— Я тоже хорош! — бормочет он и с нетерпением барабанит пальцами по оконной раме, трет ладонью холодное, вспотевшее стекло и прижимает мокрую ладонь к широкому своему лбу.
Ведь если в гибели Шеринга виноват его сын, то виноваты все, кто был Шерингу близок, виноват Родион. Он обязан был подумать о том, как устроена личная жизнь Шеринга (о своей жизни Родион находит время подумать, он думает о ней слишком много!), обязан был заметить, как подкрадывается к Шерингу смерть. А он только брал от Шеринга все, что мог, и ничего, ничего ему не дал.
— А что я мог сделать, когда даже Карев…
И в сотый раз перед Родионом появляется профессор Карев, — медлительный, с тяжеловесными, уверенными движениями, в долгополом мешковатом сюртуке, — профессор Карев, который должен был спасти Шеринга и не спас его…
— Как она могла очутиться у Карева? Он ждал ее там, Никита, ждал ее, — шепчет Родион, расхаживая по комнате. — Если бы не ждал, не растерялся бы, когда увидел меня. Все было подстроено. И Варвара лгала, всегда лгала…
Родион круто обрывает размашистые свои шаги, точно спохватившись.
О чем он? Кажется — о Кареве, на котором лежит ответственность за гибель Шеринга. Да, о Кареве. О Никите Кареве, о музыканте. На нем лежит ответственность? Да, вся ответственность на нем!
— Что за черт!
Родион подходит к кровати, стягивает с вешалки полотенце и, словно после умывания, вытирает лицо.
Потом он слышит осторожный, как будто неуверенный стук в наружную дверь. Родиону не хочется выходить из комнаты, он садится и смотрит на дочь.
Ленка тихонько примеряет один к другому раскрашенные деревянные каравайчики. Она уже много раз добивалась у отца:
— Что ты говоришь такое?
Но отец не отвечал, Ленка решила, что, значит, так нужно — шагать по комнате, бормоча с самим собой, — и давно занялась каравайчиками.
Стук в дверь раздался громче, настойчивее. Родион с неохотой встал и пошел отпирать.
В передней он зажег лампу, и, когда открыл дверь, на темную площадку лестницы выпал густой желтый угол света. В нем Родион увидел девушку.
Он не успел спросить, что ей надо, как она, быстро вглядевшись в него, отступила к самому краю площадки.
— Как… Разве вы… здесь? — в каком-то страхе пролепетала она.
Родион не понял ее. Ему показалось, что девушка хотела броситься назад по лестнице, но, схватившись за перила, насильно удержала себя.
— Разве… здесь не живет Арсений Арсеньевич Бах? — спросила она все с тем же непонятным страхом.
— Вы к Арсению Арсеньичу?
— Да… Нет… То есть — да! Я хотела к нему… но я вижу, вы живете вместе с ним.
Она оттолкнулась от перил таким отчаянным движением, как будто для этого была нужна особенная решимость.
— Я отыскивала Арсения Арсеньича, чтобы узнать о вас. Мне нужно вас.
— Меня?
— Я вас не знаю, и вы — меня, — торопилась она, — и это, конечно, странно, что я пришла. Хотя я знаю, как вас зовут. Родион… простите, я дальше не знаю.
— Что же вам нужно?
— Мне необходимо с вами говорить. Очень важно. Я вас видела четыре дня назад. Вы были у нас ночью, помните?
— Четыре дня назад? — насупившись, спросил Родион.
— Да, помните? Я дочь профессора Карева.
Родион приподнял голову.
— Ага! — промычал он, свысока разглядывая Ирину.
Он чуть-чуть не сказал: чует кошка, чье мясо съела! — и ухмыльнулся.
— У вас сейчас… вы можете сейчас поговорить со мной, недолго? Мне, правда, очень необходимо.
Она опять говорила неуверенно.
— Пойдемте.
Первую минуту в комнате они оба молчали. Родион испытующе ждал, что скажет Ирина, она глядела на Ленку остановившимися, немигающими глазами.
— Это ваша дочь? — спросила она тихо.
— Да.
— От вашей жены?
Родион засмеялся. Ирина перебросила взгляд с Ленки на Родиона, вдруг поняла глупость своего вопроса и заспешила:
— Я хотела… я говорю… мать этой девочки — та женщина… которая приходила ночью… встретилась с вами у нас?..
Она совсем сбилась, вспыхнула и замолчала.
— Я думал, вы будете говорить о своем отце, — хмуро сказал Родион.
— Об отце? Почему?
— Ну, может, о Шеринге.
— Почему… о Шеринге? — еще больше удивилась Ирина.
— Что же, вы собирались говорить про мою жену, что ли? — насмешливо спросил Родион.
Ирина громко перевела дыхание, лицо ее вытянулось и дрогнуло, точно от обиды, она ответила резко:
— Да.
