— Я тебя сегодня съем! — говорит Слава, приваливаясь к ней на заднем сиденье машины. — Да сними ты эту дурацкую сетку.
Ну-ну, помечтай, голубчик, помечтай!
— Осторожно, — говорит Нина, — ты мне платье изомнешь, а я сегодня красивой быть хочу.
— Ты и так самая-самая!
Он, конечно, так и думает. Хорошо это и жаль. Но что поделаешь, если все так складывается?
Амазонки особенно разошлись, скользя мимо (или вдоль?) знакомых мест — Моховая, Манеж, родной университет слева проскочил… Сейчас, кажется, все разнесут. Потом, словно оттолкнувшись от асфальта, вскинулись и поплыли вверх — над крышами машин, этажами, — как тогда фигурка коленопреклоненной Софьюшки наискось от окон библиотеки полетела. Приехали, значит, если эскорт удалился.
В ресторане немноголюдно, хотя по фигуре швейцара, по тому, как он им навстречу двинулся, видно было, что он просто так, с улицы, никого не пустит. А зал почти пустой, только за несколькими столиками обедали — сразу не разберешь, кто. Можно спокойно оглядеться, что это за учреждение такое, — Нина здесь ни разу не была, да и вряд ли попадет еще когда-нибудь. «Метрополь» все-таки! Начало века, русский модерн. Официанты в белых фраках. В центре — бассейн. Рыбки у них там, наверное, плавают. Музыки вроде никакой. Но это, наверное, потому что днем, а вечером, конечно, что-нибудь играет. Ну и хорошо, танцев, значит, не будет. А может, жалко, что не будет? Или тут вообще не танцуют?
Это ведь еще Бубенцов на первом курсе говорил: «Иди в «Метрополь». Там три зала — в какой-нибудь обязательно попадешь». Вот она послушалась и пошла, хотя он это про кино говорил. Оно тут же, в этом доме, трехзальный кинотеатр с тем же названием.
Стол. Десять персон. Два официанта. Дамы извиняются, скрываются, извиваются (перед зеркалами), оправляются. Мы тоже, потому что не хуже других, а даже, конечно, лучше. Только все на платье пялятся. И кто-нибудь из процессии обязательно норовит с тобою все время рядом быть — ну прямо в кабинку с тобой вместе лезет. Сдурели вы, девушки, что ли? Зачем так меня оберегать? А тут еще курить хочется. Нужно будет потом у Славика сигарету попросить и одной в туалет смотаться. Они-то небось прямо за столом курить будут. А невеста с сигаретой? Это, конечно, скандал и потрясение основ. Хотя, между прочим, и не невеста уже, а сорок минут как законная жена. Вот так-то! Ну, пошли-пошли! Пора вам «горько» кричать. Забыли, что ли?
Папа Владислав Андреевич поднимается, говорит красивые ясные слова о Дне, Событии, Стремительной Комете (это, значит, про нее — красиво, конечно, спасибо ему за это. Но, выходит, что папа ничего не знает? Не сказали ему, что все это понарошку, ненадолго, просто так: поиграли и разошлись? Да нет, знает — многих лет счастья желать не стал, здоровьем молодых ограничился, все, злодей, знает, поэтому с кометой и сравнивал). Ух, какое прекрасное шампанское! Как сейчас говорят, советское — значит шампанское.
Чья-то донельзя знакомая фигура мелькнула около стеклянных дверей. Словно шел человек мимо и только приостановился, чтобы прикурить. Но он, конечно, не просто так приостановился. Теперь только надо попросить Славика, чтобы он незаметно налил ей водки, это, конечно, нелегко, потому что народу за столом немного и все еще трезвые и бдительные, даже несколько напряженные, но вот пусть и привыкает заботиться о жене (о жене, слышите?) в нелегких условиях. Ах как славно было бы ничего не затевать, но надо, к сожалению, надо.
Теперь Маша, Славикова сестра, рыжеватая такая лошадка, речь говорит, перехватила очередь у Антошкиной, той, вероятно, сейчас нужно было выступать — со стороны невесты. Но застеснялась Антошкина, она тоже первый раз, конечно, в этом заведении, а они тут, может, каждый месяц какие-нибудь успехи отмечают или просто так обедают, элита все-таки. Может, они тут и Славика уже не раз женили, да все не так удачно? Интересная мысль, потом спросим.
А Славик, молодец, тихонечко под это выступление наливает в свою рюмку водку. Правильно сообразил, что в свою, пускай пока стоит, а незаметно ее взять Нина сумеет.
Но как все-таки не похожи брат и сестра. Во-первых, она рыжая, а он, сами извольте убедиться, жгучий брюнет. А шепелявит она как! Шлава вместо Слава получается, а в одной семье росли (шемье — в Машиной транскрипции). Интересно, почему так?
