Отпустило. Стало легче дышать. Лоб высох. Подсохла рубашка. В воздухе вновь потеплело.
Я поднялся и медленно побрел к столовой.
За нашим столом пустовало только мое место. Полоса солнечного света, обычно лежавшая на скатерти, пока мы ждали официантку, и по диагонали разделявшая ее как бы на две половины — женскую и мужскую, теперь сползла на пол.
— Что-то вы сегодня опаздываете.
Старая большевичка Клавдия Николаевна Ярлыкова, соседка слева, укоризненно качала головой.
Место уехавшей вчера Эльвиры напротив меня заняла новая девушка. Ее прямые рыжеватые волосы были заплетены в толстую короткую косу, огромные, как у косули, глаза тонко обведены тушью. Потупившись, она ела совершенно бесшумно, точно боялась обратить на себя внимание.
Клавдия Николаевна поджимала губы, глядя на ее туго обтянутую кофточкой грудь, а мой сосед справа, ответственный работник министерства Серафим Гаврилович Хвостик, оживленно болтал, чего с ним обычно не случалось.
— Мы тут на ваш компот покушались, — дежурно шутил и посмеивался он.
Я удивился, не обнаружив Бунцева рядом. Но не только Бунцева — в столовой вообще, кроме нас, никого не осталось.
Точно в пламени пожара, светились за окнами осенние деревья парка. Раскалялась земля, полыхало небо, и только двойные стекла, казалось, мешали услышать шорох опаляемых листьев, потрескивание сгорающих сучьев.
— У нас новая соседка.
Серафим Гаврилович поерзал на стуле.
— Ее зовут Оля.
Заместительница Эльвиры подняла глаза от тарелки, взглянула на меня, едва заметно улыбнулась, не размыкая губ.
— А это, — продолжал он знакомить нас, — Виктор Алексеевич, доктор наук, профессор.
Последние слова Серафим Гаврилович произнес с особым удовольствием, будто они и ему придавали дополнительный вес.
— Так что за нашим столом находится теперь самый юный пациент санатория.
— И самый старый, — добавила Клавдия Николаевна, с трудом вставая со стула. — Эх, что-то засиделись мы нынче.
Серафим Гаврилович тоже поднялся.
— Приятного аппетита! Правда, компот сегодня невкусный. Иначе бы я съел и свой и ваш. По рассеянности. Ха-ха!
— Так и видишь его в большом кабинете за огромным письменным столом, — сказал я, когда Клавдия Николаевна и Серафим Гаврилович отошли.
Оля снова подняла на меня свои огромные глаза.
— Серафим Гаврилович — ответственный работник министерства.
— Бывший, — заметила Эльвирина заместительница.
У нее оказался приятный, чистый голос.
— То есть как?
— Он на пенсии.
— С чего вы взяли?
Оля не ответила. Только теперь я увидел на безымянном пальце ее правой руки массивное, старинное кольцо, похожее на обручальное.
Компот действительно оказался водянистым. Мы поднялись из-за стола. Джинсы плотно обтягивали ее маленький зад, облегали узкие бедра и далее свободно спадали вдоль стройных, длинных ног. У нее была фигура богини.
— Как это вы умудрились, милая Ольга, попасть в сию печальную обитель? — задал я вопрос, который должен был задавать ей каждый.
— Почти случайно. Мое сердце в порядке.
Мы вышли на свежий воздух. Касаясь разогретых каменных плит, солнечные лучи вскипали, точно масло бросали на раскаленную сковородку или разогретый утюг касался влажной материи.
— Где же вас поселили?
— Там. — Она указала на главный корпус.
— Значит, мы живем рядом. Я на третьем этаже. А вы?
— Тоже.
— Приятная неожиданность. С какой-нибудь древней старушкой?
— Одна.
Она недоуменно пожала плечами.
Чья-нибудь дочка, — подумал я. — Этого достаточно, чтобы в девятнадцать лет ездить по санаториям со здоровым сердцем и жить в отдельной комнате.
— Да, — сказала Ольга с улыбкой, точно читая мои мысли. — Вы угадали. Мой отец занимает ответственный пост. Но, в отличие от нашего соседа по столу, он — реальная, действующая фигура.
— Почему вы решили, что Серафим Гаврилович — не действующая фигура?
— Здесь все такие.
— Как вы легко судите о людях!..
— Не волнуйтесь. Вам нельзя. Хотите повторения приступа?
— Все-то вы знаете, — буркнул я.
Девушка опустила глаза. Мне показалось, что она смущена.
— Думаете, зачем пыжится наш сосед, изображая из себя большого начальника? — спросила она. — Почему так уверена в себе Клавдия Николаевна? Чем они живут и почему так долго?
