Многое узнала Арина Лукинишна с тех пор, как перешел на квартиру к ним ревкомовский делопроизводитель Алексей Васильевич Колчин.
Обходителен и услужлив был товарищ Колчин. Маленький, черненький и вертлявый, он целыми днями бегал по деревне; старательно занимался в ревкоме, аккуратно выполнял поручения Панфила; дома шушукался с Филиппом Кузьмичом и с его работником, находил время и для бесед с Ариной Лукинишной. Видела Арина Лукинишна, что человек он городской, из образованных. Потому и прислушивалась к речам его дельным.
А Колчин начинал издалека. Вернувшись из ревкома, он говорил Арине Лукинишне:
— Ох и путаник этот ваш секретарь!
— Павлушка-то? — спрашивала Арина Лукинишна.
— Ну да, — отвечал Колчин. — Так запутывает дела ревкома, что после мужикам в десять лет не расплатиться перед казной.
— Да что ты, Алексей Васильевич? — всплескивала руками Арина Лукинишна.
Колчин понижал голос и, оглядываясь, таинственно говорил:
— Поверьте совести, Арина Лукинишна. Человек я грамотный… и то не всегда разбираюсь в его фокусах.
Арина Лукинишна возмущенно ругалась:
— Ах мошенник, жаби его!.. Ах обдергун окаянный!..
Потом рассказывала Колчину:
— Бабка Настасья воспитала его, Алексей Васильевич. Бабушкины повадки в нем. Родительница-то Павлушки хорошая женщина…
Колчин кивал головой:
— Слыхал, слыхал, Арина Лукинишна… И про старушку слыхал… Не совсем чистая старушка…
— Как? — настороженно спрашивала Арина Лукинишна.
— Да так, — с притворным смущением ронял слова Колчин. — Говорят: ведьма она… Вроде как с нечистой силой дело имеет.
Полное, румяное лицо Арины Лукинишны мгновенно белело.
— Да что ты, батюшка! — испуганно таращила она круглые глаза.
— Поверьте совести, Арина Лукинишна. Многие говорят… Да я и сам кое-что примечал…
— Ах, батюшки! — хлопала себя по толстым ляжкам Арина Лукинишна. — Ах, владычица матушка, пресвятая богородица!
— Только, ради бога, Арина Лукинишна, — просил Колчин, — не говорите вы об этом. Узнают — съедят меня.
Арина Лукинишна клялась и крестилась, что звука не проронит. Но тотчас же бежала к Гуковым, оттуда — к куме Оводихе, от нее — к сватье Неводовой, к Клешниным.
Везде под секретом передавала Арина Лукинишна рассказы Колчина про подделки и путаницу в делах Павлушки Ширяева, про знакомство бабки его с нечистой силой.
Сплетни, принесенные Ариной Лукинишной в богатые дома, скоро разлетались по всей деревне.
Помогала разносить их и Маринка, на Павлушку обозленная.
Мужики втихомолку ворчливо поругивали и ревком, и Павлушку.
Бабы судачили и сокрушались о бабке Настасье:
— Страсти-то какие, девоньки!.. Сказывают — ведьма она…
— И скажи на милость: когда же она с нечистым-то снюхалась?
— Когда? Известно, когда… Отродясь в церкву не ездила…
Сами бабы по десять лет не бывали в церкви. А теперь вспоминали, что бабка Настасья никогда не ездила в волость на богомолье и к кержакам на моление не заглядывала.
— Ведьма! — твердили жены богатеев. — Как есть ведьма.
А Колчин переводил беседы с Ариной Лукинишной уже на другое:
— Смотрю я на вас, на богатых людей, Арина Лукинишна, и удивляюсь! — ворковал он, сидя за вечерним чаем, после возвращения со службы. — Ведь, если хорошенько посмотреть на деревню, слепому станет ясно, что вся сила на деревне в руках богатых и умных людей… А на самом деле — кто у вас ворочает всеми делами? Голытьба! Недоумки! Я не против Советской власти… Я готов голову сложить за Советы!.. Но я никак не пойму: почему в ревкоме Панфил, а не Гуков или, скажем, не Филипп Кузьмич?
Колчин вытягивал через стол черную стриженую голову и опять таинственно полушепотом говорил:
— Обратите внимание, Арина Лукинишна: они ведь и баб своих организуют… У них и бабы скоро будут силой… И все против вас!
Арина Лукинишна вздыхала:
— Что поделаешь?.. Темные мы… неграмотные…
— А у них жены грамотные? — с мягкой ухмылочкой спрашивал Колчин.
— Что поделаешь! — безнадежно повторяла Арина Лукинишна.