Очень правильные и мудрые слова говорит замечательная Маша (но ей так и пристало, тоже кандидат наук, по библиотечной части — это Слава сейчас шепчет на ухо, а Нина и не знала, что на таком деле можно тоже в науку попасть, но это, наверное, только в Москве бывает, что ни говори, тут возможности куда шире). А вот интересно, ее замуж сразу по-настоящему выдали или тоже вот такие договоренности были? Но нет, с ней-то, наверное, все по-хорошему, не станут даже такие злодеи дочерью рисковать, с дочерью-то все это гораздо сложнее, это чужую девицу зачем жалеть, пусть подстилкой сынку послужит, а родная дочь для такой роли — упаси бог. И еще интересно: на которой уже по счету свадьбе родного братика она выступает? Не на первой, наверное, — уж очень хорошо говорит, наизусть выучила.
Замечательная речь получила горячую поддержку, поэтому — «горько!». Отчего же нет? Пожалуйста! Это приятно даже. Чего тут бояться? А на обратном пути, размыкая объятия, словно случайно прихватить Славкину рюмку, чтобы промочить пересохшие уста. Никто и не заметит ничего, а если заметит, то все равно вмешаться не успеет.
Ну вот и славно!
Алик Пронькин появился — мальчик смелый, лукавый, проворный. Это, конечно, он около стеклянных дверей прикуривал. А вы думали, что он просто так проходил?
Алик Пронькин не спеша размещается за свободным столиком поодаль, лениво и доброжелательно, как и все прочие в этом зале, пялится на несомненную (для них), достойную свадьбу — вот как, оказывается, венчают своих детей советские люди. Что и говорить, невеста хороша. А этот высокий седой мужчина, сидящий от нее слева, это, вероятно, отец жениха? А ее маман около жениха сидит? Тоже достойная женщина. (Нет, к сожалению, Алла Константиновна дома, в Магадане, у них там уже одиннадцатый час, — достоинства «Потерянного рая» с Лампионом обсуждает. Хотя почему — потерянного? Им теперь обретенного надолго пересчитывать хватит. Значит, «Остров сокровищ» перечитывают.)
Публика в зале, несомненно, зарубежная и не очень молодая. Больше всего пожилых ярко одетых теток, эти, конечно, любопытствуют.
Так что ты, Антошкина, в грязь лицом не ударь: на Бирюков тебя вся Европа (люксовый народ, кого попало в «Метрополь» не пустят), а может, и Америка смотрит. Правильно, Зина, нечего время тратить на перечисление внешних достоинств — они неоспоримы. Поговорим о характере: твердости, уверенности в себе, незаурядной самостоятельности. Только не очень сильно на это налегай, вспугнешь, сейчас они недоеденную закуску начнут в салфетки заворачивать, чтобы скорее смотаться. «Москва роднится с Магаданом» — неплохо. Но больше Магадан упоминать не стоит — ввиду наличия окружения, хотя по-русски они, конечно, ни бельмеса не понимают. Им ведь и «горько!» не растолкуешь. Или у них тоже есть такая хохмочка?
Ну вот, мой прекрасный и ласковый зверь, сейчас мы с тобой расставаться будем. Ты, конечно, ни в чем не виноват. Разве что в том, что не зверь еще, а зверенок. Но ведь и не будешь им никогда, если мама — амазонка, она, тоже прекрасная и яростная, всю жизнь будет воевать за тебя, прокладывать тебе дорогу, как танк. Что с нее взять, если она не может иначе? Ну так чао, бамбино? Чао-какао!
Нина встает из-за стола и делает знак Пронькину. Он тоже поднимается, хотя и смотрит на нее с недоумением. И все тоже еще ничего не понимают, но и тревоги пока никакой нет — может, невесте в дамскую комнату понадобилось: набежавшую слезу уронить (только с чего бы, если все так прекрасно?), или косметику поправить, или элементарно позобать (только где она сигарету спрятала, ведь на ней не платье, а кисея одна, сквозь которую почти все видно, ничего не спрячешь). Сейчас, голубчики, узнаете.
Нина и Алик двигаются навстречу друг другу, пока между ними не оказывается бассейн, а вернее, небольшой такой фонтанчик, который сейчас не работает, но воды, довольно чистой, в этой луже предостаточно — больше чем по пояс.
— Привет, — говорит Пронькин. — Ты чего?
— А нельзя, что ли? — спрашивает Нина.
На Пронькина любо-дорого смотреть, пообтерся в Москве, прибарахлился. На нем легкий, из посверкивающей ткани костюм, полосатая рубашка, лицо, правда, еще больше обрюзгло, но ведь и пить, конечно, все больше приходится — без этого молодых гениев в мир не выведешь, только так, ценой собственного здоровья, что-то и удается сделать на благо всесоюзного читателя, хотя он (читатель) об этом даже не догадывается.
— Может, не надо? — спросил Пронькин и даже улыбаться перестал.
— В том-то и дело! — Нина ему улыбнулась. — А ты боишься?
