головой верхних плафонов. Длинные столы, застланные накрахмаленными, ниспадавшими до самого пола скатертями и тесно заставленные обеденными приборами, выстроились вдоль стен. Вестовые в белых форменках навыпуск бесшумно передвигались по мягкому ковру, разнося тарелки с супом и графины с клюквенной водой и квасом. Разговаривать было принято только вполголоса.
Доктор Вишняков, оттопырив мизинец, держал вилку с такой ресторанной непринужденностью, словно только и дел у него было, что напоказ ковырять фаршированный перец. Полное белое лицо его с насмешливыми глазками и маленькими, постоянно шевелящимися губками было все в движении — он как бы подкреплял каждое произнесенное слово соответствующей мимикой.
— И не убеждай меня, — говорил он механику Горину, — если нет приличной практики, ни о какой диссертации, даже мечтать не приходится. В академии на последнем курсе я восемнадцать аппендиксов удалил, а на лодке за три года, пардон, хоть бы у какой кошки хвост отрезать. Только и заботы, что прыщи да царапины зеленкой мазать.
— Значит, профилактикой можешь похвастать. Что ж тут плохого? — невозмутимо отозвался Горин и, доев закуску, пододвинул поближе тарелку с рассольником. — У нас в адъюнктуре, — механик сделал паузу, чтобы придать словам большую весомость, — совсем иначе дело поставлено. Чем меньше поломок механизмов в море, тем легче защитить диссертацию. Тему ты можешь выбрать любую. И поверь мне: комиссия с большим удовольствием будет читать реферат о том, как избежать возможной аварии, чем о том, как ее устранить. Это уже вопросы надежности — вот в чем гвоздь программы.
— Ты путаешь разные вещи, — доктор поморщился, будто его собеседник не понимал простейшей истины, — с железками обращаться куда проще, чем с живым организмом. Тут и сравнивать нечего. — Он провел по воздуху вилкой, как бы воображаемой чертой отделяя область медицины от механики. — Суть — в степени везучести. К примеру, Сашка Чередан, нашего же выпуска. Две операции в море сделал: одну — своему же матросу, другую — какому-то рыбаку. Вот это я понимаю. А у нас в команде все, как тамбовские лошаки, здоровы. — Посмотрев на Заварова, поинтересовался: — Аркадий Кузьмич, а вам ничего не надо вырезать, хотя бы «на бис»?.. Помните, как в анекдоте?
Аркадий промолчал.
— Дело вкуса, — не унимался доктор, — а то умолять будете — не стану.
Заварову совсем не хотелось острить. На душе было до того противно, что на подначку доктора хотелось ответить какой-нибудь грубостью, лишь бы разрядиться. Видимо догадавшись об этом по сердитому взгляду Аркадия, Вишняков больше не приставал.
«Мне бы твои заботы, — Аркадий сдержанно вздохнул, — если кому из нас не везет, так это мне».
С покорной обреченностью, с какой люди решаются на добровольное покаяние, он тяжело поднялся из-за стола, не кончив обеда. Выждав несколько томительных минут, подошел к старпомовской каюте. Постучал.
Капитан-лейтенант Кирдин, стоя у распахнутого иллюминатора, курил сигарету, вставленную в янтарный мундштук. Изредка он широко и плавно, как-то по-балетному, отводил руку и стряхивал пепел в обрезанную, начищенную до блеска гильзу, которая служила пепельницей. Коротко стриженную голову он держал на широких плечах прямо, будто позируя перед скульптором. По мнению Заварова, Викинг обладал строго рациональным, техническим складом ума. Он хранил в памяти массу всяких цифр, точных формулировок, создавших ему репутацию ходячего справочника. Старпом, как и все на лодке, знал, что Аркадий увлекается стихами. Хотя своего неодобрения по этому поводу прямо и не высказывал, но давал понять, что не выносит в людях «праздной отвлеченности».
Пока старпом курил, Аркадий сидел в жестком кожаном кресле, соображая, с чего бы ему начать. Надеясь сосредоточиться, он закрывал глаза. И случай в торпедной мастерской казался каким-то нелепым, мохнатым клубком, из которого нужно слово за словом вытягивать нить разговора. Аркадий никак не мог уцепиться за подходящее слово.
За переборкой, в соседней каюте, слышались голоса, смех: пользуясь обеденным перерывом, там забивали «козла». По коридору пробухали тяжелые штормовые сапоги. На палубе, стараясь подстроиться одна к другой, бренчали две гитары.
Старпом нацелился мундштуком в пепельницу и, оглушительно хлопнув в ладони, метко высадил окурок:
— Ну, я слушаю, слушаю вас, Аркадий Кузьмич.
— Произошло чепе, — неожиданно для себя резко сказал Аркадий и тут же поправился: — Правда, не совсем чепе, оно могло только случиться.
Георгий Петрович изумленно вскинул острые, как у врубелевского демона, брови. На аскетически сухом, вытянутом лице его, от уха до уха обрамленном рыжеватой скобкой шотландской бороды, отразилось недоумение, которое затем сменилось раздражением.
Терзая в руках пилотку, Аркадий принялся рассказывать, что произошло в торпедной мастерской.
Старпом, полуприсев на столе и обхватив ладонями локти, молча поглядывал зеленоватыми, начавшими недобро леденеть и щуриться глазами на Аркадия. Поскольку он имел достаточно выдержки, то привык слушать собеседника не перебивая, как бы с интересом оценивая каждое слово на искренность и благозвучие.
— Все? — сказал Георгий Петрович, когда Аркадий умолк, и, не дождавшись ответа, стал продолжать за него: — Итак, Лешенко вовремя среагировал, стравил опасный избыток воздуха. Допустим, что этого ему сделать не удалось. Тогда, если бы в торпеду набирали воздух еще две минуты, прочность корпуса достигла бы критической точки разрушения… — Старпом взял для наглядности логарифмическую линейку и очертил ею в воздухе воображаемую кривую действия разрывающих сил. — Что эквивалентно… — подернул движок линейки, умножая числа, — взрыву фугасного снаряда. Иными словами, в мастерской, где вы работали, повышибало бы стекла и двери.
Георгий Петрович не любил бездоказательных фраз — предпочитал образную точность.
— Чем же это вы, Аркадий Кузьмич, так шибко были заняты, что не уследили за Кошкаревым? — спросил он.
— Так я говорил: воздуха не было. Отошел на минутку в компрессорную.
— Это не меняет дела. Пускай вас не было, но командирский авторитет ваш должен был остаться. Если бы моряки постоянно ощущали ваше присутствие, то ничего бы не случилось. Уверены в людях — это хорошо, а коль нет такой уверенности, вы шагу не смеете ступить в сторону, пока опасные работы не кончены. Поэтому я и спрашиваю: о чем вы думали, какая посторонняя мысль мешала вам сосредоточиться и помнить о главном?
— Точно не помню, неинтересно.
— Для вас, может быть, но не для меня. — И властно протянул руку, щелкнув пальцами.
Аркадий догадался, чего от него хочет старпом. Он покорно выложил на широкую ладонь Георгия Петровича свою записную книжку со стихами. Тот лишь раскрыл ее и тут