Я смотрел на нее с недоумением и растерянностью.
— Единственное, что может защитить человека от болезней и смерти, это способность радоваться жизни и не требовать от нее слишком много.
— Я вижу, вы решили научить меня уму-разуму.
— По-моему, вы в этом нуждаетесь.
Я рассмеялся.
— Ах, какая мудрая, многоопытная женщина! Интересно, сколько вам лет?
— Нетактичный вопрос.
— Да вы мне в дочки годитесь. Я вот не скрываю свой возраст.
— Вам еще рано.
— И не собираюсь…
— Мужчине это не нужно.
— Знаете, о чем я сейчас подумал? Вы совсем не та, за кого себя выдаете.
Она взглянула насмешливо.
— Вы переодетый врач. Или медсестра из фантастического рассказа о самоубийцах, которых отправляют в лучший мир самым что ни на есть комфортабельным образом. Ну, не сердитесь… Вы слишком молоды и красивы, чтобы обижаться на глупые шутки старика.
Слово «старик» развеселило Ольгу. Она дурашливо покачала головой, и хвостик ее рыжей косы метнулся из-за плеча.
— Ох уж, старик… Вы просто перетрудились, перенапряглись и потому оказались здесь. Нельзя опережать самого себя.
Есть нечто жутковатое в том, когда юное существо начинает читать твою жизнь точно по книге. Я уже давно отвык, что меня можно экзаменовать, изучать, учить.
— И пожалуйста, имейте в виду, — сказала Ольга, как бы продолжая ход мыслей, — мне безразлично, что вы профессор. Это не самое интересное.
— Ясно! — воскликнул я. — Вы не врач, а переодетая небожительница. Не признаете земной иерархии.
Ее лицо и правда напоминало одно древнее изображение, которое я видел в берлинском музее.
— У вас есть что-то общее с Кибелой.
Она метнула в мою сторону настороженный взгляд и ничего не ответила.
Нам навстречу по дорожке шел озабоченный Бунцев. Он даже споткнулся, заметив нас.
— Привет!
Бунцев во все глаза рассматривал мою спутницу.
— Познакомьтесь, — сказал я без всякого энтузиазма. — Алексей Бунцев. А это Оля.
Бунцев поклонился преувеличенно вежливо.
— Ну и умеешь ты устраиваться! — Его глаза восхищенно сияли. — Во время моей последней поездки на Мадагаскар…
— Учти, Оле это не интересно.
— Откуда ты знаешь?
— Она повидала весь мир.
— Такая очаровательная женщина… — Бунцев рвался с привязи, как истомившийся королевский дог. — Где-то я вас уже встречал. Вы не с телевидения? Постойте. Ну да. Два года назад, когда нас, представителей прессы, сажали в «боинг»…
— Что слышно об Эльвире? — вновь перебил я его. — Прислала она тебе телеграмму?
Бунцев понял, что от него хотят избавиться.
— Пока нет. Ну ладно, привет, пойду мерить температуру.
— До вечера.
Бунцев стремительно направился к корпусу. Постоянная спешка была образом его жизни. Запрети ему врачи спешить, он бы просто умер от сердечной недостаточности.
— Я тоже пойду, — сказала Ольга.
— Какой ваш номер?
— Встретимся за ужином.
Я вернулся в парк, по которому там и здесь прогуливались после обеда больные. Ходили по трое, парами, в одиночку, прислушиваясь к работе своего сердца. Каждый его удар был выигран ими у жизни. Кто знает, сколько инфарктов, инсультов, стенокардии было связано с непосильным трудом в лаборатории, за письменным столом и сколько сердец надорвали — как конверты с деловыми письмами — походя, между прочим, в спешке, или как режут автогеном металлический лист — медленно, равномерно и почти незаметно до тех пор, пока кусок металла под силой собственной тяжести не рухнет с грохотом на асфальт.
Парк и главный корпус, построенный недавно, содержались в безукоризненном порядке. Подстриженные газоны, кусты, не прекращающееся цветение роз, ровные дорожки. Нигде, даже на задворках, не валялось ржавых водопроводных труб, железобетонных блоков, рассыпанных кирпичей. И хотя все радовало глаз, успокаивало, вселяло уверенность, излюбленной темой Серафима Гавриловича Хвостика была критика нашего санатория. Неисправимый брюзга, он отыскивал массу мелких неудобств и недостатков, противопоставляя им достоинства санатория, в котором лечился прежде, пытался доказать, что лучшее — враг хорошего, что можно и должно стремиться к лучшему и в следующем году надо бы постараться попасть именно в тот, еще более комфортабельный санаторий.