— Что-о?.. — протянул Родион.
— О вашей жене.
Он сорвался с места и зашагал из угла в угол. Ирина пододвинула к себе стул, села. Родион остановился перед нею, пожал плечами: нельзя было понять, чего добивается эта худенькая упрямая девочка.
— Я, знаете, считаю, что это мое личное дело — жена, — грубо сказал он.
— Ведь я понимаю, что это нехорошо… что я говорю. Но и вы поймите, что ведь я хочу тоже о своем личном деле!
Родиону послышалась в этих словах жалоба, он насторожился на мгновенье, но тут же подозрительно и вкрадчиво спросил:
— Стало быть, этот музыкант Никита Карев вам — родным дядей?
— Почему вы спрашиваете… о нем?
— Чего же он от меня желает?
— Он… от вас?
— Ну да. Ведь это он прислал вас ко мне с поручением?
Он глядел на Ирину, угрюмо опустив брови, лоб его казался от этого еще круглее, выпуклее, и замкнут, черств был пристальный взгляд.
— Мне никто ничего не поручал. Я говорю, что вы нужны мне по личному делу.
— Тогда, может, вы начнете?
Ирина привстала, вновь села, потеребила на столе угол клеенки, отвернулась.
— Я, наверное, не так начну… то есть я не хочу, чтобы вам было обидно, или… ну, я не могу!.. Словом, я должна прежде всего знать: ваша жена… она от вас ушла?
— Как это моя жена стала ни с того ни с сего вашим личным делом?
— Она бросила вас? — настойчиво продолжала Ирина. — Да? Иначе за что же вы… назвали ее так… тогда, у нас? У меня нет права спрашивать, я знаю, но я прошу…
Она почти задыхалась. Опять привскочив на стуле и крепко ухватившись за край стола, она твердила:
— Я прошу вас, пожалуйста, ответьте! Значит — правда, вы назвали ее так, потому что она…
Родион оборвал ее:
— Зачем вам нужно это?
Но, тотчас догадавшись, он смутился, и так неожиданно для него было это смущенье, что в голосе его появилась чуждая ему боязливая предупредительность:
— Тогда, уж если расспрашиваете меня, так позвольте тоже…
Он неловко помялся.
— Вы что, этого музыканта, дядюшку вашего… он что, видно, тоже как-нибудь… обманул вас?
— Значит, правда? — быстро шагнув к Родиону, спросила Ирина.
— Что?
— Почему вы сказали — тоже?
— Ну нет, — усмехнулся Родион. — Нет, конечно. Он-то меня не обманывал, я не имел с ним дела, да и не буду.
— А про жену вы знаете?
— Что про нее знать, — вдруг доверчиво и просто сказал Родион. — Знаю, что вот, как видите, ее нет.
Он обвел глазами комнату и, словно извиняясь, улыбнулся.
— Это ее дело. Не захотела жить — ушла. Только зачем вот…
Он грубо и с отвращением, торопясь выговаривать слова, досказал:
— Зачем надо было изолгаться, как не знаю кто? Что, я тиранить бы стал ее за правду?
— Она лгала вам, — убежденно тряхнула головой Ирина.
— Говорит — нет.
— А вы?
— Что я, слепой, что ли? Я, как увидел вашего музыканта, сразу понял.
— Ну, конечно! — горячо и точно обрадовавшись, подхватила Ирина. — Я тоже сразу увидала! Я это прекрасно все обдумала и все теперь понимаю. Когда вы вошли, он страшно испугался, я его никогда таким не видала. И потом, когда ворвалась она, ваша жена, он просто не знал, что ему делать, потому что вы и потом — я, ведь я была тут же, рядом!
— Ха! А как же она могла очутиться у вас? Искала меня, говорит, а попала к музыканту!
— Нет, сговориться они не могли. Это невозможно Он просто не посмел бы!
— Ого! Еще как возможно! Да вы вот сами откуда знаете, что они…
— Я ничего не знаю! — перебила Ирина. — Я только теперь окончательно убедилась. Я для этого и пришла. Он мне тоже сказал, еще давно, после концерта, что неправда. Говорил, что они — друзья. Я тогда поверила, я думала… А вот этой ночью…
Ирина безудержно мчалась вперед. Она убеждала себя в том, что не ошиблась, что все ее предположения о Никите подтвердились, что они были верны, и она чувствовала это давным-давно. Негодование ее пылало каким-то костром, и Родион подбрасывал в него сухого хвороста.
Два человека, полчаса назад не знавшие о существовании друг друга, внезапно оказались союзниками и в исступлении изобличали вероломство своего врага.
Они были правы, они совершенно убедились в своей правоте, и пришел момент, когда нужно было поглядеть на себя новыми правыми глазами.
