и смотрит вниз, чуть вытянув шею.
Рядом в кресле дремлет дед Миша. Сегодня на нем не тот нарядный костюм, что он надел на себя, когда ездил на свадьбу, а рубашка навыпуск с карманами. Он надвинул на нос кепку и тихонько посапывает. У него такая привычка — шум моторов, как колыбельная, убаюкивает. Бабка Ксения сидела в хвосте самолета, бросая тревожные взгляды назад, в проход. Там она оставила тугой узелок, который показался Ильхому, когда он тащил его до самолета, набитым кирпичами. «Интересно, что она положила сюда?» А что в картонном ящике из-под стирального порошка, который он тоже нес до самолета?
— Зачем все это? — помнится, недовольным тоном бросил Ильхом, когда еще дома садились в машину. — Там такого барахла, видать, лет на сто?!
— Не твое дело, — оборвала бабка, смерив его сердитым взглядом. «Ей абсолютно все равно, что я уже не маленький и все-таки первый секретарь райкома», — подумал он.
— Там может быть что угодно, — произнесла она, имея в виду под «там» — Ташкент, — а мой с дедом долг привезти все, что нужно молодой матери. Помоги лучше старику погрузить ящик, чем нервничать. Стоишь, как истукан!
— Разворчалась, — произнес дед, подав Ильхому ящик, — кинь назад.
— А ты тоже помолчи, — набросилась она на мужа, — кто мы такие? Уважаемые люди. Родители вот этого охламона. Почему мы должны краснеть перед сватами, а?
— Вот так всю жизнь, — усмехнулся дед, — прежде, чем вкусить радостей, горя нахлебаешься. — Повернулся к ней: — Ты чего парня позоришь?
— Перед кем это я позорю? — огрызнулась бабка.
— Хотя бы перед Аликом.
— А что я ему сказала-то?
— Ну, и память… «охламон»!
— A-а. Так я правду сказала, дед. По мне пусть хоть кем будет, останется охламоном. Я же любя…
Теперь сидит, как на иголках, то и дело поглядывая на узелок, думает, наверно, пока самолет долетит до Ташкента, все его содержимое уползет куда-нибудь. Ильхом вспомнил утро. Он вернулся с Кугитанга к началу рабочего дня. Оксана, встретив его в приемной, смущенно произнесла:
— Поздравляю, Ильхом-ака, с сыном!
— Что, уже? — удивленно спросил Ильхом и потом, одумавшись, поблагодарил ее: — Спасибо, сестренка, суюнчи за мной! Откуда вы узнали?
— Анвар-ака вчера позвонил из обкома. Вы только уехали, а тут — звонок. Я сняла трубку и узнала его по голосу. Спрашивает вас, я ответила, что вы уехали. «Ну, тогда, — говорит, — вернется, поздравьте с сыном! Жену выписывают завтра в четыре часа дня». Сказал, что ваш тесть позвонил первому секретарю обкома.
Ильхому ничего не хотелось делать. Он отодвинул папку на угол стола. «Если я сейчас поеду в Термез, — подумал он, — то как раз могу успеть к выписке. Позвоню сначала домой, пока я подъеду, они там соберутся и билеты возьмут». Он тут же позвонил бабе Ксении.
— Красивая у вас жена? — спросила Оксана.
— Жена как жена, — ответил он, — для меня красивая.
— Теперь привезете ее сюда?
— Не знаю. Наверно, пока ребенок не окрепнет, поживет со своими в Ташкенте.
— А кто она у вас? — допытывалась Оксана.
— Полагаю, женщина, — рассмеялся Ильхом.
— Я не о том, — в ее голосе была обида.
— Я же пошутил, Оксана, — произнес Ильхом. — Родители у нее артисты, а сама она режиссер.
— Тогда красивая! — решила она, словно от этого зависело что-то. — Дети артистов все красивые.
— У меня к вам просьба, Оксана… Знаете, я не люблю поздравлений. С меня вашего достаточно. Хоп?
— Хоп, Ильхом-ака, помолчу, хотя сделать это женщине очень трудно, — искренне улыбнулась она.
— Будьте тогда мужчиной, ладно?!
— Ага…
Складывая бумаги в сейф, Ильхом позвонил на квартиру Разыкову и сообщил, что, пожалуй, дня два его не будет. Сказал, что родила жена и ее должны выписывать сегодня. Разыков поздравил его, пожелал счастливого пути и добавил:
— Не беспокойтесь, Ильхом Пулатович. Дела идут в норме. Пока вы вернетесь, мы с Уразовым подумаем о квартире. Теперь-то она вам обязательно нужна будет…
Под крылом все проплывали горы. На некоторых вершинах белыми плешинами лежал снег, а в одном месте, точно лазурный камень величиной с колесо арбы, мелькнуло озеро. Ильхом вспомнил, с чего начиналось его супружеское счастье. У него с этим делом не очень-то и получалось, он, как пишут в некоторых постановлениях, упустил оптимальные сроки. Обычно в Узбекистане парень женится, как только отслужит в армии. Сверстники Ильхома в большинстве своем так и поступили, а он… Когда демобилизовался, семья уже жила в Термезе, дед Миша только что принял опытное хозяйство, только входил в курс дела. Но жили они уже в городской квартире — небольшом коттедже, на тихой улочке. Встретили его, как полагается в таких случаях, торжественно, бабка напекла пирогов и всякой всячины наготовила, дед ползарплаты вбухал в выпивку, пригласил новых соседей, Саодат с Борисом приехали из совхоза со своими четырьмя пацанятами. А когда гости разошлись и в доме остались только свои, бабка завела разговор о женитьбе.
— Сначала институт, а потом жена, — сказал Ильхом.
— А кем решил стать? — спросил дед.
— В нашей семье уже есть два агронома, — ответил он, — для полного счастья не хватает инженера.
— Правильно. Будущее села в механизации, — сказал дед.
— Парню жениться надо, — не унималась бабка, — а вы про учебу заладили. Борис вон когда закончил институт, и ничего!
— Борис не самый лучший для него пример, — ответил дед, — у него так сложилось, вынужден был пойти на заочное. А что мешает Ильхому?! Пока не поздно, внук, иди!..
На пороге двадцатишестилетия Ильхом получил диплом инженера и был направлен в совхоз «Акташ». Главным инженером. Радовался этому, точно ребенок, получивший заветную игрушку. Сколько гордости было! Едва в нем умещалась. А как же… с институтской скамьи да на такую должность! Он взялся за работу с таким рвением, что не то чтобы подумать о личной жизни и любви, как говорится, голову почесать некогда было. Два года промелькнули, как один день. Избрали секретарем парткома и снова два года как корова языком слизнула. Когда опомнился, уже под тридцать, седина на висках появилась, даже самые засидевшиеся девки замуж повыскакивали. Свататься к
