В манере письма чувствовался какой-то надлом, подчиненность внешним обстоятельствам, тогда как содержание записок, напротив, оставляло впечатление внутренней уравновешенности. Но и здесь настораживало отсутствие знакомых имен, как бы полная отрезанность от предыдущей жизни.
Из различия интенсивности цвета чернил и почерка следовало, что записи велись в течение нескольких дней, возможно, недель, однако никаких дат и перерывов в тексте я не обнаружил. Почему у Виктора возникло желание описывать свое пребывание в сердечно-сосудистом санатории?
Мы договорились с Павлом, что я возьму тетради с собой, просмотрю их и выпишу все н е п о н я т н о е. Потом покажу это сотрудникам лаборатории, которой заведовал его отец.
Из записей В. А. Базанова.
«…Как они могли рассчитать среднестатистические характеристики ансамблей коротких несамопересекающихся цепей… машинные эксперименты проводили методом Монте-Карло с помощью техники «скользящей змеи», предусматривающей случайные смещения для звеньев, находящихся вблизи «головы» цепи… При самопересечениях «голова» и «хвост» меняются местами. Это повторяется со мной в последнее время все чаще. И здесь, в санатории, тоже. Мучительно пытаешься дотянуться до какого-то предмета и не можешь. Пальцы не слушаются, скользят… В блоке полимерные цепи все-таки можно моделировать блужданиями второго порядка…
Мой новый сосед по комнате спрашивает:
— Неужели вас по-прежнему интересуют те абстрактные вещи, которыми вы занимались там?
Он приехал вчера, поздно вечером. Поведение вновь прибывающих больных в какой-то мере отражает истинное состояние их здоровья. Но тут важно именно первое впечатление.
— Тридцать книг, которые я написал и опубликовал, — все, что сделал, кажется сейчас таким пустым, мелким и незначительным, что…
— Неплохой вид, — перебил я его, глядя в окно.
— А? Да. Море видно.
— Вам понравится.
— Мне недолго осталось любоваться морским пейзажем. Вы-то, в вашем возрасте, как сюда попали?
— На общих основаниях.
— На общих основаниях в этот санаторий не попадают. — Сосед заметил на тумбочке монографию Дюльмажа. — Имеете какое-то отношение к технике?
— Я научный работник.
Он окинул меня быстрым взглядом.
— Директор института?
— Заведующий лабораторией.
— Моя фамилия Иванов. Она вам, конечно, ни о чем не говорит. — Он на мгновение замолк в робкой надежде, что я его опровергну. — Бенедикт Яковлевич Иванов.
Мы пожали друг другу руки. Иванов взял со стола переводную монографию Дюльмажа, раскрыл наугад и прочитал по складам вслух:
— «Термодинамическая пертурбационная теория разделения фаз». Слишком сложно! — Он решительно захлопнул книгу. — Когда попадаешь в этот водоворот, начинаешь понимать, что в сравнении с жизнью все остальное — ничто. У вас какой диагноз?
— Маленький инфаркт.
— Вы молодец.
— Мне здесь хорошо, — сказал я. — Оборудовать бы маленькую лабораторию и работать в свое удовольствие.
— Это возможно?
— Вряд ли. Акты экспертизы некому оформлять.
Писатель не оценил шутку.
— В школе физика наводила на меня ужас и смертельную тоску.
Я охотно верил.
— Представляете, меня здесь узнали, — радостно сообщил Иванов. — Правда странно, когда тебя узнают незнакомые люди? За завтраком молодой человек попросил автограф. Примерно вашего возраста. Журналист-международник.
— Бунцев?
— Вы его знаете?
— Бунцева знают все.
Удивительная личность. Первый набрасывается на приезжающего, утоляет минутный интерес, тотчас охладевает и отправляется на поиски свежих впечатлений. Единственное исключение — моя бывшая соседка по столу Эльвира.
— Кто ваш лечащий врач?
— Доктор Земскова.
— У меня тоже. Милая женщина.
Кажется, мы обменялись всей необходимой информацией.
— Пойду погуляю. Вы остаетесь?
— Да, хочу написать письмо. Скажите, почта далеко?
— Рядом. Почта, магазин, море — все рядом. Если уйдете, оставьте ключ у дежурной.
