Шоферы давали гудки, пассажиры нетерпеливо покрикивали на стрелочницу у шлагбаума. Вишняков достал кисет и спокойно стал сворачивать самокрутку. Торопиться ему было некуда.
Потом он слез с машины, чинно поблагодарил шофера и не спеша направился в город. Он шагал по тротуару, старательно обходя бело-голубые лужи, в которых отражалось апрельское небо.
Вишнякову довелось побывать в Смоленске полгода назад, когда их батальон первым вступил в заречную часть города.
Дивизия их носила с того дня название Смоленской, и Вишнякову, когда он собирался в дорогу, казалось, что по одному этому он будет чувствовать себя в городе как дома.
Но сейчас мимо него шли чужие люди. Все торопятся, все озабочены, все сосредоточенно смотрят себе под ноги, боясь оступиться в лужу на разбитом тротуаре, который тянется вдоль разрушенных домов.
Вишнякову казалось, что вот он пройдет эту искалеченную улицу, а за ней наконец-то начнется настоящий город. Но квартал за кварталом оставались позади, а живой, невредимый город все не показывался — те же руины, те же пустые каменные коробки, выстланные внизу черным нетающим снегом.
В такой погожий день пешеходы обычно держатся поближе к краю тротуара, потому что каплет с крыш и льет из водосточных труб. Но в этом городе с крыш не каплет и трубы всегда сухи, потому что крыш нет.
Вишняков запрокинул голову. Бело-голубое небо смотрело на него из проемов в стене. На высоте третьего этажа повисла кровать, скрученная огнем, а рядом прилепилась к стене печь в белых изразцах. Люди всегда тянутся к теплу, кровати всегда жмутся к печам, и вид обугленной кровати у холодной печи заставил сжаться сердце.
Оттого что дома были разрушены и небо смотрело из окон, улица казалась просторнее, чем была на самом деле.
Дорога шла в гору. Как будто бы Вишняков проходил здесь в день боя, но тогда улица не показалась ему столь крутой. Он вспомнил, что шел с полной выкладкой — с винтовкой, с миноискателем, — и день был теплее, чем сейчас, и уйму верст отмахал он за день, а не устал: в горячке любая горка покажется отлогой, любая тропка — прямой.
Он дошел до углового дома, где висел пустой и ржавый обод от уличных часов. Когда-то часы смотрели с этого перекрестка в три циферблата.
Проходил ли Вишняков здесь в тот день? Точно не знал, но пустой обод часов показался ему знакомым. Он еще подумал тогда, что, наверно, раньше у этих часов кавалеры и барышни назначали свидания.
Вишняков завернул за угол, осмотрелся. Не здесь ли они втроем с Чутко и Скомороховым разминировали мостовую? Ну конечно! Вот на этом перекрестке они нашли мину замедленного действия.
Он пошел вдоль тихого переулка, стоявшего в голых ветлах. Где-то здесь, в этих местах, Вишняков, помнится, спас от взрыва ветхий домик. Фашисты заминировали его, пока жильцы пережидали бой в погребе. Вишняков отчетливо вспомнил половицы в комнате: они были шаткие, такие же, как ступеньки крыльца. Одну мину он извлек из печки, другая должна была взорваться, как только стронут с места чайник, голубой чайник в черных пятнах там, где сбита эмаль.
Но вот где эта улица, где этот дом? И каков он с виду, этот дом, обойденный огнем? Вишняков поравнялся с домиком, стоящим в глубине двора. Неужели это он такой неказистый? Помнится, и тот дом стоял, прислонившись к раскидистой ветле, и такой же вот хилый забор тянулся под окнами.
Он постоял минуту, потом махнул рукой и пошел дальше. Но чем больше он удалялся, тем острее было любопытство и желание вернуться. Это желание вскоре стало мучительным, непреоборимым. «Все равно придется к кому-нибудь попроситься под крышу отдохнуть», — подбодрил себя Вишняков.
Он вернулся, поднялся по шатким ступенькам на крыльцо и постучался.
Дверь открыла светловолосая девушка в джемпере.
— Разрешите, хозяйка, отдохнуть с дороги, — попросил он.
Девушка смерила незнакомца строгим взглядом и не слишком приветливо, торопливо сказала:
— Ну заходите.
Вишняков робко, как-то боком, протиснулся в дверь, вытер ноги, потом уселся на краешек стула и принялся развязывать свой вещевой мешок.
— Вы что же, смоленская? — спросил Вишняков.
— Да.
— Значит, земляки.
— А вы где тут жили?
— Зачем жили! Мы воевали в этих местах. Дивизия наша Смоленская.
— Вот как, — откликнулась она равнодушно. Вид у нее был такой, точно она хотела сказать: «Пустили в дом — и скажи спасибо. А развлекать разговорами каждого прохожего я не собираюсь, и легких знакомств тут искать нечего».
