Баоса ошалело взглянул на соседа и замолчал.
— Средняя дочка умерла. Ты знаешь, еще сколько детей умерло в стойбище? Не знаешь. Зачем зря кричать. Пиапон спас наших детей, внуков, внучек, женщин: люди без свежей рыбы всю зиму жили, заплесневелую юколу ели, животы у всех болели. Он наловил рыбы, накормил людей. А доктор Харапай у смерти отобрал мальчика, вот кто Харапай, а не вор.
— Пиапон один похоронил всех детишек, картошку выпросил у русских, — вставил слово второй старик.
— Невод взяли русские, это же все видели, — спокойно продолжал старик, глядя ясными глазами на торговца. — Зачем ты напраслину городишь на Пиапона?
— Я повторяю то, что мне сказали очевидцы, — ответил У.
— Какие очевидцы? — спросила Агоака.
— Ладно, тебя не спрашивают, — прервал ее Баоса. — Чего ты лезешь не в свое дело?
Баоса уткнулся в чашку и молча ел холодную тающую во рту талу. Он думал о поступке Пиапона, о том, стоит ли ему поднимать скандал или мирно уладить дело; ведь защищать Пиапона станут все няргинцы, чьих детей он спас от голода и болезней. «Пожалуй, лучше промолчать. Надо предупредить Полокто, чтобы по дурости не начал скандалить, а то уже считает себя жильцом большого дома и может заступиться за свое имущество. Эх, Пиапон, Пиапон, трудный ты мой сын! Что это он еще в тайге натворил?»
Гости ели талу, потом ели мясо и только после этого начали пить принесенную торговцем водку. Пили, как всегда, неторопливо, маленькими чашечками. Несмотря на то, что пили после плотной еды, быстро пьянели.
— Ты, У, всегда врешь, ты никогда не ходишь в гости без задней мысли, я тебя знаю! — кричал Баоса. — Говори, ты на Пиапона сильно сердишься? За то, что он отказался тебе долг платить? Я заплачу долг, это мой долг, понял?
— Отец, что ты говоришь, отец? — наседал на Баосу Полокто. — Пусть Пиапон заплатит часть долга, мы не будем платить его долг.
— Правильно, Полокто, верно, — хлопал У по плечу Полокто.
— Полокто, ты еще не вернулся в большой дом, ты еще не стал де могдани, я здесь главный. Я твой отец!
— Если Пиапон не будет платить часть долга, я тоже не буду платить и в большой дом не вернусь!
— Как не вернешься?! Ты же слово давал в тайге.
— Давал! Но если Пиапон не будет платить долг — не вернусь.
— Вернешься! Куда денешься! Я тебя, собачьего сына, заставлю вернуться!
— Не заставишь, отец.
— Заставлю! Я все у тебя отбору, понял ты? Я все у тебя отберу, даже ружье и острогу отберу. Детей твоих буду кормить, они сами ко мне перейдут.
Полокто, хотя и был в сильном опьянении, понял, что угрозы отца — не пустые слова. Баосу успокаивали двое стариков, и Полокто воспользовался случаем.
— Дакана![63] Смотрите, слушайте, как отец разговаривает со мной. Кто я? Не старший ли сын? Почему Пиапона он любит, все прощает, а со мной так разговаривает? Пиапону все дозволяет…
— Ты вернешься, собачий сын, вернешься! — повторял Баоса.
— Скажи, вернусь, — подсказывал один из стариков. — Данное в тайге слово не должно быть нарушено.
— Долг Пиапона…
— Вернешься, я тебя заставлю! Все отберу!
— Вернусь, отец, вернусь, — забормотал Полокто. — Только Пиапон тоже пусть возвращается.
Торговец прислушивался к перебранке отца с сыном, подливал водку в чашечки, разговаривал с молодыми охотниками, расспрашивал об охоте, шутил, он делал свое торговое дело.
«Пиапон не наказан, ну что ж, придет время, своими руками накажу! — клялся он. — А ты, Баоса, — крикун, завтра же будешь наказан, тебе еще долго жить, и пока жив, со мной будешь иметь дело. Я тебя научу вежливо разговаривать».
Торговец поил охотников, сам для виду только пригублял чашечку и оставался совершенно трезвым. Он уже знал, с кого сколько драгоценных шкурок получит, какую часть долга снять, подсчитывал в уме, сколько товара отпустить тому или другому охотнику. Торговец У знал каждого своего должника в лицо, был знаком с его женой, с детьми, он лучше своего должника знал, в чем нуждается его семья, сколько ему требуется продовольствия и одежды. Он больше разговаривал с главами семой больших домов, говорил им много приятного, щекотал их самолюбие и не забывал им подливать в чашечки. К молодым охотникам подходил только тогда, когда ему нужны были сведения о добыче: водка быстрее развязывала языки молодым.
