Толик, Толик...
«Вы знаете, Анатолий Никифорович, он так к вам привязался! Видно, всегда мучался, что рядом не было близкого взрослого мужчины. Он говорил, если бы не вы и еще слесарь Папандопулло, то ему никогда бы не удалось сделать дельтаплан. А вас он просто боготворил. Я теперь читаю и перечитываю его дневник. Вот настоящий, а не показной герой, писал он. С вас он брал пример».
С меня брал пример, а я и не подозревал...
«Вы даже не представляете, Анатолий Никифорович, как я вам благодарна за все, что вы сделали после... после всего этого страшного. Я же была невменяема. Я потеряла рассудок. Боже, разве можно иметь одного ребенка? О Боже, за что же Ты нас покарал?..»
Около Вдовина стоял Семенюк. Огромный, сильный. Живот упруго выпирал правильным полушарием. На толстом лице — усмешка. В руке — сетка. В ней завернутый в просаленную газету большой кусок мяса. По форме — свиная нога.
— Привет рыболовам! Здравствуй, Толя! А я к тебе домой собрался идти. Да вот повстречал Грека на базаре. Папан-до-пуллу! — В маленьких острых глазках сверкает насмешка. Видно, уже родилась новая хохма. — Представляешь, крабами торгует. Собака у него, знаешь, редкая...
Вдовин перебивает:
— Ты чего ко мне домой-то собрался?
— Я вот свининки достал, Толя. Хотел с тобой поделиться. Килограммчика два-три. Мякоти. Хочешь? А, Толя? — заискивает Семенюк.
— Давай напрямик, Леонид. Что тебе надо?
— Мне бы, Толя, денька на три в Москву смотаться. Подменишь, а? С Андреем Трофимовичем я улажу. Договоримся?
— Что, виноград созрел? — сумрачно бросает Вдовин.
— Нет, Толя. Хотя, конечно, не без этого, — продолжает заискивать Семенюк. — Понимаешь, Любка замуж выходит. Ну, с тем москвичом вроде склеилось. Надо повидаться, все обговорить.
Вдовин молчит. Разве невесты остаются верны мертвым? Эх, Толик, Толик... Все равно бы не стала она тебе женой. У Семенюков другие принципы. Другая стратегия в жизни. Разве случайно он определил ее в кулинарный техникум в самой Москве? Ничего случайного у него не бывает...
— Знаю, о чем ты думаешь, — насупился Семенюк. — Может быть, все было бы по-другому. Жаль, конечно, парня. Но что теперь поделаешь.
— Нет, Леонид, — не соглашается Вдовин, — все равно было бы так, как сейчас. Ты сам знаешь. — Помолчав, спрашивает: — Значит, в Москве закрепляешься?
— Мне и в Ялте, Толя, хорошо, — улыбается, опять же заискивающе, Семенюк.
— Однако и в Москве корни пускаешь?
Семенюк обижается:
— Тебя что, Вдовин, завидки берут?
— Ловко ты все-таки умеешь устраиваться в жизни, Леонид.
— Значит, завидуешь. Вот от тебя уж никак не ожидал.
— Нет, Семенюк, не завидую я тебе, — с легкостью говорит Вдовин. С легкостью потому, что уже решил: если отстанет Семенюк от Володи, то тогда он, Вдовин, подменит его на три дня.
— Слушай, когда ты кончишь травить Володю? — продолжает он. — Тебе что, больше делать нечего? Связался с его торговкой, с этой дрянной бабой... Что она тебе, по сродственности товар поставляет? Это, конечно, твое дело. Но зачем травишь Володю? Ей в угоду? Не стыдно тебе? Зачем вы постановили этой мерзкой бабе его зарплату отдавать? Вы что, с ума посходили? Поставь себя на его место!
— Ну уж нет! С собаками я не сплю по сараям, гхы, — попытался повернуть к смешному Семенюк.
Но Вдовин сердится, гневен:
— А теперь додумались и Весты его лишить! Зачем это тебе, Семенюк? Скучно живется? Обязательно кого-то надо травить? Пользуешься безответностью Володи?
— Ну уж ты очень серьезно, Толя, — недоуменно кривит лицо, пожимает плечами Семенюк. — Я-то при чем? Разве я решаю? — Он опять пытается перевести разговор в шутливое русло. — Да мне лично его собака до лампочки! Но, скажу тебе, редкостная собачка. Он ее рыбу обучил ловить. Оказывается, еще и крабов. Ты знаешь историю со ставридкой? А, Толя? — расплывается в простецкой улыбке Семенюк. Невыгодно ему ссориться с Вдовиным, сейчас особенно. Но в то же время как можно лишить себя удовольствия поиздеваться над безответным Греком?
— Знаю, не повторяй, — мрачно говорит Вдовин и лезет в карман брюк за сигаретами. Он с грустью сознает, что словами такого, как Семенюк, не проймешь. Таких надо бить палкой, и по голове. Только тогда они вернутся к понятиям элементарной порядочности...
Однако вот эта веселая история про ставриду, выдуманная Леонидом Баечником (Семенюком):
«Иду я, значит, по базару и вдруг столбенею. Что же, вы думаете, вижу? Стоит за прилавком слесарь Папан-допулла и торгует свежей ставридой. Ну свежая рыбка по нынешним временам редкость. Понятно, выстроилась к нему женская очередь. Пять-шесть рыбок — и рублик в карман. У нашего Володи нагрудные карманчики вздуло от денег, торчат, ну как женская красота. Успех, невиданный успех!
Ну я, значит, на правах приятельства захожу к нему с тыла. А там важно сидит эта его сучка, ну Веста. И «ррры» на меня. Я, конечно, ей ногой погрозил, а она в лай да цап меня за штанину, ну точь-в-точь как тетку Шуру, правда, ту за руку. Я, понятно, требую у Володи: уйми свое скандальное животное. А он мне отвечает: «А ты не трогай мою собаку-царевну». Почему, говорю, она у тебя царевна? Как почему, отвечает, видишь, сколько рыбы наловила? И объясняет: если вот кому из гражданок не хватит, сейчас прикажу и она ведро в зубы и к морю. А обратно — с полным. Разве не царевна?
Тут, сами понимаете, отдельные скептические особы из очереди выражают сомнение. Ну я-то сразу сообразил: она из специальной породы, утятницей ее называют. Раньше дворяне уток стреляли, а эти вот спаниели за ними по воде — и вплавь, и нырком. Ныряют знатно: уши-то смотри какие длинные. Их хоть, как платочек, под подбородком в узелок вяжи. Ну вот наш гениальный Папан-до-пулла и научил ее нырять в море и вместо уток рыбку доставать. Разве такую собаку не прозовешь царевной? Конечно, царевна! Гхы‑ы...
Значит, дальше. Спрашиваю: ты ведь так, Володя, скоро миллионером станешь? А он отвечает: это моя мечта. Надоело быть грязным слесарем, хочу быть чистым миллионером. Мы с Вестой дворец каменный построим в три этажа