Колчин разъяснял:
— Не в этом дело, Арина Лукинишна… Грамота тут ни при чем. Не надо сидеть сложа руки… Надо вам, зажиточным женщинам, так же сплачиваться и помогать своим мужьям выбиваться к государственному делу. А я бы на вашем месте и Марину Филипповну приспособил…
В этот день Арина Лукинишна бегала от Гуковых к Оводовым, оттуда к Неводовым и везде корила баб:
— Сидим, как совы… вот и ездят на нас!.. А принялись бы за дело — не то бы и было.
— Что делать-то, Арина Лукинишна? — спрашивала зобастая и красноносая кума Оводиха.
— К мужикам надо присоглашаться, — отвечала Арина Лукинишна.
Перед приездом Супонина из волости Колчин поглядывал на раскаленное небо и не один раз заговаривал с Ариной Лукинишной про неурожай.
— Беда надвигается, Арина Лукинишна, — говорил Колчин. — Выгорают хлеба… Наказывает господь людей.
— И не иначе, Алексей Васильевич, — вторила Арина Лукинишна. — Нам-то полгоря… старого хлеба много… проживем… Других-то жалко.
Колчин опять шептал:
— А знаете, Арина Лукинишна, за что это? За безбожие!.. За большевиков это…
— Да неуж правда, Алексей Васильевич?
— Поверьте совестя…
Опять бегала Арина Лукинишна по домам и опять таинственно шептала бабам:
— Из-за них, окаянных, не дает господь дождичка… за их безбожие наказывает деревню.
Маринка помогала матери разносить по деревне болтовню о большевистском безбожии.
В этот день с утра забродили было по небу клочки белых облаков. Изредка с тайги налетал на деревню свежий ветерок, поднимал горячую пыль с улицы и соломенную труху на задворках.
Бабы с надеждой смотрели на небо.
Встречаясь около дворов и на речке, судачили:
— Смотри-ка, девонька… тучки пошли… Никак господь дождичка дает…
— Ох, послала бы царица небесная, матушка…
И тут же беспокоились:
— Сено-то не испортило бы.
— От одного не испортится… еще слаще будет…
Смотрели на кур, шатающихся по двору, прислушивались к визгу поросячьему. Знали бабы, как держит себя птица перед дождем и как поросята визжат. Но ни куры, ни поросята не сулили дождя.
Тревога лезла в бабьи головы.
К полудню тучки рассеялись. Солнце по-прежнему палило нещадно. Раскаленная земля обжигала ноги.
Бабы злобно ругались:
— Ни холеры не будет…
— Прогневали господа…
— И все из-за них… из-за проклятых большевиков…
— Знамо, из-за них, безбожников…
Мужики с утра тянулись на телегах и верхами от поскотины в улицу деревни. Ехали с покосов на митинг — хмурые, молчаливые.
Арина Лукинишна Валежникова, хорошо понимавшая советы Колчина, и дочка ее Маринка бегали по богатым домам и уговаривали баб на митинг идти. Забегали и к середнякам.
А в доме Валежникова — за прикрытыми ставнями — шло совещание.
Собравшиеся долго рассматривали мандаты Супонина и долго смеялись.
Филипп Кузьмич допытывался у бывшего старшины, как он попал в доверие к большевикам и как председательское место в волости занял.
С самодовольной ухмылочкой Супонин отшучивался:
— Знамо дело, не нахрапом вошел… Сами назначили…
— Да каким манером-то? — настаивал Филипп Кузьмич. — Расскажи!
— Всего не расскажешь…
— Ну все ж таки?
— Мир не без добрых людей, — говорил Супонин, смеясь и поглаживая бороду. — Батюшка у нас… вот голова!.. Долго мы с ним кумекали… Однако до всего один он доспел… «Ты, говорит, Илья Андреич, должен поссориться со мной… и с мужиками, которые из зажиточных… Срами, говорит, нас на весь урман! А к ним поближе примыкай… За Советскую власть почаще шуми… бедноте помогай… После, говорит, все наверстаешь… и все свое вернешь…»
Он помолчал и все с той же лукавой ухмылочкой закончил:
— Ну… вот и все. Так и делал я. Как по маслу пошло…
— А когда же в ревком-то попал? — спросил Филипп Кузьмич.
— А вот тогда и попал. Председатель-то у нас был временный… из военных большевиков… И пришел ему срок возвращаться в свою часть… А я к тому времени так разогнал себя… ну, прямо хоть сию минуту в партию зачисляй… Даже партизаны некоторые за меня встали… Конечно, были и против которые… Ну, все же назначили. Сколько ни шумели, а назначили меня. После в город съездил… Нашел кого надо из своих… И большевикам докладывал… Все как следует вышло.
Супонин кивнул в сторону приехавшего с ним бородатого гостя:
— Вот и с Николаем Павлычем познакомился… И бумажки какие надо достал…