Вишняков то и дело посматривал на печку, а потом уставился на знакомый голубой чайник в черных отметинах. Девушка перехватила его взгляд, нахмурилась и поджала губы: «И чего засматривать в чужую печку? Вот возьму и не угощу чаем. Не будет другой раз нахальничать».
— А когда за Смоленск война шла, тут жили?
— Мама и сестренка — здесь. Я в деревне у тетки пряталась.
— Дела-а! — неопределенно протянул Вишняков и опять внимательно посмотрел на печку.
Он все ждал, что девушка предложит ему снять шинель и тогда увидит, что человек он заслуженный, гвардейского роду-племени и при наградах, а не какой-нибудь замухрышка. Но девушка, занятая шитьем и своими мыслями, ничего не сказала. В ее молчании проскальзывало немое ожидание: когда же непрошеный гость уйдет и оставит ее в покое?
В комнате было тихо, и только на печке, собираясь вскипеть, тонко пел чайник. Вишняков еще раз посмотрел на чайник, вздохнул и принялся убирать сахар, хлеб и сало в вещевой мешок. Девушка все так же сидела, не поднимая головы. Судя по всему, она всецело была занята шитьем, но Вишняков заметил, что она смотрит на пол. Следы его сапог были отчетливо видны на тех самых памятных ему половицах.
— Наследил я тут у вас, — виновато сказал Вишняков. — Вытирал-вытирал ноги, а все-таки вот...
— Пустяки, — сказала девушка, но при этом опять повела бровями и нахмурилась.
Вишняков наскоро собрался и сказал, вставая:
— Не смею беспокоить. Премного благодарен.
Он обиделся, а потому был сейчас подчеркнуто вежлив.
— Пожалуйста, — сказала девушка, но в слове этом не было сердечности.
Она встала, отложила шитье и пошла проводить гостя — просто торопилась закрыть за ним дверь.
Выйдя на крыльцо, Вишняков церемонно раскланялся и зашагал через двор. У забора, на тротуаре, свободном от снега и уже высохшем, играли дети. Девочка в белом капоре и ватнике, который заменял ей шубенку, пристально посмотрела на Вишнякова, вскрикнула и со всех ног кинулась к нему:
— Дяденька, не уходите! Я вас знаю!
Девочка ткнулась лицом в закопченную шинель, обняла его колени, и от этого сердце Вишнякова сразу сладко и остро заныло. Он погладил девочку по головке осторожно, будто боялся помять или испачкать капор.
— Откуда ты меня, девочка, знаешь?
— А вы тот самый дяденька, который мины искал. Забыли? Мы с мамой стояли и ждали. Потом сахар дали... Забыли?
— Нет, помню.
— Люба, наш дяденька нашелся! — закричала девочка, держась за шинель самыми кончиками пальцев: ей мешали непомерно длинные рукава ватника. — Идемте к нам, дяденька, к нам! Мама узнает, вот обрадуется!
Вишняков обернулся и увидел, что девушка в джемпере стоит на пороге: то ли она все время следила за ним, то ли выбежала на крик. Он успел заметить, что девушка в джемпере очень похожа на девочку в ватнике.
— Я уже к вам заходил! — сказал Вишняков девочке по возможности весело.
Но девочка не слушала и тащила его к дому.
— Это тот самый наш дяденька! С минами!
Он упирался, но не слишком сильно и скоро, смущенный, оказался лицом к лицу с еще более смущенной Любой. Она взялась за вещевой мешок, который он продолжал держать, и сказала огорченно:
— Что же раньше не сказали? Теперь краснеть заставляете.
— Еще наслежу опять...
— А вы злопамятный. Ну, простите меня.
Люба потянула к себе вещевой мешок, но Вишняков его не отдавал.
— Откуда я знала, что вы тот самый дяденька? — сказала она мягко, но тут же перешла в наступление. — И вообще вы сами виноваты! Да, да, сами! Вошел, как к чужим. Такой молодой, а скрытный!.. Нехорошо. Знаете, что с вами за это надо сделать?
— Нет, — улыбнулся Вишняков. — Не знаю. Что-нибудь страшное?
— Наказать вас надо, вот что! Вот возьму сейчас и расцелую вас за мамашу, за Аленушку и за себя. Тогда узнаете! Ну, ну, не бойтесь, не буду! На первый раз я вас прощаю.
И прежде чем Вишняков нашелся что ответить, она решительно отобрала у него вещевой мешок, взяла из рук ушанку. Вишняков так и остался стоять посреди комнаты и от растерянности начал приглаживать чуб.
Лицо у него открытое, слегка скуластое. К таким лицам идут светлые глаза и курносые носы. У Вишнякова же нос был прямой, чуть с горбинкой, а глаза темно-карие.
Аленушка первая догадалась протянуть дяденьке гребенку, а через минуту вскарабкалась к нему на колени и принялась рассказывать о каких-то происшествиях во дворе. Дяденька слушал ее так внимательно, будто специально приехал, чтобы узнать все подробности про дворовых щенят.
