верю, чтобы он революцию нашу пустил к себе в сердце. И к смерти сестры Юрка Бочара не он ли приложил руку? И как это такого чужака могли приставить к добру, которое должно отойти к людям? Интересно, что думали те, кто все так устроил? Не то ли было у них на уме, что и у Зельмана? Зовут вас брать оружие в руки — берите. Так что, люди, сами силой будете. Владейте, командуйте теми, у кого камень за пазухой. Оберегайтесь от своих и чужих врагов.
Когда я слушал, что говорил Андрийко, так мне стало легко на сердце, будто всю тяжесть жизни, которую нес один, теперь уже понесли мы вдвоем. А люди шумели, откликались то тут, то там:
— Мы уже собираемся в Красную Армию, нас уже взяли в список.
Я словно оставлял здесь на Андрийко свою тревогу: как останутся Юлинины дети без матери, да с больным отцом? Кто сможет унять тревогу людей, когда злые слухи будут раздирать им душу? Кто им подаст добрый совет, чьему нелукавому слову они смогут верить?
Потеряв родную сестру, я словно делил с ним свою боль. И благодарил судьбу, поставившую его на моей дороге. Каково бы мне оставлять Кленицу и Высокое, если бы я не услышал слов Андрийка, словно идущих из моего сердца:
— Делай, Юрко, свое, собирай хлопцев, веди в Красную Армию, это сейчас главное. А я буду заботиться о Юлининых голодных ребятах, как о своих. Принимай мои слова, как серебро. Но знаю, что дело мое золотом станет.
Андрийко жил в Кленице. А Высокое было совсем рядом.
— Может, вам лучше было бы один сельский Совет устроить? Как раз Андрийко был бы в нем председателем, — подсказывал я людям.
— Как прикажет воля людская, так и решим, — ответил на это Андрийко. — Такое право сейчас пришло. Народа голос — самая большая сила.
Около пятидесяти человек вышло со мной из Кленицы и Высокого, чтобы стать в ряды Красной Армии. И это уже был целый отряд. Дорогой он рос. Где мы ни проходили, слово наше понапрасну не разлеталось. Завернутая в платочек Ули земля с могилы Юлины, в которой словно бы собралась вся моя обида, весь гнев на врагов, разжигала мое сердце, когда я выступал перед людьми, и в каждом селе к нашему отряду приставало все больше новых бойцов.
Уже возле самого Тячева я встретил Молдавчука в группой хлопцев. Они были очень измучены, шли горами и ущельями, прорывались как могли. Ведь у них королевское, румынское войско уже чинит свои порядки. Ой, ой, как нелегко было им вырываться. А выстоять перед румынским натиском тоже не могли. Один лишь выход есть — собираться вместе, чтобы стать силой. Молдавчук Митро разведал, рассказал им, за что стоит венгерская Красная Армия, и они хотят быть с нею вместе. А если еще будет или уже есть русинская бригада, так они хотят быть там, это лучше, чем партизанить. Но не все хлопцы так решили, не всех убедил Молдавчук. Многие поддались увещеваниям Климпушей и Кочуряков. А уж те, что пошли за Молдавчуком, — такой народ, что им и ворона мила, если она с родной земли. Не из тех они, кто скажет «чья сила, того и правда». Они уже убедились: если золото всплывает, правда тонет. А правда дороже золота. И она не там, где короли, где богатство. С Красной Армией им будет по дороге. Это их правда, их путь.
Есть разное горе, разные есть и радости. А та, что пришла ко мне под Тячевом, была как у моей Ули, когда встретила меня в Харькове и убедилась, что слово ее зря не пропало, что я пошел по ее дороге. Такую радость принесли мне Молдавчук и его ребята.
— Имею, Митро, великую рану. Сестру враги убили. А то, что я сейчас от тебя услышал, мне словно целебное лекарство. Выходит, наше слово там, в Мукачеве, когда тебя встретили, не пропало напрасно.
Рассказал я Молдавчуку и его хлопцам, как потерял сестру.
— Так нам повезло: имеем врагов спереди и сзади. Но так ведь и бывает у того, кто борется. А как там Янош? Он ведь так хотел справить свою свадьбу! И не встретил ли ты, Митро, мою сестричку Василину?
— А как же, Юрко, видел. Нашли мы ее с Яношем в услужении у раховского корчмаря. Очень, очень обрадовалась, как услышала о тебе. Янош и взглянуть на Бычков не хотел, где его, наверно, ждала его Магдушка, пока не исполнил твою просьбу. Говорит: «Это должен сделать прежде всего. Раз ты за людей, так и люди за тебя. Что обещал сделать для друга, должно быть записано в сердце первым».
Расспросили мы, где ее можно увидеть. Василинка как раз стирала на реке. Руки красные, как раны, — вода в Тисе в апреле очень холодная. Как раз с гор снега и льды она принимает, вот и дышит их холодом. Когда увидела нас, услышала вести, что мы принесли для нее, так вскрикнула от радости, даже волна в Тисе плеснулась от ее голоса. Я думаю: не захватил ли ее Янош с собой в Бычков, он все хотел попросить Магдушку, чтобы взяла ее в дружки. Захватил или нет, не знаю — Яноша я оставил в Рахове, а сам спешил в Ясиня. Еще меня подгоняло воззвание, которое я прочитал в Рахове. Шестого апреля там должны были выбирать свой сельский комитет. Раз здесь такое должно быть, лечу в Ясиня, думаю, чтобы не пропустить, чтобы и свое слово там молвить. А что, если в этот комитет попрутся Климпуши и Кочуряки, как было с Гуцульской республикой. Но до выборов, Юрко, так и не дошло. Антанта не допустила. Румыны нажимают, песьи головы. О Яноше тебе сказал все, что мог, больше ничего не знаю.
Таков был рассказ Молдавчука. И смотрели мы друг на друга такими встревоженными глазами. Но для печали теперь не было ни времени, ни места. Грустью врага не победишь. Ее надо сменить на гнев.
— Митро! Я собирался проводить своих хлопцев в Хуст. Иду с ними, охоту их берегу, чтобы не погасла, чтоб не порасходились, дошли туда, куда идем. Уже есть приказ, будут теперь округа, а не жупы, как это сделали когда-то мадьяры. И Хуст стал таким окружным городом. А раз тебя встретил, хочу присоединить моих хлопцев к твоим. Верю, что ты их в Красную Армию приведешь. А я поверну, к другим наш клич понесу, чтобы армия наша росла. На то
