Раиса Качкарева полулежала на диване и разговаривала с Надей. Раппопорт перед книжным шкафом сам с собой играл в игру. В полутьме он угадывал, что за книга на полке, вынимал и убеждался, что выиграл сам у себя. Услышав звонки, он пошел открыть дверь. Но это звонил телефон в соседней комнате. Яков Маркович уселся во вращающееся кресло.
— С кем вы желаете говорить?
— Мне нужен Тавров.
— Игорь Иваныч?! — изумился ничему не удивляющийся Тавров и на всякий случай оглянулся. — Ты откуда?
— Все оттуда же, Яков Маркыч. К сожалению…
— Как ты меня нашел?
— Да просто: «свежая голова» в редакции подсказала… У вас там весело?
— Не знаю… — замялся Раппопорт. — В целом весело… Как твое самочувствие?
— Медленно все… Вот, выходить разрешили — двести метров в день. Ну, лечебная гимнастика — лежа… Устал я…
— Болеть устал? Это мне понятно!
— Нет, Тавров, не болеть… Что Ягубов творит? И ведь его поддерживают! Надо бы задушить, да сил пока нет.
— Еще навоюешься!
Установилась пауза, которая заполнилась джазом, долетающим из столовой. Макарцеву трудно было, и Раппопорт его не торопил. Не добившись никаких результатов, Зинаида в отчаяньи поделилась с мужем.
— Мой сын убийца? — крикнул ей Игорь Иванович. — Нет у меня сына! Вся жизнь кувырком…
— Есть, — холодно возразила она. — Твои позы никому не нужны и, тем более, мне. Ты обязан поправиться хотя бы для того, чтобы спасти Бобочку!
Такой бледной и жесткой Макарцев жену никогда не видел. После того как она ушла, он мучился, скрипел зубами, кряхтел, не в силах совладать с собой, и наконец решился звонить Якову Марковичу. А позвонив, молчал.
— Может, мне о пенсии подумать, Тавров, как считаешь?
— Ты для этого звонишь?
— Нет, Яков Маркыч… Чего крутить? С сыном, брат, плохо.
— Понимаю…
— У тебя нет каналов — надавить? Был бы я здоров, мигом нажал. Но я временно вне игры…
— Попробовать могу…
— Попытайся. Ведь у тебя самого сын!
— Эмоций не надо.
— Ну, извини, Тавров, что оторвал от стола.
— Пустяки, я домой собрался. Поправляйся, все будет в порядке.
— Думаешь?
— Уверен!
Дверь ванной открылась. Там происходила перемена декораций. Максим, застегивая рубашку, жестом пригласил Раппопорта:
— Присоединяйся к нам!
— Рад бы, ребята, да нечем…
— Вечно ты прикидываешься старше, чем есть, Яша!
Яков Маркович отечески потрепал Закаморного по шее, прошлепал по коридору и тихо притворил за собой дверь.
— Рап ушел, — рассеянно сказала Надежда.
— А ты все надеешься на Славку? — изрекла Раиса грубоватым прокуренным голосом.
Сироткина придвинула к себе подсвечник в виде человека и машинально гладила его выступающую часть, облипшую мягким стеарином, стекшим со свечи. Пламя покачивалось от движений рук.
— Гладь, гладь, — сказала Качкарева, — если больше гладить нечего.
Раиса обняла Сироткину за плечи, прижала к себе и стала гладить ей плечи и грудь. Надежда размякла, расслабилась, прижалась к Райке, и они поцеловались в губы.
— Счастливая ты, Надежда! Для твоего возраста их полно. А моих война да лагеря уволокли. Я одна росла — и за бабу, и за мужика. Только с подругами и целовалась.
— Я понимаю.
— По мне, так без мужчин даже лучше. Хоть бы они все передохли! От них радости — одни аборты…
Перевернув Надю набок, Качкарева подмяла ее под себя, задышала часто, прижала к животу ее бедро и стала остервенело целовать Наде шею и плечи.
— С ума сходишь, Райка, пусти.
Надежда вырвалась и села, поправляя кофточку.
— Я лучше, — сказала Райка обиженно.
Пошарив на столе, она нащупала пачку сигарет, но в ней было пусто. Качкарева смяла пачку и с остервенением запустила комок в противоположный угол.
Дожди в апреле в Москве редки, и мелкая водяная пыль, липнувшая на лицо и руки, заставляла Раппопорта цедить сквозь зубы несправедливые обобщения. К тому же освещение на улицах почти совсем погасло: экономили электроэнергию. Яков Маркович спотыкался на трещинах асфальта, ступал в выбоины, заполненные водой, и обобщения местами переходили в обычную брань.
