот круга. Натянув вожжи, достал из-под дышла винтовку и пошел не прямо к подводе, а обогнул закругленный угол высокой ржи, достиг середины полосы и оттуда направился к Кестеру. Тот уже выше дробин снопов накидал.
Кестер, видел в руках у Макара винтовку, но не верил, что Макар может выстрелить по нему, и продолжал кидать снопы на воз. Вся порода рословская такая: лучше себя позволят ударить, нежели на другого руку подымут…
— Скидай снопы и уезжай от греха! — крикнул Макар, остановясь шагах в тридцати от подводы.
Отбросив вилы, Кестер выхватил из кармана браунинг и, почти не целясь, выстрелил — будто ветром снесло фуражку с Макара, и с необыкновенным проворством метнулся он за ближний суслон. Выходит, не зря с довоенных пор держит пистолет Кестер — владеть научился.
Продолжая стрелять, Кестер побежал вокруг воза, чтобы спрятаться за ним. Но грохнул винтовочный выстрел, и Кестер, как-то по-заячьи подскочив, размашисто плюхнулся в невысокую стерню. Звук последнего выстрела у Макара все еще гудел в ушах, и казался странным: сдвоенный какой-то он получился.
Со всей полосы сюда бежали Рословы. От машины ковылял Тихон, крича:
— Дарья! Дарья! Ребятишек не пущай. Нечего им тут делать!
А Макар, выйдя из-за суслона и держа винтовку наперевес, направился к подводе. Солнце било в глаза, потому не сразу он заметил, что навстречу, из густой тени леска, идет человек. Пригляделся — Колька же это Кестеров! Откуда он взялся? Шел он медленно, словно пьяный, заплетая ногу за ногу. Коленкоровое лицо выделялось в тени белым пятном.
К трупу подошли они почти одновременно.
— Прости, Коля, — сурово сказал Макар, отводя взгляд. — Так вот у нас вышло с твоим тятькой…
— Да я ведь… сам его… — с трудом вымолвил пересохшими губами Колька. — Два дня караулил…
Только теперь заметил Макар в руке у парня наган, а на полотняной рубахе Кестера два расплывшихся кровяных пятна.
— Ты штуку-то эту спрячь, — оглянувшись на приближающегося Тихона, посоветовал Макар. — А матери и всем скажешь, что я один это сделал, не то проклянет она тебя…
— А ты как тут оказался, Миколай? — подходя, спросил Тихон.
— Да так вот… оказался…
Он еще не знал, как ему поступить: послушаться ли совета бывалого мужика или открыто сказать всем о содеянном.