В большом доме самым молодым охотником был Калпе, его и пытался подпоить У. Калпе в детстве пострадал от водки и возненавидел ее. Однажды, когда ему было лет шесть, на большом религиозном празднике — касан — мать поднесла ему чашечку водки, пожелав счастья. Водка обожгла горло, и от неожиданности Калпе всхлипнул, вдохнул капли водки и зашелся в страшном кашле. Мать испугалась, налила еще чашечку водки и, сжав голову мальчика, пыталась насильно влить ему в рот.
«Пей, пей, сынок, пей! — умоляла она со слезами на глазах. — Это нехорошо, ты счастье отвергаешь, счастье отвернется от тебя. Не упускай его, с кашлем вылетит счастье. Воздержись, не кашляй. Пей…»
Она еще влила ему водку, но Калпе выплюнул ее всю и кашлял долго, до слез в глазах. А мать все не отступала, она не хотела, чтобы сын оставался в жизни без счастья, и она все же заставила его сделать глоток.
С тех пор Калпе боится водки, на всех праздниках, свадьбах, похоронах делает вид, что выпивает глоток из поднесенной чарочки, а на самом деле в рот ему не попадало ни капли: всю водку он отдавал какому-нибудь уважаемому старику или старушке. На всех выпивках сперва ему было скучно и до тошноты неприятно смотреть на пьяных, но потом он привык и, хотя не пил, чувствовал легкое головокружение, необычную бодрость.
— Говорят, Калпе, ты добыл столько соболей, что на тори хватит? — подмазывался китаец к юноше.
— Хватит, — улыбался в ответ Калпе.
— О, тогда невесту я тебе подыщу. А может, ты сам какую девушку подобрал или отец нашел?
— Есть.
— А если она красавица — кармадян, дорого запросят. У тебя тогда не хватит соболей.
— Хватит, не хватит — тогда братья помогут.
— Не помогут, они сами немного добыли.
— Врешь, ты ничего не знаешь.
— О, я вижу, ты тоже злой. Ладно, на, выпей.
Калпе поднес к губам чашечку, кадык у него задвигался снизу вверх, сверху вниз.
— Дака, на, дарау,[64] — Калпе поднес чарочку соседу-старику. — Все, все отпей.
— Ты почему все чарочки другим подносишь? Меня не уважаешь? — спросил У.
— Стариков больше уважаю.
Торговец отошел от Калпе и стал подпаивать Улуску с Дяпой. Калпе вышел на улицу.
Наступили мартовские сумерки, морозные, со звенящим ледком под ногами, с запахом весеннего мокрого снега, перемешанного с запахом прелой травы, отсыревшей глины. Калпе вдохнул полной грудью этот до боли знакомый с детства запах весеннего стойбища. Как он был приятен после спертой духоты фанзы! Юноша отошел от дверей к сложенным шатром плавням. Здесь пахло собаками, мокрым деревом и снегом. Весна! Только весной охотник так остро ощущает все запахи. С берега донесся знакомый окрик: «Тах! Кай!» Калпе прислушался. Это был голос Пиапона. Калпе побежал навстречу брату, подскочил к нему, обнял.
— Вернулся? Не души, не души, — обрадованно сказал Пиапон, обнимая брата.
— Я тебя жду, ага. Мне надо с тобой поговорить, — сказал Калпе.
— Какую-то тайну привез?
— Может, тайна, может, нет.
— Ладно. Распрягай собак, сделаем талу из осетра и поговорим.
Пиапон поймал полуторасаженную калугу и трех средних осетров. Улов убрали в амбар, распрягли собак. Дярикта начала готовить талу. Братья уединились в угол землянки, закурили.
— Ага, про тебя плохо говорит торговец, — сказал Калпе, — будто невод сам взял.
— Он собака, этот У. Пусть говорит.
— Не это главное, о чем я хотел поговорить. Ага, я в тайге видел странный сон. Пришел ко мне во сне древний старик, спросил: «Нет здесь Заксоров?» Я хотел ответить: «Я — Заксор», да нарочно спрашиваю: «Зачем тебе, дака, Заксоры?» — «Я им отомстить хочу, — говорит старик. — Один из них убил моего любимого сына». Я страшно испугался… Отец попросил меня, чтобы я никому не рассказывал о разговоре с Подей, — говорил Калпе.
Пиапон попросил дочку принести с очага уголек, раскурил потухшую трубку.
— Ага, скажи, верно, ты убил Подю?
— Если сам он сознался — выходит, убил. Только я его самого, поганого старика, хотел убить.
Калпе невольно отодвинулся от брата и уставился на него вдруг округлившимися от испуга глазами.
— Не бойся, Калпе, если он нынче вас не узнал, то и в следующем году не узнает. Ты скажешь, что из другого рода.
— А ты, ты как?
— Я больше не буду ходить на Сихотэ-Алинь. Насчет охотничьих участков не беспокоюсь, большие дома распадаются и участки дробятся, а то и без хозяина остаются. Кроме Сихотэ-Алиня много других хороших мест. Потом еще одна думка есть у меня, переехать жить на другое место, может, даже к русским: Митропан обещает построить мне деревянный дом.