Он шел по улице в поисках автомата. Стрелки близились к часу ночи. В будке первого автомата провод болтался, а трубка была оторвана. Яков Маркович протопал еще полквартала. Шляпа промокла, вот-вот отсыреют ботинки, и тогда заноет спина. У второго автомата трубка была на месте, но когда монета упала, раздались короткие гудки. Монету автомат не вернул. Третий автомат, рядом с предыдущим, признаков жизни не подавал. Несправедливые обобщения иссякли, остались одни ругательства. Тавров двинулся дальше, но теперь ему не попадалось никаких автоматов, даже поломанных.
Он и при свете-то плохо видел, а теперь просто шагал наугад. Ориентиром служила огромная светящаяся надпись на крыше дома: «Мы придем к победе коммунистического труда!» Первые две буквы в «победе» отсутствовали. Поделиться открытием было не с кем, а беречь в памяти не имело смысла, ибо жизнь всегда своевременно подбросит нечто более остроумное, когда надо. И когда не надо, тоже. А вообще-то вверх, на крышу, задирать голову было неудобно. Журналисты — кроты, вспомнил Раппопорт измышление Закоморного. На свет смотреть им нельзя, ослепнуть могут. Сидят в газетных норах до ночи, корябают подлости, ночью вылезают довольные собой, а утром спят сном праведников и, что делали вчера, во сне не вспоминают.
Автомат отыскался наконец. Двушек больше не было, пришлось опустить гривенник. С третьего раза он застрял, и номер набрался.
— Сизиф? Не спишь?
— Кто это? — ответил голос. — Плоховато слышно! Перезвоните.
Мгновенно перевернув трубку, Яков Маркович стал орать в наушник:
— Сизиф! Алло, Сизиф! Не вешай трубки! Автомат, в рот его долбать, не фурычит!
Он снова быстро перевернул трубку и прислонил к уху.
— Рапик? Это ты, роднуленька? Откуда?
— Говорю же, из автомата, — он уже приспособился быстро передвигать трубку от рта к уху. — Надо увидеться, Антоныч! Дельце есть.
— Увидеться? Лучше бы безо всякого дельца. Но в крайнем случае можно и по делу. Приезжай!
— Сейчас? — Раппопорт покосился на часы. — А спать я когда буду?
— В нашем возрасте можно не спать.
— Это смотря кому…
— Что? Приезжай, говорю! Тяпнем по рюмке чаю!
— Еду! — гавкнул Яков Маркович и швырнул трубку в угол автоматной кабины с такой яростью, что пробил бы стенку кабины, если бы она не была сделана из обрезков танковой брони.
Опять он побрел пешком вдоль самого края тротуара, то и дело оглядываясь, не промелькнет ли такси. Он не любил ходить пешком. Я, ребята, уже находился, наездился, налетался и наплавался по самые завязки, говорил он. Ну, а путешествовать с моей анкетой, вы сами понимаете. Единственное, что мне еще приходится делать, так это кое-как передвигаться. Передвигаясь между огромных луж, он остановил такси.
51. САГАЙДАК СИЗИФ АНТОНОВИЧ
ИЗ АВТОБИОГРАФИИ
Я родился на баррикадах 1905 года в семье пламенного большевика-ленинца. Мой отец, Антон Сагайдак, русский революционер, друг и соратник Ленина, погиб, защищая Советскую власть. В качестве представителя рабочего класса я был направлен учиться в медицинский институт, по окончании которого стал сексопатологом. С тех пор вся моя жизнь посвящена борьбе с сексуальными болезнями трудящихся.
В Коммунистическую партию вступил, чтобы своим трудом способствовать быстрейшему строительству социализма. Будучи доктором медицинских наук, профессором, много внимания уделяю общественной работе и пропаганде среди населения марксистского сексуального образования.
Являюсь основоположником новой отрасли советской медицины — импотентологии, автором ряда исследований, используемых в народном хозяйстве, в частности фундаментального труда «Теоретические основы импотентологии» (Медгиз, 1967 г. Для служебного пользования).
Верный и преданный сын Коммунистической партии, считаю ее вдохновителем и организатором всех своих побед.
Примечание Сизифа Антоновича в домашнем экземпляре автобиографии:
Родился без баррикад. Отец — крещеный еврей, коммивояжер, убит при попытке перейти границу с Польшей. Была ли мама, неизвестно. Беспризорник. Воровал, затем за две буханки хлеба выменял диплом об окончании Саратовского медицинского института. Диссертаций сам не писал, но защищал лично. По профессии — зека. В партию вступить заставили: без этого не присуждали степень доктора. Знания пропагандирую только за наличный расчет, хотя и не обязательно деньгами. Основоположником новой науки стал благодаря низкому уровню науки в стране. Однако то обстоятельство, что партия вдохновляет меня на исследования в области импотенции, — это святая правда. КРИВАЯ САГАЙДАКА
