В это время Дамка подала голос. Судя по визгливому взлаиванию, она выследила белку, но белка оказалась пуганой и шла «грядою», то есть пыталась спастись от собаки стремительным побегом по вершинам деревьев. Орлик вдруг тоже залился тонким лаем, дрожа от нетерпения. Дамка, уже отбежавшая далеко в погоне за белкой, взвизгнула, вызывая хозяина. Потом затявкала с долгими перерывами, докладывая, что она выгнала белку из гущины на отдельное дерево, где зверек и остановился.
Лундин, внимательно следивший за Орликом, снова усмехнулся, отпустил поводок чуть подлиннее, кивнул Колыванову и пошел за нетерпеливо рвущимся вперед Орликом торопливым, но спокойным шагом, как ходят уверенные в себе и своей добычливости охотники. Колыванов понял всю хитрую смекалку Лундина. Он еле поспевал за охотником, перепрыгивая залитые водой мочажины, увертываясь от колючих кустов шиповника, росшего по краю дорожной вырубки.
Когда он выбрался из урмана на голос Дамки, Лундин уже стоял под деревом, сняв ружье и выискивая глазами белку. Раздался сухой выстрел, какой получается, когда белковщик заряжает патрон ослабленным зарядом пороха и двумя-тремя дробинками, чтобы не портить шкурки зверя. Тяжелое тельце белки повалилось, сбивая хвою. Дамка кинулась к белке, придавливая ее лапами. Но Лундин цыкнул, Дамка виновато отпрянула.
Сунув белку в ягдташ, Лундин снова послал Дамку вперед и взглянул на Колыванова по-детски радостными глазами. Колыванов вдруг увидел, что взгляд его стал прозрачным и чистым, словно самый воздух леса, влага, курящаяся вокруг от всех деревьев и трав, вымыли эти глаза, изгнали из них беспокойство, томившее Лундина до первого выстрела. И, стоя сейчас перед Колывановым, который был свидетелем этого выстрела, Лундин от всей души радовался своей удаче. Колыванов невольно обнял его, точно благословляя на длинный и трудный путь. Конечно, путь этот будет труден, конечно, долга дорога глухого и немого человека в жизни, но Лундин нашел в ней свою цель и пойдет к этой цели, какова бы ни была дорога. И Лундин погладил Колыванова по плечу, достал свой инструмент и начеркал:
«Проживу, не беспокойся. А отца я тебе пошлю, пусть поможет, он должен был сегодня вернуться из района…»
Пожав еще раз руку Колыванову, Григорий взглянул на рвущуюся вперед собаку, дал ей немного побольше поводка и двинулся за ней. Далеко в лесу звонко пела Дамка, вызывая хозяина и Орлика, оповещая их, что она опять увидела серого зверька, что зверек сидит спокойно, удивляясь ее появлению, что взять его можно без хлопот. Все это слышал Колыванов, следя за уходящим охотником, все это слышал Орлик, а по его поведению узнавал и охотник…
Конечно, Чеботарев крепко обиделся, узнав, что в доме побывал Гриша Лундин и ушел…
Настасья Егоровна, помолчав и поохав, не выдержала и выложила все, что приметила в госте и о чем наслышалась раньше. По ее словам выходило, что Григорий и оглох, и онемел, и чуть ли не ищет себе поводыря, зачем ему иначе сводить со двора собаку Колыванова?
— Но не ослеп же он вдобавок? — пошутил было Чеботарев, не очень поверивший рассказу Настасьи Егоровны. — Зачем ему собака-поводырь?
— Не знаю, не знаю, а собаку-то свел!
Но тут вернулся сам Борис Петрович. От его рассказа у Чеботарева сразу заныло сердце.
«Эх, Гриша, Гриша! Ты навечно останешься в памяти певуном, рассказчиком, весельчаком! Вот судьба, бьет по самому красивому в человеке!»