Это желание писать письма, столь острое в первое время, скоро проходит. Неделя-другая — и уже никаких писем. Мы решительно отделены от находящихся вне стен этого солидного сердечно-сосудистого учреждения. Кто верит в выздоровление, кто не верит, но те и другие навсегда расстались с прошлым, получив взамен место в комфортабельном санатории и надежду на новую жизнь. Возможно, причина — не только болезнь. Возможно, причина и следствие, как «голова» и «хвост» молекулярной цепи в случае самопересечений, поменялись местами. Вопрос в том, сколько потребуется энергии, чтобы выжить. И хватит ли ее?
Я спустился по ковровой дорожке лестницы в нижний холл, весь зеленый от растений, и по боковому застекленному коридору, тянущемуся вдоль западной стены главного корпуса, направился к выходу в сторону моря. До обеда оставалось минут сорок.
Странные мысли, навеянные чтением третьей главы монографии Дюльмажа, появлением писателя Иванова, моделью свободносочлененной цепи с распределением конфигураций в пространстве, отвечающим условию Кирквуда, и впечатлением от ярко освещенной солнцем пористой поверхности стен, роились в голове. В рамках подхода Перрена, времена ослабления анизотропных свойств для жесткого эллипсоида могли быть представлены суммой времен релаксации, связанных, в свою очередь, с коэффициентами вращательной диффузии и временами вращательной релаксации, обусловленными…
Цепь скользила, скользила, и сердце замирало в груди.
— Виктор Алексеевич, добрый день.
— Добрый день, доктор.
— Как себя чувствуете?
— Прекрасно. Когда разрешите купаться?
— В следующем году.
— Не раньше?
— Вряд ли.
— Зачем тогда построили санаторий у моря?
— Не ожидали, что в нем будете лечиться вы.
— А остальным можно?
— Кому можно, тот купается.
— Например, моему новому соседу, писателю Иванову?
— Тоже нельзя.
— Утешили.
— Зайдите ко мне завтра утром. До завтрака, пожалуйста.
— Хорошо.
— Гимнастику не пропускаете?
— Что вы! Я ведь служащий, дисциплинированный человек.
Поговорили. Расстались. Исчезла в глубине коридора фигура доктора Земсковой.
Я прошел по теневой стороне парковой аллеи почти до конца и никого не встретил. Море было беззвучно. Голубел его лоскуток в просвете между деревьями.
Если интегрировать уравнение Перрена, то для различных аксиальных отношений можно получить выражения… можно получить…
Сердце стучало с сумасшедшей скоростью, как мотор перевернувшейся кверху колесами машины. Совершенно впустую, понапрасну крутились колеса.
Не могу, разучился, ни на что больше не годен. Вот уже скоро два года. Самое большое, на что способны врачи, это составить выписку из истории болезни, нашпигованную латинскими названиями, одного количества которых вполне достаточно, чтобы убить слона.
Убить слона, продлить время релаксации, свести к нулю потенциал взаимодействия Леннарда-Джонса, от которого теперь никакого толка, никакой пользы…
Я почувствовал сильное жжение в груди, головокружение и слабость. Испугался, что опять потеряю сознание. Последний раз это случилось перед отъездом. Даже не понял тогда, что произошло. Открыл глаза и обнаружил, что лежу на полу. Не хватает свалиться на дорожке парка.
Добрел до лавочки, сел. Лоб покрылся холодной испариной. Между этим и тем стала ощутима граница — туго натянутая пленка. Потерял точку опоры, навалился всей тяжестью. Стоило ей порваться, и я бы рухнул туда. Но пленка выдержала. Ветерок холодил тело.
Я боялся пошевелиться, испытывая теперь только слабость, страх и жалкое состояние беспомощности.
Просидел на скамейке, наверное, полчаса. Никого вокруг. Гнусная тусклость садовых ваз, клумб, цветов, пирамидальных тополей постепенно переплавлялась в тихое очарованье южной природы, в волнующе строгую геометрию парковой архитектуры. Будто кто-то тер пальцем по мокрой рыхлой бумаге, снимал слой за слоем, пока под грязными катышками не обнаружилась яркая переводная картинка. Голубело море, краснели цветы, желтел песок под ногами.
Отпустило. Стало легче дышать. Лоб высох. Подсохла рубашка. В воздухе вновь потеплело.
Я поднялся и медленно побрел к столовой.
За нашим столом пустовало только мое место. Полоса солнечного света, обычно лежавшая на скатерти, пока мы ждали официантку, и по диагонали разделявшая ее как бы на две половины — женскую и мужскую, теперь сползла на пол.