Невольно вспомнился старик Лундин, попутчик в долгой дороге. Как посуровел он, когда заговорил о беде сына…
Чеботарев пожалел: почему так неладно устроена наша жизнь? Ведь дружески же расположен к человеку, вместе не один пуд соли съели, бродя по разным кочевьям, куда приводит строителей их дело, а вот хоть изредка письмо написать, справиться о житье-бытье — на это никогда времени не хватает; расстались, будем надеяться, что еще встретимся… А сейчас и встретиться вроде неловко…
Впрочем, Василий, по свойственной ему деятельности натуры, убивался недолго. Не может быть, чтобы врачи не помогли Грише! Вон, говорят, новые сердца научились делать, собакам в каком-то институте новые головы пришивают, найдут средство и для Лундина! Сам Борис Петрович сказал, что Гриша надеется…
А сейчас у Василия и у самого хлопот полон рот. Надо и о себе рассказать, — ведь почти два года не видались! — и о делах Бориса Петровича узнать поподробнее, — не стал бы он вызов Чеботареву посылать, если бы нужды не было…
Впрочем, о себе Чеботарев рассказал в двух словах: то ли не научился своим счастьем хвалиться, то ли хвалиться было нечем. Выяснилось, что оседлая жизнь Чеботарева получилась не такой уж вольготной, как он надеялся, когда просил Колыванова отпустить «по семейным обстоятельствам». Жена попалась славная, правда, умница, но, как и полагается совхозному агроному, да еще на целине, где совхоз ни на коне обскакать, ни на машине объехать, по целым неделям дома не бывала. Самому Чеботареву должность выпала хлопотливая и беспомощная: назначили его помощником директора совхоза по хозяйству. Но директор оказался человеком самовластным, все любил решать сам, а от Чеботарева требовалось только поддакивать да исполнять. И Чеботарев заскучал по изысканиям, по строительной лихорадке, по смелому делу. Так что письмо Бориса Петровича пришло в самое время…
Деловой разговор, как и всегда получалось у Бориса Петровича, шел на рысях. Во вновь строящемся шестнадцатиквартирном доме для Чеботаревых забронирована комната. Пусть Василий завтра же телеграфирует жене — все в порядке, можно выезжать. Время для переезда самое подходящее: уборка хлебов в совхозе закончена, а здесь найдется дело хоть для агронома, хоть для астронома…
Немного позже Колыванов представил Чеботарева своему немногочисленному штату. Участок еще только создавался: штатное расписание наполовину пустовало. Новому сослуживцу все обрадовались: какую-то часть работы можно взвалить на его плечи…
Потом Колыванов провел планерку. Обычно на таком ежедневном совещании руководителей подводились итоги дня и строились планы на ближайшее будущее. Но на этой планерке никаких производственных вопросов не решалось, их еще не было, и главное слово имели снабженцы да отдел кадров.
Впрочем, и тут вспоминали Барышева… Начальник снабжения прочитал телеграмму: водным путем в Красногорск шел целый караван судов с техникой. Колыванову предписывалось приготовить квартиры и общежития для механизаторов. С первого ноября план порубочных, земляных и укладочных работ вступал в действие.
Тут только Чеботареву стало ясно, зачем это он так срочно понадобился Борису Петровичу…
У Василия дыхание перехватило, когда он увидел схему будущего строительства, перечеркнутую властной рукой Колыванова. А еще хуже он почувствовал себя, разглядев в углу схемы начальственную подпись Евгения Александровича Барышева под его любимым словечком: «Утверждаю!» Евгений Александрович всегда любил утверждать! Утверждать свое право, личность, силу… И с этим-то утвердителем опять предстояло бороться!
А Барышев торопился! Знал он или не знал, какие смелые планы замыслил его постоянный противник Колыванов, но он торопился. Это понимал и Чеботарев, настолько-то он понаторел в изысканиях и строительстве! До начала работ осталось тридцать пять дней. Предложение Колыванова еще не обосновано разведкой, предлагаемая им трасса не изучена… А они через эти тридцать пять дней увязнут в барышевской трассе, начнут валить лес, отсыпать земляное полотно, и все старания Бориса Петровича дать сокращенный вариант, который рассматривал Василий, полетят к черту.
Точно так же получилось и в прошлый раз, когда Чеботарев вместе с Колывановым едва не угодили под суд. Тогда Барышев вбил и себе и начальству в голову, что вторые пути на подходе к реке Безымянной лучше проложить по новой трассе. Обоснования у него были очень почтенные: дорога загружена перевозками; проложена она по узкому ущелью, карниз которого недостаточен для вторых путей; увеличить карниз взрывами опасно, так как перевозки сорвутся… Их оказалось много, этих убедительных доказательств кажущейся правоты главного инженера строительства товарища Барышева. А самым главным был срок…
Естественно, что Колыванова, рядового инженера на одном из участков, никто не желал слушать. Барышев умел «продать» идею.
Вот тогда-то Чеботарев и ввяз в это дело. Партийное собрание участка одобрило предложение Колыванова. Протокол доставили в управление. Парторг строительства обещал разобраться в предложении, но сроки, предложенные Барышевым, так подпирали, что Колыванов нарушил дисциплину и самовольно подготовил взрыв перевала на Безымянной. Лундин тогда показал чудеса. Перевал взрывали направленными на выброс зарядами в короткие промежутки между проходом поездов. В три дня полотно для вторых путей было готово.
